Б. Соколов - Молотов. Тень вождя
Микоян же утверждал в мемуарах, приписывая себе (вряд ли основательно) приоритет в разоблачении «культа личности», что «мысль о реабилитации жертв сталинских репрессий я высказал задолго до съезда, включая и тех, кто проходил по процессам 1930-х годов. Отмене приговоров по процессам, как я упомянул, помешали Молотов и Поспелов. Поспелов не дал необходимых материалов. Молотов повел себя хитрее: он сказал, что, хотя нет доказательств вины Зиновьева, Каменева и их сторонников в убийстве Кирова, морально-политическая ответственность остается на
них, ибо они развернули внутрипартийную борьбу, которая толкнула других на террористический акт. Тут мы с Хрущевым сделали ошибку: вместо того чтобы навязать правильное решение, отбросив эту словесную шелуху, решили создать специальную комиссию по убийству Кирова и по другим процессам. Дело в том, что многие даже в Центральном Комитете (и кое-кто в Политбюро) были еще не подготовлены к первому варианту решения. Ошибка была сделана и в подборе состава комиссии: главой ее сделали Молотова. Вошла туда и Фурцева как представитель нового руководства партии. Я все-таки верил, что Молотов отнесется к этому делу честно. И ошибся, проявил в отношении его наивность. Не думал, что человек, чья жена была безвинно арестована и едва не умерла в тюрьме, способен продолжать прикрывать сталинские преступления».
Никите Сергеевичу удалось усыпить бдительность Молотова, Кагановича, Маленкова и других представителей старой гвардии тем, что перед XX съездом он дал им ясно понять: их собственные преступления никто разоблачать не намерен. Потом это обещание было благополучно забыто. После изгнания из руководства «антипартийной группы» открыто заговорили о преступлениях Молотова, Кагановича, Ворошилова, Маленкова, тогда как на роль в репрессиях Хрущева и Микояна по-прежнему было наложено табу.
Из наследников Сталина Молотов больше всех возненавидел Хрущева и сохранил эту ненависть до самой своей смерти, хотя пережил своего противника на целых пятнадцать лет. Он и о мертвом Хрущеве не мог говорить спокойно. Вячеслав Михайлович не простил Никите Сергеевичу ни разоблачение преступлений Сталина, ни собственное низвержение с партийного Олимпа в 1957 году. Он обвинял Хрущева в потворстве потребительским инстинктам масс, в отказе от казарменной дисциплины в стране. И даже смело уподоблял «кукурузника» германскому фюреру. Молотов утверждал:
«Гитлер не был дураком, очень способный человек, так и Хрущев у нас — он способный человек, но, когда его выдвигали, перетащили, дотащили доверху, он возомнил, что
самостоятельно может вести дело в таком государстве, в такой партии, как наша. И его опора тут была на тех, которые, как и он сам, хотят полегче жить. И надеются, что можно двигать начатое Лениным и Сталиным дело без трудностей. А это обман. Ленин и Сталин никогда не говорили, что можно двигаться вперед по нашему пути, пока есть империализм, легким способом. Тут трудности неизбежны. Не согласен с этим, ну, тогда черт с тобой, иди куда хочешь, но если ты душой понял это, умом уразумел, то ты очень хороший помощник в этом деле. У Хрущева была ловкость рук, практик неплохой, руководитель энергичный».
Еще Вячеслав Михайлович настаивал:
— Роль Хрущева очень плохая. Он дал волю тем настроениям, которыми он живет... Он бы сам не мог этого сделать, если бы не было людей. Никакой особой теории он не создал, в отличие от Троцкого, но он дал вырваться наружу такому зверю, который сейчас (разговор с Феликсом Чуевым происходил в 1971 году. — Б. С.), конечно, наносит большой вред обществу. Значит, не просто Хрущев.
Но этого зверя называют демократией, — заметил
Чуев.
— Называют гуманизмом, а на деле мещанство, — возразил Молотов.
