Генрих Цывинский - Пятьдесят лет в Российском императорском флоте
5 сентября, утром в 10 ч, с адмиралом Сарнавским я объехал все суда, прощаясь с командами; на всех судах меня провожали криками «ура». Потом в Морском собрании офицеры эскадры чествовали меня завтраком во главе с адмиралом Сарнавским и начальником берегового Штаба капитаном 1 ранга Сапсаем. Мне было поднесено художественно исполненное акварелью меню с изображением выхода эскадры с Севастопольского рейда на стрельбу, с распиской всех офицеров, участвующих за завтраком. В прощальных речах черноморцы отметили, что «эскадра теперь и два года назад представляет огромный контраст: тогда офицеры боялись команд, и возвращаться на свой корабль считалось для них тяжелой повинностью, а теперь мы гордимся каждый своим кораблем. Теперь нам вполне ясно, что „строгий адмирал“ был прав, заставив нас корабль считать своим домом». Пожелав им дальнейшего прогресса в тренировке эскадры к боевой ее готовности, я сердечно простился и покинул Морское собрание.
На своем корабле я, поблагодарив офицеров и команду за совместную службу, приказал спустить мой флаг и на катере поехал по рейду прямо на вокзал. В этот момент мой флаг тихо спускался и по рейду гремел салют этому флагу. На перроне вокзала я застал всех офицеров эскадры во главе с адмиралами Бостремом и бароном Нолькеном. Тут же был выстроен эскадренный оркестр. За шампанским Бострем произнес краткую речь, я ответил тем же и, тронутый столь сердечными проводами, перецеловался со всеми. Лишь только двинулся поезд, оркестр заиграл марш… Прощай, Севастополь! Я чувствовал себя совершенно счастливым. По дороге я заехал в Окуловку к семье. Там я застал и свою дочь Наталию, приехавшую из Гельсингфорса, где ее молодой муж командовал миноноской. Я торопился в Петербург, чтобы устроить для семьи квартиру и определить сына в Морской Корпус. Жорж выдержал экзамен 5-м, был принят на казенный счет и очень гордился, надев кадетский мундир.
Я числился в должности младшего флагмана и был первым кандидатом для производства в следующий чин как окончивший контр-адмиральский ценз после двухлетнего командования эскадрою. Лично представиться Государю я не имел возможности, потому что он был в то время на «Штандарте» в финляндских шхерах и принимал французского президента или Вильгельма. Но вице-адмиральские вакансии все были заняты, и я состоял при Главном Морском Штабе, председательствуя в различных комиссиях.
Балтийский флот судов имел очень мало. За границу посылался лишь один отряд из трех броненосцев («Слава», «Цесаревич» и «Александр II») под командою контр-адмирала Литвинова с молодыми гардемаринами. Он ходил на один год в Средиземное море. В Балтийском море плавали только учебные отряды: артиллерийский, минный и кадетский. Ввиду печального результата японской войны Государственная Дума под науськиванием писателей «Брута» и Меньшинова, открыла кампанию против Морского ведомства, требуя реформ и сокращения личного состава. Министерство представило проект программы постройки нового боевого флота (дредноуты, крейсера, истребители, подводные лодки и прочее) и требовало ассигнования на это свыше 500 миллионов рублей. Дума отложила ассигнование до проведения новых реформ и поголовного увольнения в отставку старых адмиралов и высших чинов Морского Технического Комитета, Главного Морского Штаба и Адмиралтейств-Совета.
В угоду Думе в ту зиму «жертвою пало» около 20 человек: адмиралы Скрыдлов, Верховский, Вирениус, Нидермилер, Никонов, Лавров, Рожественский и многие другие, и сам министр, старый адмирал Диков, подал в отставку. Его сменил молодой контр-адмирал Воеводский, но Дума не могла его переварить. Вместо него в Думе являлся товарищ министра контр-адмирал Григорович. Этот умел ловко подлаживаться, обещая Думе все что угодно и какие угодно реформы.
Реформы состряпали в 2–3 месяца, переменив названия нескольких высших учреждений. Морской Технический Комитет переименовали в Главное Управление Кораблестроения, а Главное Управление Кораблестроения в Главное Хозяйственное Управление, Морской Корпус — в Морское Училище, Главных инспекторов назвали начальниками Отделов. Но адмирал Григорович под шумок дебатов отважился на свой страх заложить в Петербургском Адмиралтействе четыре дредноута по проекту Куниберти по 23000 тонн водоизмещения. Молодой министр, выскочивший по случайной протекции на этот пост и сам не имевший вице-адми-ральского чина, оттягивал представление Государю о производстве меня и еще двух контр-адмиралов — Успенского и Лилье, имевших ценз, на высший чин.
