Сэм Харрис - Конец веры.Религия, террор и будущее разума
Подобно Декарту, многие из нас начали этот поиск в качестве мыслителей, чтобы наша субъективность могла жить в мире, который мы воспринимаем как нечто, отличное от нас. Декарт придавал особое значение этой дихотомии, он провозгласил, что Божья вселенная состоит из двух вещей: материи и духа. Для большинства из нас подобный дуализм есть нечто само собой разумеющееся (разве что слово «дух» кажется нам чрезмерно возвышенным, когда мы вспоминаем о том, как действует наша психика). Однако наука о человеческой психике заставила нас поставить дуализм Декарта (вместе с соответствующей «народной психологией») под сомнение. На фоне несомненных успехов, достигнутых за три столетия изучения чисто материального мира, многие философы и ученые сегодня не согласны с Декартом: они считают, что Декарт отделял психику от тела и дух от материи под влиянием христианских идей, полагая, что они теперь лучше понимают связь между сознанием и физическим миром.
В предыдущей главе мы говорили о том, что наши представления о сознании имеют самое прямое отношение к нашей нравственности. Они также прямо связаны с нашим представлением о смерти. Большинство ученых считают себя «физикалистами», и потому, среди прочего, они полагают, что наша психическая и духовная жизнь полностью зависит от работы нашего мозга. С этой точки зрения со смертью клеток мозга прекращается и поток нашего существования. Когда загашены светильники активности нейронов, ничего не остается. Многие ученые лелеют это убеждение так, как если бы оно было каким-то священным таинством, которое может принять только человек, обладающий достаточной интеллектуальной честностью.
Но правда заключается в том, что мы просто ничего не знаем о событиях после смерти. Хотя можно найти много возражений в ответ на наивные представления о душе, не зависящей от мозга[267], вопрос о месте сознания в естественном мире во многом остается открытым. Представление о том, что мозг продуцирует сознание, — это нечто вроде догмата современного ученого, и у нас есть все основания думать, что методами науки мы никогда не сможем ни доказать, ни опровергнуть это положение.
Ученый неизбежно должен рассматривать сознание просто как атрибут некоторых животных с развитым головным мозгом. Но здесь мы сталкиваемся с важной проблемой: ничто в строении мозга, если его исследуют как материальную систему, не объясняет, почему мозг обладает этим удивительным внутренним измерением — сознанием, которое каждый из нас знает на собственном опыте. Любая парадигма для объяснения связи между сознанием и бессознательным, связи между материальными особенностями и феноменологией, опирается на отчеты субъекта о воздействии на него стимулов в условиях эксперимента[268]. Таким образом, в рабочее определение сознания входит тот факт, что субъект может дать отчет о своем сознании. Однако сознание и отчет о сознании — это две разные вещи. Обладает ли сознанием морская звезда? Никакой ученый, если он судит о сознании по отчетам субъекта, не сможет ответить на такой вопрос. Остается только исследовать сознание, опираясь на видимые его проявления. Но давать определение сознанию на основе внешних проявлений было бы ошибкой. В будущем усовершенствованные компьютеры смогут пройти тест Тьюринга[269] и будут давать нам самые разные отчеты — но значит ли это, что они обретут сознание? Если мы заранее этого не знаем, «красноречие» отчетов компьютера не поможет нам дать ответ на вопрос о сознании. Возможно, сознание представляет собой куда более элементарный феномен, чем живые существа с их нервной системой. И похоже, мы не сможем опровергнуть этот тезис с помощью экспериментов[270].
Таким образом, хотя мы много знаем об анатомии, физиологии и эволюции человека, мы на данный момент не способны дать ответ на вопрос, почему мы переживаем то, что переживаем. Тот факт, что наше сознание проливает свет на вселенную и что наши мысли, настроения и ощущения имеют качественный характер, остается полной загадкой — с которой может соперничать разве что знаменитая загадка, сформулированная философом Шеллингом: почему во вселенной вообще есть что-то, а не пустота? Проблема заключается в том, что наш объективный опыт познания мозга как предмета внешнего мира буквально ничего не говорит нам о реальности сознания, тогда как субъективный опыт нашего мозга не говорит нам ни о чем другом, кроме этой реальности. Отсюда вытекает такой вывод: сфера нашего субъективного опыта — это вполне законная (и существенно важная) сфера исследования природы вселенной. Некоторые факты нам дает только сознание от первого лица, и мы не можем получить те же факты никаким иным способом.
Непосредственно исследование природы сознания с помощью систематической интроспекции — это просто другое название для духовной практики. Любые изменения характера ваших переживаний — после сорока дней и ночей в пустыне, после двадцати лет жизни в пещере или когда ваши синапсы испытывают воздействие антагониста серотонина, — это всегда изменения содержания вашего сознания. Каковы бы ни были переживания Иисуса, это был опыт сознания. Если он любил ближнего, как самого себя, это описание опыта Иисуса в ответ на присутствие других людей. История духовности человека — это история наших попыток изучать сознание и влиять на его содержание с помощью таких методов, как пост, песнопения, сенсорная депривация, молитва, медитация и использование психотропных средств растительного происхождения. Такого рода эксперименты могут проводиться совершенно рационально. Фактически у нас нет другого пути к пониманию того, в какой степени человек может целенаправленно менять характер своего существования. Это исследование становится иррациональным лишь тогда, когда человек принимает не доказанные эмпирическими фактами представления о мире.
Что мы называем своим «я»?Наши духовные возможности во многом зависят от того, что мы называем своим «я»[271]. С физической точки зрения каждый из нас — это система непрерывного обмена вещества и энергии с более масштабной системой вселенной. И каждая клетка нашего тела входит в систему взаимодействия с окружающим миром, и эта система мало поддается влиянию нашего сознания — хотя в какой-то мере мы можем влиять на нее косвенно, когда принимаем решение, скажем, задержать дыхание или достать еще один кусок пиццы из холодильника. Как физическая система человек зависит от природы в той же мере, в какой его печень зависит от других частей тела. Поскольку человек состоит из набора клеток, которые сами регулируют свое состояние и постоянно делятся, мы связаны с нашими генетическими предшественниками: с нашими родителями, их родителями и десятками миллионов поколений предков, которые на каком-то этапе напоминали уже не людей с плохими зубами, но болотную ряску. И потому с материальной точки зрения мы вправе сказать, что жизнь отдельного человека — это просто маленький водоворот на поверхности великой реки жизни.
И конечно, само тело человека есть среда, кишащая живыми существами, над которыми человек господствует лишь номинально. Если исследовать тело человека, его органы и ткани, клетки и кишечную флору (а в некоторых случаях, увы, там можно обнаружить и фауну), мы откроем целый мир, которым верховное сознание управляет не в большей мере, чем оно управляет вселенной. Когда мы изучаем функцию клеточной митохондрии или сокращение мышечных волокон руки, приводит ли это нас к мысли о существовании ума, который руководит всеми этими процессами с гордой мыслью: «Государство — это я»? И потому, когда мы пытаемся определить свое физическое Я как то, что очерчивают границы нашей кожи, мы опираемся на совершенно ненадежный критерий.
Не легче определить границы нашего психического Я: мемы, табу, нормы вежливости, лингвистические правила, предрассудки, идеалы, эстетические предпочтения, образы рекламы — все эти вещи, наполняющие наш ум, попали к нам из внешнего мира. Действительно ли желание быть в хорошей физической форме (или твой стиль одежды, чувство общности, ожидание взаимности от того, кому ты делаешь добро, твоя застенчивость, твоя учтивость, твои шутки на сексуальную тему и т. д.) родилось внутри тебя? Не правильнее ли думать, что оно поселилось в тебе? Эти вещи прямо связаны с тем, что ты живешь в мире определенных взаимоотношений и особой культуры (а также с твоими генами). Может оказаться, что в итоге многие из этих вещей не более «твои», чем правила языка, на котором ты говоришь.
Тем не менее чувство своего Я нас никогда не покидает. При этом местоимение «я» явно указывает отнюдь не только на мое тело. Скорее многие из нас ощущают, что их Я живет внутри тела. Я говорю о «моем» теле примерно так же, как о «моей» машине потому, что само восприятие или осознание тела указывает на то, что познающий субъект не тождественен предмету познания. Мысль о моей машине предполагает, что я как субъект отличен от машины, объекта. Точно так же я (субъект) думаю о моей руке или моем чувстве (объекте). По этой причине Я невозможно отождествить с совокупностью всех психических процессов или с личностью в целом[272]. Скорее Я — это та точка зрения, с которой мы смотрим на изменение состояний психики и тела. Что бы мы ни думали о взаимоотношениях между сознанием и телом, в нашем опыте тело есть такая вещь, которая находится в отношениях с сознательным Я. На каком этапе эволюции или развития появляется Я, мы пока не можем сказать, но нам очевидно одно: на определенном этапе раннего детства большинство людей открывает свое Я, вечный субъект, для которого все прочие явления, внутренние и внешние, становятся объектами — и потенциально можно познавать эти объекты. И можно сказать, что каждый ученый, приступающий к исследованию мира, и каждый верующий, складывающий руки перед молитвой, опираются на это Я[273].
