HistoriCity. Городские исследования и история современности - Степанов Борис

В этом образе города, раскрывающемся внутрь, наподобие кунсткамеры, которую посетитель разглядывает, открывая один за другим ящики кабинетов и изучая каждый из спрятанных там предметов, заметен определенный сдвиг фокуса, который напоминает нам, что все-таки речь идет о метафоре, которую мы как читатели прикладываем к этому тексту. Сам Листер не дает нам возможности оценить, сколь осознанно он связывал свой взгляд со взглядом собирателя коллекций. Сдвиг, о котором идет речь, связан с тем, что иногда автор перестает быть коллекционером, отбирающим то, что ему интересно, и выстраивающим собственный порядок, и превращается в посетителя кунсткамеры, разглядывающего то, что отобрано и упорядочено другими, и к чему ему предоставляют лишь ограниченный доступ. Он позволяет увидеть, что взгляд наблюдателя определяется как особенностями культуры познания, к которой имеет отношение автор текста, так и самим городом, который создается как объект не только смотрящим на него исследователем.

Лефевр связывал современный образ «банального» Парижа у туристов и обывателей со структурой мегаполиса, формирующей определенные модели взаимодействия как с пространством, так и с другими людьми, противопоставляя этому «прежний» Париж, где все были соседями, а «монументы играли важную практическую роль: они организовывали пространство и притягивали или отталкивали четко определенные категории людей» 345. Париж XVII столетия представлял собой сложное иерархизированное пространство. Статус человека в нем коррелировал с его возможностью проникать внутрь – посещать ту или иную приходскую церковь, получать приглашение в салон знатной дамы или на встречу в ученой академии, иметь доступ в те или иные комнаты в королевской резиденции или к ценным экспонатам коллекции. Эта возможность определялась публичным статусом человека и его связями в обществе и касалась в том числе и путешественников. В отличие от современных туристов они приезжали, имея на руках официальные бумаги и рекомендательные письма, открывавшие им доступ к тем или иным пространствам внутри города.

Все самое ценное с точки зрения посетителя было скрыто внутри дворцов и резиденций, словно в запертых на ключ ящиках кабинетов частной коллекции, и демонстрировалось лишь избранным. И взгляд Листера проникает только туда, куда он имеет возможность попасть. Будучи медиком в составе посольства, он почти не принимал участия в дипломатических встречах и мало общался с французскими аристократами, хотя, несомненно, присутствовал при некоторых встречах. Марли – единственная достопримечательность, посещение которой он увязывает со своей причастностью к английскому посольству. В гораздо большей степени его возможности определялись статусом ученого-натуралиста и известного медика. В силу этого отказ от описания придворной жизни и всего, связанного с политикой, – это всего лишь выбор посетителя кунсткамеры разглядывать наиболее интересные ему экспонаты из тех, которые позволено увидеть.

Париж, будучи увиден как коллекция отдельных примечательных объектов, которые предназначены для рассматривания наблюдателем, выставлены напоказ, но при этом сам доступ к которым строго регламентирован, напоминает о том, что для монархов и аристократов коллекционирование в первую очередь служило символом политической власти. Могущественность властителя прочно связывалась с собиранием редких и удивительных вещей, и, по меньшей мере начиная с итальянских правителей эпохи Ренессанса, на первый план среди них выходят произведения искусства и источники знания – «владение такими вещами как изделия из бронзы, картины, книги, ковры и керамика стало пониматься как знак монаршего величия» 346. Это коррелировало и с трансформациями в культуре коллекционирования. Как отмечал Патрик Морьес, «склонность к зрелищности, присущая любому создателю кабинета редкостей, постепенно становилась все более явственной, причем предметы искусства и причудливые или экзотические предметы занимали все более почетное место» 347. Сады и парки, наполненные экзотическими растениями, бесчисленными скульптурами, вазами и фонтанами, россыпь королевских дворцов, наконец, сам Париж, который король заполняет различными объектами, призванными продемонстрировать величие Франции, – площадями, памятниками, променадами, монументальными строениями, – выглядят продолжением этих коллекций и рассматриваются Листером в той же логике репрезентативности: «В конечном счете, необходимо сказать, что великолепие и количество этих дворцов и садов является наилучшим, заслуживающим наибольшего одобрения следствием своевольного правления» 348.

Как ни хочет Листер противостоять визуальным искушениям, намеренно созданным, чтобы привлекать внимание и вызывать восторг, это очевидно оказывается невозможным. Само удовольствие путешественника, коллекционирующего впечатления от города, связано с наслаждением тем, что представлено взгляду. В превознесении «центральной аллеи Тюильри в июне между 8 и 9 часами вечера» заметна и изрядная доля иронии по отношению уже не к городу, но к самому наблюдателю-коллекционеру, волей-неволей захваченному намеренно представленным его взгляду зрелищем и именно поэтому собирающем воспоминания. Для поклонника бэконианской науки, основанной на приоритете чувственного опыта, который, однако, требует последующего описания и осмысления, идея сопротивления чувственным соблазнам означала вовсе не желание их избегать, но, напротив, расширять поле зрения, смотря не только на то, что бросается в глаза, и, что не менее важно, – используя полученный опыт для последующего анализа.

Даже чувствуя себя посетителем кунсткамеры, а не коллекционером, Листер старается не переставать быть исследователем. В его тексте образ Парижа как обозреваемой им блестящей и роскошной королевской коллекции служит инструментом критики абсолютистской модели власти 349. Французский монарх не только наполняет город дорогостоящими объектами 350, призванными вызывать восхищение и удивление прохожих (вместо того чтобы тратить деньги на улучшение положения подданных), но и переупорядочивает Париж в соответствии со своими интересами. Роже Шартье отмечал, что двумя основными прагматическими целями первых Бурбонов в их обустройстве Парижа был снос руин, оставшихся от осады Парижа в 1589–1594 гг., и «придание городу некоторой упорядоченности там, где это позволяла структура городской жизни». Но при этом власть имела и более масштабный замысел, связанный с собиранием Парижа (земли которого принадлежали трем основным собственникам, одним из которых был король) в символически единое целое – столицу государства 351. Листер обращает внимание на масштабные работы, которые проводились во французской столице в последние десятилетия XVII в. по инициативе короля: «В течение не более 25 лет значительная часть города была преобразована. За этот срок было возведено или перестроено, без сомнения, большинство самых величественных особняков, равно как и монастырей, мостов, церквей и городских ворот. Добавим к этим великим переменам улицы, набережные и мостовые – все они либо получили существенные дополнения, либо являются совсем новыми» 352. Отказываясь показывать читателю места, где сосредоточена власть, Листер вместо этого изображает Париж как пространство властных манипуляций, главной целью которых оказывается демонстрация могущества французского королевства, и тем самым дает очень точную характеристику отношения Людовика XIV к своей столице. Благодаря усилиям властей Париж превращается в роскошную коллекцию, демонстрируемую любопытному посетителю с целью произвести на него впечатление с той или иной степенью полноты, в зависимости от его статуса. Немалую роль в этом сыграли и парижане, подражавшие королю. Не случайно Норберт Элиас писал, что хотя города, несомненно, репрезентативны в отношении современной культуры, в XVII–XVIII вв. они лишь служили «обезьяной» двора и, соответственно, монарха 353. Вслед за ним горожане стремились наполнить пространство всевозможными статусными вещами, демонстрируемыми той или иной аудитории. Джоан Дежан обращала внимание на то, что символической чертой нового Парижа стало «выставленное напоказ богатство крупного финансового центра» 354. Как внешнее убранство города с выстроенными в одном стиле площадями, фонарями, которые зажигают даже в лунные ночи, дорогостоящими большими окнами на фасадах особняков, которые на нижних этажах к тому же забраны в кованые решетки, и ломящимися от товаров витринами лавок, так и внутреннее наполнение особняков, заставленных изящной мебелью, картинами, коврами и коллекциями, своей первостепенной целью имеют демонстрацию роскоши и величия. Город переполнен ценными диковинками, собранными, однако, не ради получения нового знания, а ради того, чтобы поразить воображение: