И. Родионов - Наше преступление
Никогда не болѣвшій старецъ и теперь нѳ чув-стіювалъ никакой болн, алъкь доа:км'ь
днѳмъ у нѳго убывали силы, догадался, что ѳму ужѳ не встать болѣѳ самому съ лавки, поэтому хотѣлъ по-христіански приготовиться къ тому послѣднему путе-шѳетвію, откуда «нѣтъ возврата».
Въ субботу была вытоплена баня. Леонтій съ Его-.рушкой вымыли въ нёй старика и надѣли на него чистоѳ бѣлье, въ воскресенье вывели его подъ руки изъ избы, посадили на телѣгу и повезли въ цѳрковь, находившуюся всего въ полутора верстахъ отъ Чѳрно-земи. За всю дорогу старецъ не проронилъ ии одиого слова, но осмысленнымъ, усталымъ взглядомъ осма-тривался вокругъ себя, какъ бы прощаясь съ той зѳм-лѳй, на которой онъ родился и прожилъ свою долгую, трезвую, честную жизнь.
Въ церкви Пётра, прислонившись къ стѣнѣ, вы-стоялъ всю обѣдню на ногахъ, жарко молясь Богу, и даже выражалъ неудовольствіѳ на Егорушку, когда тотъ поддерживалъ его, видя, что у дѣда дрожатъ и подгибаются колѣни.
Пріобщившись св. Тайнъ, просвѣтленный и успо-коевный Пётра вернулся домой, занялъ свое мѣсто на лавкѣ и сталъ молча, никогда ни на что не жалуясь, дожидаться смерти. Говорилъ онъ только тогда, когда надо было попросить пить, ѣсть же ничего не могъ. Такъ пролежалъ онъ болѣе четырехъ недѣль.
Въ тотъ день, когда Леонтій привезъ изъ Шеп-талова больную мать и сумасшедшую сестру съ двумя малютками, мужикъ былъ опечаленъ и раздосадованъ ноьымъ несчастіемъ и новой обузой, свалившейся на его плечи.
— Вотъ, Левонъ Петровъ, живи теперича, не тужи, извивайся, какъ ужъ на вилѣ, — расхаживая по избѣ, кричалъ Леонтій парочно такъ громко, чтобы слышалъ больной отецъ.
Старецъ заворошился на лавкѣ подъ тулупомъ и повернулъ къ сыну липо. . . .
* тошто.еіап-кагак.ги— Ты лѳжишь, не умираешь, сестра съ ума спя-тила, мать съ горя совсѣмъ расхворалась, малѳнькіѳ пиіцатъ, ѣсть просятъ. У меня теперича въ избѣ и больница, и сумасшѳдшій домъ, и шпитательный домъ. Хошь бы ты, отецъ, скорѣй помёръ, руки бы развя-залъ... а то другой мѣсяцъ валяешься и нѳ помира-ешь... Чего тебѣ? Свой вѣкъ отжилъ, другимъ бы мѣсто опросталъ. А то вишь какая тѣснота...
Лицо старика чуть-чуть сморщилось. Онъ пожѲ-валъ губами и черѳзъ недолгій промежутокъ времени, съ усиліѳмъ выговаривая слова, спросилъ:
— А што—съ «робѳнкомъ»-то?
— Што? — озлоблѳннѣѳ и ѳще громче закричалъ Леонтій. — Двойню вонъ принесла, а сама сшалѣла, вопъ погляди: сидитъ дура-дурой...
Старикъ снова пожевалъ губами и опять не сразу произнесъ:
— На все воля Божія... а про меня не печалъся... скоро развяжу... руки...
Леонтій спохватился, что незаслуженно глубоко обидѣлъ умирающаго отца, но сразу у него не хва-тало мужества открыто сознаться въ этомъ, и онъ въ волпеніи крупными шагами подошѳлъ къ двери, съ секунду въ нерѣшительности постоялъ, потомъ от-крылъ ее и вышелъ. Черезъ минуту онъ вернулся и подошелъ къ отцу.
На глазахъ мужика блестѣли слезы. и его суро-вое лицо стало безпомощньгмъ и жалкимъ.
— Батюшка, рази я што... не я говорю, а горе мое говоритъ. Сдуру сболтнулъ. Рази ты меня кус-комъ объѣшь?! живи... легко ли мнѣ отца родного рѣшиться?!.. Вѣдь горе мое говоритъ... Вѣдь завя-залъ бы глаза и убѣжалъ куда-нибудь. Да бѣжать нельзя, куда ихъ подѣнешь?! А я што... живи... Разй я што...
— Я знаю, Левонъ...—тихо, ласково промолвилъ старецъ и замолчалъ.
тотото.еіап-каггк.ги235
Егорушка привезъ изъ Рудѣева сестру Ечену. Она вбѣжала въ избу и, испуганно глядя заплаканными глазами въ глаза Леонтія, поспѣшно спросила:
— Левушка, да што съ Катюшкой? Егорушка го-воритъ...
— Чего-жъ? — отвѣчалъ, расхаживая по избѣ съ пищащими племяпниками на рукахъ, Леоптій, — вопъ полюбуйся на блаженную сестрицу, родила да и съ ума спятила, лежитъ, спитъ себѣ, горюшка мало, а ро. бятокъ нѳ принимаетъ, говоритъ: щѳнки!
Леонтій горько усмѣхнулся и мотнулъ головой въ сторону Катерины, которая заснула на кровати, устро-енноР для нея около двери, запрокинувъ свое осунув-шееся, прииявшее землистый оттѣнокъ лидо.
— Ты"вонъ положи своего-то куда-нибудь, а вотъ возьми покорми племянницу. Голодная!.. Со вчераш-няго дня, какъ родилась, маковой росинки въ роту не было.
Елена, поспѣшно взявъ на руки пищащую малютку-племянницу, присѣла на лавкѣ. Всунувъ грудь въ ро-чикъ ребенку, который пе сразу приладилгн сосать, Елепа залилась слезами.
— Горе-то какое, Левушка! И гдѣ только бѣда ни ходитъ, все къ намъ придетъ. Какъ же быть-то?
Леонтій вздернулъ плечами, продолжая ходить съ раскричавшимся племянникомъ на рукахъ.
— Ну, не кричи, не кричи, чего раскричался, муж-чина? Какъ же быть?! — отвѣчалъ онъ еестрѣ. — Все равно, твой хозяинъ-то тсбя съ дѣтьми не кормитъ, а какія есть нехватки, все братъ Левонъ пополняй, такъ вотъ и ты теперь услужи. Жить тебѣ у меня негдѣ, тѣсно. Видишь, сколько народу, а *другую избу не достроилъ, все силъ нѳ хватаетъ, такъ живи у себя, а робятоісъ приходи кормить, а ужъ'у меня бери муку, картошку, соль, все, чего тебѣ надобно. Ужъ все равно!.. ■ ■ ■
тотото.еіап-кагак.гиНесмотря на искреннее горе, причиненное сумас-шсствіемъ сестры, Елена, сидя на лавкѣ, тотчасъ же сообразила, что, благодаря такому нѳсчастному слу-чаю, ѳя личноѳ положѳніе устраивается къ лучшему. Теперь она съ дѣтьми могла пѳ бояться голодной смерти, теперь ей не придется у Леонтія выпрашивать изъ милости хлѣба и каждый разъ слушать отъ него брань и попреки. Теперь онъ будетъ обязанъ еп платить продуктами за ея услуги.
— Да я не о томъ, Лева,1—поспѣшно сказала она.—
А што же съ Катей дѣлать?
— Што?—закричалъ Леонтій.—Думаешь, я сестру въ сумасшедшій домъ опредѣлю, штобы ее били тамъ, што скотину? Не отдамъ!—гремѣлъ онъ, точно кто-нибудь отнималъ у него больную.— У меня будетъ жить, небось прокормлю. Не прокормлю, што ли?!
XVII.
