Маргарита Павлова - Неизданный Федор Сологуб
Вообще говоря, к общественным событиям в Вытегре, переживавшей в 90-е годы прошлого века своего рода «расцвет» (причем не только экономический[224]), начинающий писатель относился с неизменным вниманием. Например, 3 октября 1891 г. он извещает Ольгу Кузьминичну: «Скоро в городе начнутся работы по выпрямлению реки Вытегры; шлюз будет перенесен немного выше; около жидовского кладбища будет сделан перекоп для обхода крутого загиба, Сиверсов мост будет перенесен немного пониже, к следующей улице, так что с него будет прямо дорога к собору и казначейству; а так как тот берег Вытегры в этом месте низок, то там будет сделана дамба. Около старого собора река будет немного расширена, чтобы фарватер был прямее <…>. Ярмарка началась, как всегда, в Покров, но товаров привезено еще очень мало; так же и у Пудровой[225]. <…> Просили тебе кланяться Ахутины, Заякины, Иванова (начальница гимназии) и еще, может быть, кто-нибудь из знакомых»[226].
Федор Кузьмич оставался в Вытегре до осени 1892 г. Последние месяцы в его письмах возникает новая тема. «В Петербурге поднят вопрос о закрытии нашей семинарии: говорят, что не нужна», — пишет он сестре 11 января 1892 г. Положение с семинарией было долгое время неопределенным. «В Министерстве решено в будущем году Выт<егорскую> семинарию закрыть, а в Дерптском округе на эти деньги открыть новую», — извещает 29 мая В. А. Латышев своего вытегорского знакомого[227]. А 25 июля 1892 г. Федор Кузьмич пишет ему из Вытегры: «Здесь получена бумага о прекращении приема в семинарию, которую дир<ектор> держит от служащих в семинарии в секрете; однако в городе как-то узнали уже об ней <…> может случиться, что и без моего желания мне придется проститься с семинарией»[228].
На самом деле Тетерников давно уже втайне помышлял о том, чтобы перебраться в Петербург (о своем желании расстаться с Вытегрой он писал, например, В. А. Латышеву еще 17 июня 1890 г.). К этому побуждала его не только ситуация, сложившаяся в семинарии (предстоящее ее закрытие, дрязги в среде сослуживцев, конфликт с директором), но и открывшиеся ему в то время возможности вступления в «большую литературу». Собственно. Тетерников публиковался задолго до Вытегры (впервые — в 1884 г.), продолжал печататься и в 1889–1892 гг., но редко, с перерывами, к тому же — в общедоступных газетах и еженедельниках типа «Свет». «Луч», «Иллюстрированный мир». Летом 1891 г., находясь в Петербурге, он завязывает отношения с Н. М. Минским; 17 июля 1891 г. он посылает ему из Вытегры несколько своих стихотворений — «на суд»[229]. Благодаря доброжелательной поддержке Минского стихи никому не известного вытегорского учителя попадают на страницы «Северного вестника» (1892. № 2); в редакции этого близкого ему по духу журнала он получает вскоре свой литературный псевдоним — Федор Сологуб.
Покидая Вытегру осенью 1892 г., писатель, вероятно, и сам не знал, надолго ли расстается с Олонецким краем. Судьба семинарии еще не была решена[230], и, видимо, из-за отсутствия нового приема в приготовительный класс, он мог задержаться в столице (был «представлен к оставлению за штатом», как явствует из письма к нему В. А. Латышева от 4 сентября 1892 г.). Около года, пока готовилось закрытие семинарии, Тетерников продолжает получать ежемесячное жалованье из Вытегры. Наконец в июле 1893 г. он поступает на службу в Петербургское Рождественское училище. В Вытегру он более не вернулся.
Роль вытегорского периода в творческой биографии Сологуба начинает проясняться все отчетливее. Опираясь на архивные материалы (в частности, на записи В. П. Калицкой), можно предположить, что годы 1889–1892 были переломными для писателя и что опыт вытегорской жизни отразился в его стихах и прозе гораздо глубже, чем кажется на первый взгляд. Материалы сологубовского архива в Пушкинском Доме отчасти подтверждают такое суждение. Среди бумаг Сологуба обнаружен, например, план Вытегры, начертанный его собственною рукой[231], черновики стихотворений, написанных в Вытегре (нередко — на расписании уроков или на листках «аттестаций», что выдавались ученикам Вытегорской учительской семинарии), относящиеся к этому периоду шутливые стихотворные зарисовки «Перед советом», «На совете» и др.; на некоторых листках — краткие характеристики сослуживцев, их родственников[232]… Сохранилась и составленная Сологубом «канва» к его биографии (машинопись); в ней — немало «вытегорских» штрихов и зарисовок: «Бечевник», «Пьяные бурлаки возвращаются домой», «В Вытегре канатоходец», «На площади. Толпа. Сбор в антрактах. Трико канатоходца», «Седой и пьяный купчик, говорящий рифмами», «Дежурства в семинарии» и т. п.[233]
Не подлежит сомнению, что впечатления провинциальной жизни, какими бы тягостными ни казались они подчас самому писателю, были в итоге плодотворными для его дальнейшей литературной деятельности. Автобиографические мотивы, навеянные, бесспорно, и годами, проведенными в Вытегре, звучат (хотя и не всегда явственно) в рассказах и романах Федора Сологуба, и прежде всего — в романе «Тяжелые сны». Знакомясь с этим произведением, Н. И. Ахутин писал своему бывшему сослуживцу 20 октября 1895 г.:
«Судя по тем лицам, которые мне знакомы (а ведь их там не мало), я считаю Ваше произведение верным и мастерским изображением печальной действительности. Но мне хочется думать, что Вы чересчур сгустили краски, что грустная действительность все-таки лучше, чем сотворенная Вами. Наряду с пошлостью, пустотой и преступностью вытегорского общества, там были и светлые личности <…>. А Ваш город почти поголовно состоит из таких монстров, которые годятся для кунсткамеры. <…> Но зато ведь Вы понадергали их отовсюду. Вы стянули их из Вытегры, Крестец и, может быть, еще откуда-нибудь, и получилось действительно избранное общество. Вот этим-то приемом, мне думается, Вы и сгустили краски больше, чем требовалось»[234].
Конечно, писатель не столько «сгущал краски», сколько отображал и обобщал накопленные им наблюдения в свете собственного, вполне сложившегося к середине 1890-х гг. миропонимания. Горестные раздумья над провинциальной средой, в которой он провел десять лет, еще более гротескно преломились позднее в романе «Мелкий бес». Однообразные давящие будни захолустного городка, его «звериный быт», уродливые нравы его обитателей — все это выплескивалось на страницы сологубовских произведений из его многолетнего личного опыта. И особенно важен в этой связи его вытегорский период — ведь Вытегре суждено было стать последней «провинцией» Ф. К. Тетерникова! Будущим исследователям творчества Сологуба еще предстоит скрупулезный анализ как опубликованных его произведений, так и многочисленных черновиков, набросков и иных бумаг, с датами: 1889, 1890, 1891, 1892…
Начало этой работе было положено В. П. Калицкой, которая первой обнаружила в стихотворениях и прозе Сологуба «вытегорские» строки и отрывки и использовала их в качестве эпиграфов к отдельным главам своих записей. Возникает вопрос: почему В. П. Калицкая увлеклась этой темой?
Вера Павловна Калицкая (урожд. Абрамова; 1882–1951) окончила физико-математическое отделение Высших женских (Бестужевских) курсов и в 1904–1907 гг. преподавала в Смоленских классах для рабочих Технического общества, в Никольском женском училище и др.[235] В период первой русской революции она работала в Красном Кресте, оказывала помощь заключенным в тюрьмах. В начале 1906 г. познакомилась с А. С. Гриневским (в будущем — известный писатель А. С. Грин) и стала впоследствии его женой; в 1910–1911 гг. жила с ним на высылке в Архангельской губернии. В 1913 г. их брак распался; позднее В. П. Абрамова-Гриневская вышла замуж за геолога К. П. Калицкого.
До революции В. П. Калицкая печаталась в известных детских журналах: «Всходы», «Тропинка», «Проталинка», «Читальня Народной школы» и др. Как детская писательница она продолжала выступать и в дальнейшем. Ею опубликовано несколько сборников детских рассказов; один из них, видимо «Беглецы» (М.; Пг., 1923), она подарила в 1925 г. Сологубу, с которым в то время часто встречалась (оба работали в Бюро секции детской литературы Всероссийского Союза писателей)[236]. В последние месяцы 1927 г. В. П. Калицкая почти неотступно находилась у постели умирающего писателя. «Прости, что долго не отвечала, — пишет она А. С. Грину 7 января 1928 г., — эта осень и часть зимы были у меня очень трудные; едва поправившись от болезни почек, я должна была по внутреннему чувству долга проводить много времени у Ф. К. Сологуба. Был он до последней степени несчастен, жалок и слаб. Приходилось очень много бывать у него, особенно последние недели полторы перед смертью <…>. Очень я душевно устала от вида этого исключительно тяжелого умирания <…> смущена видом умиранья, этой ужасной непримиримостью, в которой умирал и умер Ф<едор> К<узьмич>»[237].