В мае я нанял в Гатчине зимнюю дачу и переехал туда с семьей на круглый год. Это требовалось для здоровья младшей моей дочери Ольги, несносившей петербургского климата. Дочь моя младшая Ольга перешла в Гатчинскую гимназию. В Петербург я ездил раза два в неделю в разные комиссии, а все остальное время мы жили в Гатчине, точно в курорте; гуляли в Приорате, в дворцовом парке с его живописными прудами и прозрачной, на редкость, водой. Бывали часто в зверинце, там целыми стаями пасутся олени, было там несколько медведей, лисиц и одна ручная волчица. Сын ходил в это лето в первое кадетское плавание, но в конце июля их отпустили на каникулы до 1 сентября. Весь август занимался велосипедным спортом, в котором он достиг виртуозной ловкости. Вдвоем с сестрой они устраивали по временам дальние экскурсии, например, в Царское Село или в Павловск и обратно.
В это лето товарищ министра адмирал Григорович поручил мне принять в казну недавно построенную на Копейском озере (у южного берега Финского залива, за Красной горкой, возле Копорской бухты) пристрелочную станцию для мин Уайтхеда. Между озером и берегом Капорской бухты был шириною 2 версты перешеек, поросший лесом, через него была проложена на высоких столбах проволочная висячая дорога, соединяющая пристань бухты со станцией. По проволочным канатам действием электромотора катались взад и вперед подвешенные кресла для пассажиров. Таким же образом пересыпались с пристани на станцию привезенные для пристрелки мины и разные грузы. Летом в хорошую погоду такое воздушное катание над лесом доставляет забавное удовольствие.
Окончив приемы, я вернулся в Капорскую бухту, а оттуда на миноносце зашел в Кронштадт навестить семью адмирала Вирена, назначенного Главным командиром.
В осень Государь проездом в Ливадию остановился в Севастополе, чтобы сделать смотр стрельбам и маневрам бывшей моей эскадре; за эти маневры сопровождавшие его министр Воеводский и контр-адмирал Бострем были произведены в вице-адмиралы.
ЧЕРЕЗ СИБИРЬ ВО ВЛАДИВОСТОКВ феврале, когда во флоте производятся так называемые инспекторские смотры, я получил приказ: произвести инспекторский смотр экипажам и судам Петербургского порта, а затем произвести смотр Тихоокеанской эскадре и судам Владивостокского порта. В течение 10 дней делал смотр зимующим на Неве кораблям, а на берегу — экипажам и порту. Мне в помощь был назначен флаг-офицер, молодой энергичный лейтенант.
10 марта мы с ним отправились во Владивосток по Северной дороге через Вологду и Вятку. Я взял купе 1-го класса в очень удобном новом поезде, и за 10 дней долгой дороги мы составили подробный отчет о Петербургских смотрах. Я был очень доволен, что этот случай, хоть из окна вагона, дал мне возможность увидеть Сибирь и север России. Вскоре за Уралом путь шел по бесконечным степям с богатой черноземной почвой; далее, в бассейне Енисея, потянулась тайга непроходимых лесов, затем Красноярск с исполинским мостом, и на 6-е сутки мы прибыли в Иркутск.
Здесь пересадка в другой поезд. Петербургский поезд, пройдя 4000 с лишком верст, подлежал осмотру и ремонту. За Иркутском поезд, подойдя к Байкалу, сворачивает вправо и описывает дугу по крутому обрыву южного берега озера и идет по кругобайкальской дороге. Вид этого дикого места весьма живописен: в глубоком ущелье величественных гор, поросших зеленым девственным лесом, лежит Байкальское синее море. За Байкалом — Чита, потом граница Манджурии. В манджурских степях часто попадались степные пожары: горела сухая трава на большом протяжении по всему горизонту, а иногда и вблизи самой дороги. Нам говорили, что местные жители — манджуры сами поджигают траву для удобрения почвы. Пошли манджурские станции: Хайлар, Цицикар и Харбин. Потом опять граница, русский Никольск и наконец Владивосток.
В Иркутске села бальзаковского возраста миловидная дама; провожавший ее молодой подпоручик очень трогательно с нею прощался. На пути за обедом, в столовом вагоне-ресторане, она оказалась весьма общительной и заговорила сама с моим адъютантом. Ездила в Иркутск к родным, а теперь возвращается к своему мужу — командиру полка в глухом Никольск-Уссурийске. Это был городок (не доезжая до Владивостока) исключительно военного характера. В нем стояло расквартированными несколько полков. Молодой лейтенант — высокий красивый брюнет — ей, видимо, очень понравился. Было несомненно, что эта полковая дама была из числа тех, что любят слушать «ночных соловьев». Лишь неудобная обстановка вагона была помехой полному успеху этого краткого дорожного романа.
