HistoriCity. Городские исследования и история современности - Степанов Борис

Почему же в советский период городские сюжеты – кроме подчеркнуто выделяющихся «столичных» кейсов – были, как правило, сопряжены или даже «растворены» в региональных, областных, краевых нарративах? Прежде всего это отвечало общему административному принципу устройства партийной и советской власти: главенству областного/республиканского комитета КПСС, а также облисполкома над соответствующими городскими структурами (со знаковыми исключениями для Москвы, Ленинграда и столиц союзных республик). Далее, еще более важным был классовый принцип, по которому городское сообщество прошлого виделось непременно расколотым на эксплуатируемую массу и зажиточную верхушку, а общегородские вопросы трактовались или в сугубо специальном ключе («планы городской застройки XVIII в.») или на уровне описания быта и культуры «средних слоев» и «беднейшего населения», еще и чреватом, с точки зрения официоза, «затушевыванием социальных противоречий» 455. Архитекторы, географы, демографы, этнографы или специалисты по проектированию городов могли заниматься обобщенными или сравнительными урбанистическими сюжетами 456 – за полвека с середины 1930‑х до середины 1980‑х гг. историки, филологи или специалисты по культуре прошлого выбирали (не по своей воле, но явно чувствуя «потолок» метода и идеологии) локальные и частные вопросы, в том числе помня о судьбе разгромленного краеведения. Городская память принципиально была оставлена вне обобщения.

Но как городское прошлое, пусть и в раздробленном, «несобранном» виде, продолжало все же оставаться видимым? Одним из важных моментов презентации, подчеркивания значимости и непрерывности отдельных городских историй были юбилеи городов. Но чьи, собственно, это были праздники? О каких акторах шла речь, кроме городских руководителей? Мы постараемся выяснить, кто именно в юбилейном ракурсе был производителем исторической памяти советского общества на городском уровне, учитывая два главных полюса: профессиональной учености и официально-пропагандистской версии прошлого.

Эта глава будет построена по хронологическому принципу, и главными объектами рассмотрения в ней будут юбилеи крупных городов: Москвы, Ленинграда, республиканских или областных центров (мы сосредоточимся преимущественно на РСФСР и в то же время будем уделять внимание сюжетам из других союзных республик). Мы ограничимся анализом литературы, выходившей в СССР на русском или украинском языке; при этом следует учесть, что весьма представительная доля краеведческой или историко-географической литературы публиковалась тогда и на других национальных языках, особенно в республиках Закавказья и Прибалтики.

Общегосударственный нарратив и городские сюжеты

Еще в ходе «великого перелома» и в первой половине 1930‑х гг. в Советской России и в иных республиках СССР прежнее краеведение, включающее в себя и изучение городского прошлого (например, в версии Н. П. Анциферова), было показательно разгромлено по идеологическим причинам, а многие активисты и энтузиасты изучения городского наследия, часто с дореволюционным стажем, подверглись репрессиям и преследованиям. Со второй половины 1930‑х гг. в советской идеологии набирает силу процесс восстановления российских государственных символов и традиций (параллельно с отказом от «национального нигилизма» и исторических концепций М. Н. Покровского). Это укрепление советского «национал-большевизма» (как его назвал уже после конца СССР американский историк Дэвид Бранденбергер, воспользовавшись термином 1920‑х гг.) в довоенный период почти не имело «сепаратного» регионального измерения и касалось общегосударственных сюжетов, трактуемых в масштабе всей страны 457. Местные юбилеи предвоенного времени – например, 300-летие «азовского сидения» казаков – отмечались, как и юбилей Полтавской битвы в 1939 г., с явным оборонным и общепатриотическим акцентом 458. Военные подвиги времен Крымской войны позволили отметить в 1940 г. 200-летие Петропавловска-Камчатского не только эмигрантам в Шанхае, но и официальным властям города на Дальнем Востоке 459.

В годы войны обращение к победам древнерусских воинов или героев 1812 г., а также к событиям Крымской кампании усилило внимание к перспективам изучения локальных очагов противостояния захватчикам (оборона Москвы, Бородино, Куликово поле, 700-летие битвы на Чудском озере, Козельск и т. д.; наконец, Сталинградская битва как парафраз «обороны Царицына» с участием Сталина) 460. Разрушения памятников архитектуры в ходе военных действий также сказались на внимании к каталогизации потерь и утрат и усилиях по восстановлению наиболее значимых шедевров как в оккупированных, так и в прифронтовых городах 461. В сентябре 1944 г. в освобожденной Одессе в знаменитом Оперном театре состоялось торжественное заседание, посвященное 150-летнему юбилею города; в президиум его была приглашена внучка основателя Одессы Де-Рибаса (она печатала в местной прессе статьи памяти этого деятеля); но планировавшаяся еще в начале 1940‑х коллективная книга очерков по истории Одессы (в создании которой принимали участие такие видные историки, как С. Я. Боровой и К. П. Добролюбский) так и не увидела свет 462.

Одним из способов нейтрализации обращения с краеведческими или городскими сюжетами (после прежних разоблачительных кампаний рубежа 1920–1930‑х) стала переформулировка этих тем под знаком исторической географии – как одной из вспомогательных дисциплин в круге наук о прошлом. Особенно значимыми в этом смысле стали уже с конца 1940‑х гг. работы авторитетного московского историка В. К. Яцунского (1893–1966) 463. Именно Яцунский тогда опубликовал на страницах «Вопросов истории» большой очерк об изучении местной истории коллегами из «провинциальных» университетов и педагогических институтов в трех славянских союзных республиках 464. Однако куда более важную роль в изменении способа воспроизводства локальных различий в контексте городской памяти стала играть практика празднования юбилеев исторических городов, находившихся на территории Советского Союза. Иногда для продвижения интереса к прошлому города важным импульсом становился юбилей литературный или культурный – как в 1937 г. для Детского Села / Пушкина, в 1941 и 1947 гг. для азербайджанского города Гянджа / Кировабада (торжества в честь Фирдоуси), в 1961 и 1986 гг. для Архангельска (годовщины Ломоносова).

Московский юбилей 1947 г

Крупнейшим событием и первым толчком, на десятилетия задавшим формат и масштаб эволюции советской городской памяти, стал юбилей столицы, широко отмеченный общественностью и властью в 1947 г. 465 Речь шла о 800-летии Москвы (точнее – первого летописного упоминания о будущей столице). О юбилейной дате помнили, хотя советских прецедентов масштабного городского юбилея не было 466. И приоритет тут принадлежал не историкам, а (с одной стороны) деятелям культуры, в том числе архитекторам, и (с другой стороны) политикам и партийным функционерам. Инициативное письмо о будущем юбилее, вышедшее из-под пера известных архитекторов Чечулина и Завадского летом 1944 г., уже сигнализировало о начале и готовности к организационной и интеллектуальной мобилизации московской интеллигенции (речь шла в том числе и о насущных проблемах, вроде необходимости реконструкции главных магистралей города) 467. Но решающим фактором, вероятно, была инициатива тогдашнего первого секретаря Московского городского комитета ВКП(б) Г. М. Попова (1906–1968). В своих мемуарах, подготовленных уже в хрущевские годы, этот довольно молодой выдвиженец Александра Щербакова (Попов будет снят с должности руководителя московской парторганизации в конце 1949 г.) вспоминал: