Игорь Коляда - Загадки истории. Отечественная война 1812 года
После Березинского сражения опять возник вопрос о том, кого считать виноватым в том, что был упущен очередной шанс уничтожить Наполеона. В большинстве обвиняли адмирала Чичагова. Его действия были высмеяны баснописцем Крыловым в басне «Щука и Кот» с намеком на неудачи адмирала на суше:
Зубастой Щуке в мысль пришло
За кошачье приняться ремесло…
Но только вздумала Кота она просить,
Чтоб взял ее с собой он на охоту,
Мышей в амбаре половить…
Натешился, наелся Кот,
И кумушку проведать он идет;
А Щука, чуть жива, лежит, разинув рот, –
И крысы хвост у ней отъели.
Тут, видя, что куме совсем не в силу труд,
Кум замертво стащил ее обратно в пруд.
И дельно! Это, Щука, Тебе наука:
Вперед умнее быть
И за мышами не ходить.
Кутузов также в письме на имя царя Александра I изложил главные упущения полководца: «…граф Чичагов… сделал следующие ошибки:
1) Вместо того чтобы занять превыгодный правый берег Березины, переправил он часть своих войск на левый и расположил главную свою квартиру в гор. Борисове, лежащем в котле, со всех сторон горами окруженном. Неизбежное последствие сего должно быть и действительно было пожертвование многих храбрых воинов в. и. в. и потеря всего при главной квартире обоза, ибо авангард, под командою графа Палена, будучи встречен в 10 верстах от Борисова всею ретирующейся неприятельскою армиею, привел оную на плечах своих в Борисов в то время, когда в оном главнокомандующий спокойно обедал.
2) Высокий и узкий на сваях мост и плотина над речкой Зайкою, длиною до 300 сажен, не был истреблен, и неприятель им воспользовался, хотя войска адмирала Чичагова были на Березине 4 дня прежде неприятеля.
3) Неприятель строил мост, начал и продолжал свою переправу более суток, прежде нежели адмирал Чичагов о том узнал, хотя все ему наблюдаемое расстояние было не более 20 верст, а узнав о сей переправе, хотя подвинулся к месту оного, но, будучи встречен неприятельскими стрелками, не атаковал их большими массами, а довольствовался действием во весь день 16 ноября двумя пушками и стрелками, через что не только не удержал ретираду неприятеля, но еще и сам имел весьма чувствительный урон».
С такой оценкой не соглашался командир партизан Д. Давыдов, возлагая частичную вину и на самого Кутузова. Он выразил распространенный тогда в российской армии взгляд о военном мастерстве Наполеона: «Все в армии и в России порицали и порицают Чичагова, обвиняя его одного в чудесном спасении Наполеона. Он, бесспорно, сделал непростительную ошибку, двинувшись на Игумен; но здесь его оправдывает: во-первых, отчасти предписание Кутузова, указавшего на Игумен, как на пункт, чрез который Наполеон будто бы намеревался непременно следовать; во-вторых, если бы даже его армия не покидала позиции, на которой оставался Чаплиц, несоразмерность его сил относительно французов не позволяла ему решительно хотя несколько задержать превосходного во всех отношениях неприятеля, покровительствуемого огнем сильных батарей, устроенных на левом берегу реки; к тому же в состав армии Чичагова, ослабленной отделением наблюдательных отрядов по течению Березины, входили семь тысяч человек кавалерии, по свойству местности ему совершенно здесь бесполезной; в-третьих, если Чаплиц, не будучи в состоянии развернуть всех своих сил, не мог извлечь пользы из своей артиллерии, то тем более армия Чичагова не могла, при этих местных условиях, помышлять о серьезном сопротивлении Наполеону, одно имя которого, производившее обаятельное на всех его современников действие, стоило целой армии». По сути, действительно, необходимо учитывать фактор введения Чичагова в заблуждение. Именно таким образом Наполеону удалось избежать полного уничтожения своей армии.
После переправы французский император с 9 000 оставшихся под ружьем солдат двинулся к Вильно. По дороге к нему присоединялись дивизии, действовавшие на других направлениях. Также армию сопровождала большая толпа небоеспособных людей. Это были, главным образом, потерявшие оружие солдаты из союзных государств.
24 ноября (6 декабря) Наполеон оставил армию на Нея и Мюрата и отправился в Париж. Дедем вспоминал: «6 декабря въехал и сам Наполеон. Он пробыл в Вильно только несколько часов. Скоро всем стало известно, что командование армией он поручает королю Неаполитанскому, а сам уезжает в Париж. Это вызвало общий крик негодования. Люди самого спокойного характера были вне себя, и если бы у кого-нибудь хватило смелости потребовать его смещения, то это было бы единогласно принято».
Перед отъездом император собрал маршалов и генералов штаба, чтобы сообщить им о своем решении. В ответ он услышал опасение, что деморализованная армия просто не переживет отъезда императора. Однако Наполеон не хотел ничего слушать, заявляя, что рассчитывает на своих маршалов. Как и во время египетской кампании, он покидал остатки своих войск, прикрываясь необходимостью срочного возвращения в Париж.
Примечательно, что, уезжая, Наполеон назначил главнокомандующим своей пешей армии прирожденного кавалерийского командира – Мюрата. Вечером 23 ноября (5 декабря), накануне дня коронации, император французов выехал из деревни Сморгонь под именем графа Виченцского (титул генерала Коленкура) в сопровождении небольшой свиты. Генерал Бургоэн писал: «Отъезд произошел в восемь часов вечера. Поезд состоял из трех повозок и одних саней. В первой повозке – дорожном купе – помещался император и генерал Коленкур, герцог Виченцский; мамелюк Рустан сидел на козлах. Во второй поместились маршал Дюрок и граф Лобау; в третьей – генерал-лейтенант граф Лефевр-Денуэтт, полковник гвардейских егерей, камердинер и два денщика. В сани, наконец, император велел сесть графу Вонсовичу и рейткнехту по имени Ашодрю. Последний с самого начала переезда сообщил польскому офицеру, что их назначением был не Вильно, а Париж. Взвод из тридцати гвардейских конных егерей, избранных генералом Лефевром-Денуэттом из наиболее здоровых и наилучших ездоков из этого полка, служил в качестве конвоя».
По дороге Наполеон пребывал в странном для его окружения приподнятом настроении. При этом он много разговаривал с Огюстом Коленкуром. Среди прочего император говорил, что основной причиной поражения похода 1812 г. является климат. В то же время он не отрицал и некоторые собственные ошибки. Среди них Наполеон называл слишком долгое пребывание в Москве и решение войти в пределы исконно русских территорий. В своих воспоминаниях о той поездке Коленкур приводит следующий диалог: «Коленкур, представляете ли вы, какое у вас будет выражение лица, когда вы окажетесь в железной клетке на одной из лондонских площадей? – Если это для того, чтобы разделить вашу судьбу, государь, мне не на что будет жаловаться… – Речь идет не о жалобах, а о том, что с вами случится и какой у вас будет вид в этой клетке, когда вы будете заперты, как несчастный негр, обмазанный медом, чтобы его съели мухи».
Почти одновременно с прибытием Наполеона во Францию парижане прочли в газетах бюллетень со следующим текстом: «С 7 ноября начались морозы; в несколько дней погибли десятки тысяч лошадей; пришлось уничтожить значительную часть орудий. Армия, столь блестящая еще 6 ноября, 14-го имела иной уже вид, почти без кавалерии, без орудий, без транспорта. За отсутствием артиллерии пришлось избегать сражений и все время не останавливаясь идти… Сказать, что армия нуждается в восстановлении дисциплины, в заново организованных кадрах кавалерии и артиллерии и в основательном отдыхе, говорилось в конце бюллетеня, значит лишь сделать вывод из всего вышеизложенного».
Тем временем в России армия Кутузова продолжала преследовать ослабленных морозами и голодом французских солдат. Шеф батальона фузилеров-гренадёров императорской гвардии Маренгоне описывал движение армии от Березины к Вильно: «Начиная с 7-го числа настал такой необычайный холод, что даже самые крепкие люди отмораживали себе тело до такой степени, что, как только они приближались к огню, оно начинало мокнуть, распадаться, и они умирали. Можно было видеть необычайное количество солдат, у которых вместо кистей рук и пальцев оставались только кости: все мясо отпало, у многих отваливались нос и уши; огромное количество сошло с ума; их называли, как я уже говорил, дурнями; это была последняя степень болезни; по прошествии нескольких часов они гибли. Можно было их принять за пьяных или за людей «под хмельком»: они шли, пошатываясь и говоря несуразнейшие вещи, которые могли бы даже показаться забавными, если бы не было известно, что это состояние было предвестником смерти. Действие самого сильного мороза похоже на действие самого сильного огня: руки и тело покрываются волдырями, наполненными красноватой жидкостью; эти волдыри лопаются, и мясо почти тотчас же отпадает… Несмотря на явную опасность от приближения к огню, немногие из солдат имели достаточно силы, чтобы удержаться от этого соблазна. Видели даже, как они поджигали сараи и дома, чтобы согреться, и едва только оттаивали, как падали замертво. Подходили другие бедняки, садились на трупы своих товарищей и гибли минуту спустя. Пример товарищей не мог заставить их избежать опасности. Я видел около одного дома более 800 человек, погибших таким образом. В других случаях они сгорали, лежа слишком близко к огню и не будучи в силах отодвинуться от приближающегося пламени; видны были наполовину обгоревшие трупы; другие, загоревшиеся ночью, походили на факелы, расставленные там и сям, чтобы освещать картину наших бедствий».