По мнению Вячеслава Михайловича, Хрущев был за советскую власть, но «против революции... против всего революционного... Коллективизация, которая у нас проводилась сталинскими методами, была недопустима. Недопустима. А никакой другой не было. Он против коллективизации. Он бухаринец...». '
1 мая 1956 года Молотов, оставаясь первым заместителем Председателя Совета Министров, лишился поста министра иностранных дел. Предлогом послужила его «неправильная» позиция в югославском вопросе. Вот что вспоминает Каганович об обстоятельствах смещения Молотова, его вторичного изгнания из МИДа:
«На заседаниях Президиума ЦК регулярно обсуждались вопросы внешней политики. Молотов, как министр
иностранных дел, вносил свои предложения, большая часть которых одобрялась. Но Хрущев... будучи менее компетентным в этих делах, довел дело до того, что внес предложение об освобождении Молотова от поста министра иностранных дел. Я лично выступил против этого, доказывая, что Молотов не только имеет уже большой опыт во внешней политике, но и идейно-политически крепок в защите интересов нашей родины. Но так как Молотов сам заявил о том, что готов перейти на другую работу, Президиум ЦК освободил его от обязанностей министра иностранных дел и назначил его министром государственного контроля...
Еще в 1954 году, будучи на отдыхе в Крыму, мы — Хрущев, Молотов, Ворошилов, Каганович, — конечно, встречались, и однажды во время прогулки по парку на мой вопрос, как работается, Хрущев сказал мне: “Неплохо, но вот Молотов меня не признаёт, поэтому у меня с ним напряженные отношения”. Я ему сказал, что он ошибается, что Молотов порядочный человек, идейный партиец и интригами не может заниматься. “Ты самокритически проверь самого себя — не слишком ли ты часто и легко наскакиваешь на него и на его предложения. Если ты изменишь отношение к нему, все будет исчерпано”. Но к сожалению, он этому моему совету не последовал...
Был один вопрос, по которому Президиум не поддержал Молотова, это вопрос о Югославии. Молотов сдерживал восстановление отношений с Югославией, в том числе и по государственной линии. Президиум ЦК принял решение восстановить государственные отношения с сохранением расхождений по партийно-идеологической линии. Хрущев фактически пошел несколько дальше и по партийной линии, нарушая директивы ЦК...
С некоторого времени Хрущев стал проявлять активность в вопросах внешней политики. Это, конечно, было хорошо. Я сам ему советовал — со времен Ленина ни один вопрос внешней политики не решался без Политбюро, и Сталин все вопросы внешней политики вносил на Политбюро и сам ими занимался. Поэтому и ему, как Первому секретарю ЦК, необходимо было это соблюдать. Вначале и Хрущев придерживался этого порядка, но потом стал своевольничать. Демонстрируя, что он “совладал с техникой”, как непревзойденный “знаток” дипломатии, Хрущев почти во все
проекты МИДа стал вносить свои поправки или просто забраковывал их, особенно после того, как по его предложению Молотов был снят с поста министра иностранных дел (хотя он строго проводил политику мира)».
В том, что Молотова освободили от должности министра иностранных дел, не было ничего удивительного. В советской системе внешнюю политику всегда целиком и полностью определяло первое лицо государства. Министр иностранных дел никакой самостоятельной роли играть не мог. Взгляды же на международное положение СССР и задачи советской дипломатии у Никиты Сергеевича и Вячеслава Михайловича различались весьма существенно.
Хрущев пытался нормализовать отношения с Югославией, как-то решить проблему Западного Берлина, вести переговоры с США, Англией, Францией, ФРГ и Японией, чтобы хоть немного смягчить противостояние в «холодной войне». Молотов же выступал против отношений с Тито, стоял за жесткое противодействие Западу, полагая, что оно принесет больше дивидендов как в плане возможных уступок со стороны потенциальных противников, так и, прежде всего, благодаря внутренней консолидации народа и партии перед лицом внешнего врага и недопущению какого-либо идеологического либерализма.
В утешение Молотов действительно получил пост министра государственного контроля. Фактически это была почетная отставка. Министр государственного контроля играл в СССР во многом декоративную роль. Его ведомство фактически дублировало часть работы правоохранительных органов, к все равно ни одно крупное дело о хищениях или иных крупных непорядках в экономике не могло вестись без участия МВД, КГБ и прокуратуры. Разве что по результатам проверок, осуществлявшихся контролерами его министерства, Вячеслав Михайлович смог еще раз убедиться, что в стране много воруют.
Приходившие же к нему письма трудящихся свидетельствовали, что в народе растет недовольство сохраняющимися «временными трудностями». Многие, особенно
