Генрих Цывинский - Пятьдесят лет в Российском императорском флоте
1 апреля я начал кампанию и обойдя по портам, вернулся в Севастополь и отсюда по составленной программе выходил ежедневно в море для стрельб и эволюций. Крейсерский отряд и подводные лодки принимали участие в наших маневрах. За меткость стрельбы комендоры получали большие денежные призы (от 25 до 150 рублей); за открытие подводной лодки давались также призы. За быструю погрузку угля (максимально 170 тонн в час) команда корабля отпускалась вне очереди на берег. На эскадре началось соревнование и состязание между судами, а это верный залог успеха. К началу июля механики легко держали полный ход (13,5 узлов), рулевые равнялись и командиры лихо управлялись на всех эволюциях. Я иногда во время азартной стрельбы на полном ходу эскадры делал довольно рискованный маневр «человек за бортом», бросая буек с полного хода; все стопорили машины, спускали шлюпки и подымали буек. В это время все снаряды, назначенные программою, были уже израсходованы и 5–6 лайб расстрелены. Артиллерийский бой кончался в 7–8 минут.
О стрельбах Черноморской эскадры проведали иностранные морские агенты в Петербурге, И в июле прибыл в Севастополь вначале американский агент, а вслед за ним германский — адмирал Гинце. Он числился состоящим при особе Государя присланным от императора Вильгельма. Остановились они в гостинице «Кист», выходящей окнами в море. Побывали с визитом у главного командира, пробовали заговорить о занятиях эскадры, но от него ничего не узнали. Американец вскоре уехал, а Гинце остался и наблюдал из окон гостиницы наши выходы в море. В те дни я уходил дальше, и он ничего не видел. Тогда он приехал ко мне на корабль с визитом и сообщил, что едет в Ялту, но вид Севастополя и моря его так привлекает, что он решил провести здесь несколько дней. Я принял его, как подобает, любезно, с шампанским, и согласился с ним, что виды Крыма прекрасны. Говорил он затем о маневрах эскадры; я на это сказал, что это обычная летняя практика, какую ведут все военные флоты. С тем он уехал в Ялту.
Вскоре прибыл французский агент капитан 2 ранга Marquis de Bellois и привез письмо от Морского министра с разрешением не скрывать перед ним сведений о ходе наших маневров. Он выразил сомнение, чтобы на расстояниях 45 кабельтов можно было достичь хорошей меткости (объяснялось это тем, что на этом расстоянии наводчик уже не видит места падения снаряда, так как оно уже под горизонтом), и потому во французском флоте такое расстояние считается максимальным. На это я ему возразил, что у нас корректирует стрельбу не наводчик, а офицер, находящийся на марсе (высоты 100 футов). Я предложил ему на следующий день вместе отправиться в море на нашу обычную стрельбу по лайбе.
Ветер был довольно свежий, лайба бежала быстро под большим парусом. Проделав вначале несколько эволюций на полном ходу эскадры, мы в расстоянии 90 кабельтов начали пристрелку «вилкой» и, произведя залп всею эскадрой, сделали вторую пристрелку и второй залп, по которому лайба была разбита и легла. Вся стрельба вместе с 2-мя пристрелками продолжалась 17 минут. Маркиз следил со мною на мостике за всеми манипуляциями управляющего огнем старшего артиллерийского офицера. В корпусе лайбы сосчитали 6 пробоин и на парусе три дыры. Маркиз остался очень доволен. В французском журнале «Le Yahtte» появилась статья о нашей стрельбе и маневрах эскадры без описания приемов, которые считались секретными.
Эскадра заслужила отдых, и я, взяв с собой и крейсерский отряд, ушел гулять по Черному морю. Из Батума я на этот раз пошел в гости к болгарам, в Бургас и в Варну к принцу Фердинанду. В Бургасе на открытом рейде стоять неудобно, и я оставался там недолго. Съехав со своим флаг-капитаном, я был встречен на пристани депутацией от города и собравшейся публикой со школами, мужской и женской. Директор школы прочел мне приветственный адрес, в котором вечно благодарные «братушки» радостно приветствуют представителя великодушной России, избавившей Болгарию от тяжкого 400-летнего турецкого рабства. Эти сладкие слова, в которых чувствовались лесть, низкопоклонство и неискренность, не произвели на меня приятного впечатления. Ведь Россия не могла забыть, как скоро после освобождения Болгарии, в 1880-х годах болгары выгнали из страны русских министров и самого принца Александра Батенберга.
Поблагодарив, я громко провозгласил: «да здравствует живио! свободная Болгария и ее народ — „наши братушки!“» Когда я двинулся к коляске, я был очень смущен, когда ученицы стали сыпать мне под ноги розы. Я не знал, что делать, и, подняв одну, воткнул ее в петлицу мундира. Сев в коляску с флаг-капитаном, я отправился вначале в Собор, где ждал меня архиерей с кратким молебном; отсюда зашел к нему в дом с визитом, а затем посетил городского мэра, префекта и начальника гарнизона; всех их на следующий день я пригласил на корабль к обеду, а вечером ушел в Варну. Это уже был благоустроенный порт: гавань глубиной 22 фута с обширным каменным молом, построенным на собственные средства принца Фердинанда. В гавани стояли пароход-яхта «Надежда» (подарок России; капитан «Надежды» и все офицеры — молодые болгаре, воспитывавшиеся в Морском Училище в Петербурге) под военным флагом и три миноносца.
Возле гавани за узким перешейком лежит озеро, в котором болгарское правительство предполагает построить военный порт, прорезав в перешейке ворота со шлюзом. За гаванью — город, он быстро растет как единственный экспорт для богатой земледельческой страны, вывозившей пшеницу, виноград, лес, овощи в азиатскую Турцию и Грецию. За Варной начинаются отроги Балканских гор, и здесь уже видны у берега скалистые обрывы и вперемешку балки. На живописном высоком мысе висит у самого берега окруженный роскошной зеленью летний дворец принца Фердинанда «Евкеиноград». Он там обыкновенно проводит лето. Но несколько дней назад он уехал с семьей в Софию и прислал за мною министерский поезд, пригласив меня в Софию. Другой поезд был назначен для наших офицеров и боцманов, чтобы доставить им возможность проехать в Плевну, где российская армия в 1877 году положила сотни тысяч людей. Там в честь павших русских героев недавно был открыт храм-памятник. На открытие его ездили в Болгарию В. К. Владимир Александрович, и с этого времени возобновились с Фердинандом дружественные отношения.
20 июля я с флаг-капитаном и прикомандированным ко мне лейтенантом болгарского флота уехал в Софию. Дорога шла по зеленым полям, меж болгарских хуторов, окруженных садами; жирные снопы снятой пшеницы были уже собраны в высокие скирды. От засухи и солнца почти каждое поле было густо обсажено тенистыми липами, а то и целыми рощами слив. В рощах очень часто виднелись колодцы. Повсюду был виден достаток, крестьянское культурное хозяйство и сытость «братушек». Но по пути попадались иногда и турецкие селения, они казались запущенными, грязными, с засохшими деревьями. Вдали тянулся Балканский хребет. На редких вершинах его были видны белые снежные шапки, хотя июльское солнце палило жестоко.
В полдень были в Плевне; на станции была собрана депутация офицеров местного гарнизона во главе с комендантом; стоял почетный караул со знаменем и оркестром, игравшим русский гимн. В Плевне ожидали поезд с офицерами, полагая, что я еду вместе с ними для посещения Плевны. На вокзале был приготовлен завтрак. Комендант приветствовал; я ему ответил и отдал честь знамени и караулу. Но на приглашение завтракать объяснил, что спешу в Софию к принцу, а офицеры прибудут следующим поездом. Вечерело, когда мы свернули на юг, проходя в обрывах, прорезывающих хребет, направляясь в Софию. Здесь в живописных горах было несколько тоннелей.
В Софии на вокзале нас встретил российский посланник г. Сементковский-Курилло и повез к себе. Его семья нас ожидала в столовой за ужином, и мы ночевали в посольстве, а на утро посланник повез меня с визитами к столичным властям. Делая визиты, я объехал весь город. На улицах чисто, мостовая — плитняк и много новых красивых домов; часто сады, каштановые аллеи и вообще много зелени. В центре, на площади, конный памятник Александру II, возле — монументальное новое здание Народного Собрания. В 7 ч вечера, одев парадный мундир и все ордена, я отправился к принцу. Он принял меня в русском мундире с Андреевской лентой. Принц числился генералом русской армии и был шефом Минского полка, и имел орден Андрея Первозванного. Сидя со мной в своем кабинете, он выразил удовольствие, что Черноморский флот посетил болгарские порты, и сожаление, что не мог быть у меня на эскадре, так как государственные дела вызвали его неожиданно в столицу. Расспрашивал долго о состоянии нашего флота. Говорил об оборудовании Варненского порта на его собственный счет и о недостатке средств на постройку флота. С французского языка он перешел на русский, но это был испорченный болгарский; на нем он говорит хорошо, но с немецким акцентом. Говорил он о новом храме и о дружбе своей с В. К. Владимиром и его женой Марией Павловной (из Мекленбург-Шверинского дома, ее имя Элеонора, мать Великого Князя Кирилла Владимировича). Прощаясь, он сказал, что увидит меня сейчас за обедом.