На другой день, оставивъ малютокъ и «больницу» на попеченіе сестры Елены, Леонтій поѣхалъ въ городъ, чтобы продать на базарѣ возъ сѣна и купить кое-что для племянниковъ.
Возвратился онъ поздно вечеромъ, по обыкнове-нію, подъ хмѣлькомъ, и легъ спать на своемъ обыч-номъ мѣстѣ на лавкѣ, голова къ головѣ съ умираю-щимъ огцомъ.
Старецъ былъ очень плохъ. У него уже похоло-дѣли и отнимались ноги, дышалъ онъ только верхней частыо груди, да и то съ трудомъ. Онъ понималъ, что доживаетъ свои послѣдніе часы, но объ этой жизни нисколько не жалѣлъ и, наоборотъ, хотѣлъ поскорѣе развязать Леонтію руки. За его долгій вѣкъ жизнь ни-когда не была для него тягостью. Всякое горе, всякую потсрю, невзгоду онъ переносилъ твердо, никогда не падая духомъ, но и всякую минугу готовъ былъ къ
смерти, если это угодно^і^^ еіап-ка^ак.ги237
Старческійй умъ его работалъ ясно. Онъ отлнчно понималъ, какое великое новоенесчастіе.стряслось надъ его любимой дочерью, и это его печалнло и ему жаль было дочери, какъ жаль своей старой жены.
«На все воля Божья,—разсуждалъ старецъ.—Ни-чего, проживутъ за Левономъ. Левонъ — пьяница и собака, завсегда словомъ обидитъ... а голодными и хо-лодными не оставитъ, нѣтъ, скорѣе самъ не съѣстъ... тяжко ему, маятно, языкъ у его собачій, а сердце доброе...»
ХотѢлъ было Пётра передъ смертью попросить сына не пить вина, но раздумалъ.
«Слабъ, пообѣщаетъ, да не судержится. Одинъ грѣхъ».
Когда Леонтій уже засыпалъ, Пётра зашевелился.
— Левонъ!
— Чего тѳбѣ! — спросилъ сынъ.
— Ежели захочу испить... взбужу... .
— Ну што жъ?! Взбуди...—и Леонтій тотчасъ же захрапѣлъ.
У двери спала Катерина; больная Прасковья вози-лась на своей кровати. Малютки иногда просыпались н пищали. Спавшій на печи Егорушка спросонья хва-тался рукой за конецъ очепа, продѣтаго подъ потол-комъ въ кольцо, на другомъ концѣ котораго висѣла зыбка, и качалъ ее до тѣхъ поръ, пока малютки не утихали.
Подъ печью кричалъ сверчокъ и по стѣнамъ шур-шали тараканы.
Пётра лежалъ смирно, тяжело дыша, не шевелясь и чувствуя, какъ жизнь медленно замирала въ немъ, подобно живительной струѣ, вытекавшей изъ разби-таго сосуда и неизвѣстно гдѣ' пропадавшей. Онъ ста-рался только о томъ, чтобы достойно умереть и мы-сленно молился Богу.
Внутри у него палило. Пётра съ болыними уси-
ліями протянулъ руку ^^^і^ке1а:по.]ка^ак^ѣ^и
238
сколько разъ подъ-рядъ щелкнулъ ѳго пальцемъ по лбу. Лѳонтій приподнялся.
— Што? што? — забормоталъ онъ, просыпаясь. — Ты... тятя?.. ,
— Ис-сп-пить... — ѳдва слышнымъ, прерывистымъ, хриплымъ полушопотомъ попросилъ умирающій.
Леоннтій спустилъ босыя ноги на полъ, не скоро отыскалъ спички, зажегъ лампу, сходилъ въ сѣнцы и, зачерпнувъ тамъ изъ кадки ковшикъ воды, под-несъ отцу.
Старецъ, кряхтя, съ трудомъ, медленно припод-нялъ съ изголовья трясущуюся голову и, пѳрекрестив-шисі-, сталъ пить, но вода полилась у нѳго черезъ посъ.
— Вздым...ми... — какъ чуть слышный шелестъ сухихъ листьевъ, пронесся мѳдленный шопотъ старца.
