Маргарита Павлова - Неизданный Федор Сологуб
Замена прозы стихом сопровождалась заметными сокращениями: уменьшилось число второстепенных персонажей, почти не стало диалогов, не относящихся прямо к сюжету драмы, исчезли нарочитые анахронизмы, некоторые бытовые штрихи. Действующие лица, лишенные прежних и так достаточно скудных связей со средой, стали масочными фигурами (Юноша, Красавица и др.). Таково и было намерение автора. Выпрямляя и ускоряя развитие действия, усилив условность драмы и ее персонажей, Сологуб обнажил ее дидактическую однозначность. Поиски емкой обобщенной формы привели писателя к тому типу стихотворной лирико-драматической миниатюры, который уже был создан К. Бальмонтом в изысканных импрессионистических «Трех расцветах» (1905). Нетрудно заметить, что и кончались обе драмы одинаково: в добровольной смерти возлюбленные достигали наибольшей силы и полноты проявления своих чувств и прозревали мистериальную сущность бытия[102]. Но поднимать вопрос о возможных реминисценциях в «Отравленном саде» едва ли есть смысл. Подобные сопряжения Любви и Смерти были очень распространены в творчестве символистов.
В последующие варианты третьей редакции автор внес несущественные поправки.
Экспериментальный характер работы автора над «Отравленным садом» проявился не столько в сюжетно-фабульных построениях, сколько в жанровых исканиях. Превращение драмы в новеллу, а новеллы опять в драму — было для Сологуба принципиально важным. Писателя занимала проблема взаимной обратимости драмы и эпических жанров (а параллельно — стиха и прозы), их «взаимозаменяемости». В таких случаях суверенность жанра была для Сологуба, как представляется, величиной малой по сравнению с творческой волей художника-демиурга. Одним из существенных положений его теории монодрамы («Театр одной воли») было безусловное первенство автора при постановке его пьес. Идеальный спектакль виделся Сологубу как чтение драмы (со всеми ремарками), сопровождаемое актерскими иллюстрациями к ней. Сологуб предусматривал отчуждение исполнителя от образа, о котором тот мог говорить в третьем лице («он» вместо «я»), как бы медиумично донося тем авторскую волю, авторское отношение к персонажу. В драму «Венец надежды» (1915, не опубликована) были введены целые сцены, написанные косвенной, а не прямой речью. Этими исканиями Сологуба в значительной мере объясняются его переделки романа «Мелкий бес» в пьесу (1909), повести «Барышня Лиза» в пьесу «Узор из роз» (1912–1913) и неоконченной пьесы «Заклинательница змей» (1913–1918) в одноименный роман. И впервые эта трудная и, похоже, неотвязная задача, своего рода «квадратура круга», привлекла Сологуба при создании «Отравленного сада».
Подобного рода искания Сологуба не привели к значительным художественным результатам. Но они были связаны с начавшимся мощным и плодотворным воздействием прозы великих романистов — в первую очередь Достоевского и Толстого — на русскую сцену. Идеи и опыты Сологуба находились на той линии, которая утвердилась в таких постановках Московского Художественного театра, как «Братья Карамазовы» и «Николай Ставрогин», а особенно — в образе чтеца «от автора» в мхатовской постановке «Воскресения».
В публикации «Отравленного сада» воспроизводится последний вариант последней (третьей) редакции (л. 138–156), на котором работа автора над драмой прекратилась.
Федор Сологуб
«Отравленный сад»
Драма в одном действии
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Юноша
Красавица
Ботаник, ее отец
Граф
Слуга
Сад Ботаника, и рядом с ним садик при доме, где живет Юноша. Разделены забором выше роста человека. Сад Ботаника правильно разбит; деревья подрезаны в виде шаров, конусов и цилиндров; цветы, которых очень много, подобраны по тонам; они очень ярки, крупны и причудливой формы; видны толстые, как змеи-удавы, бурые стебли ползучих растений; листья громадные, страшные на вид, ярко-зеленые. Садик очень мал и мил; к скромному домику лепится галерейка, с которой виден сад Ботаника. Юноша стоит на галерейке и в глубокой задумчивости смотрит на сад. По дороге сада медленно проходит старый Ботаник, опираясь на толстую палку.
Ботаник
Цветите, ядовитые цветы![103]
Миндаль, ваниль и ладан в воздух влейте.
Уходит. Идет Красавица. Вкалывает в волосы ярко-пунцовый цветок и улыбается радостно.
Юноша
На небе солнце радости безумной, —
Но где слова сказать о нем?
И если есть краса для чарований,
То как ее привлечь и чаровать?
Красавица останавливается, смотрит на Юношу и смеется радостно и весело.
Юноша
Прекрасная! Приди! Люби меня!
Красавица подходит ближе.
Красавица
Цена моей любви, — ее ты знаешь?
Юноша
Хотя б ценою жизни![104]
Красавица
Милый, мудрый!
Ты знаешь, видишь, ты дождешься.
Меня любили многие, и многим
Я улыбалась, утешая смертью,
Но никому еще не говорила
Я сладких слов: Люблю тебя. А ныне
Хочу и жду.
Отвязывает от пояса шелковый черный шнурок с бронзовым на нем ключом и хочет бросить ключ Юноше. Но быстро подходит Ботаник, грубо хватает ее за руку и отнимает от нее ключ.
Ботаник
Безумная, что хочешь?
О чем тебе с ним говорить?
Не для таких, как он, мы сад взрастили,
Смолою ядовитою Анчара
Из века в век питая почву эту.
Ты, Юноша, иди, иди домой!
Смотрит на Юношу пристально. Юноша уходит в дом. Ботаник, крепко сжимая руку красавицы, увлекает ее к скамье, которая закрыта от дома Юноши громадным кустом. Садится на скамью. Укоризненно смотрит на дочь. Красавица становится на колени у его ног. Стоит прямо и покорно, с опущенными руками.
Ботаник
Зачем ты это сделала? Ты любишь?
Красавица
Я пламенею пламенем любви.
Ботаник
Дочь милая моя, ты так искусна
В уменьи дивном непорочных чар!
Мой замысел не довершен, и рано
Тебе отравленный оставить сад.
Красавица
Когда ж конец? Приходят и приходят.
Ботаник
Но ты должна мою исполнить волю.
Люблю тебя, но уступить заставлю.
Сейчас ты молодого Графа встретишь.
Один ему дай поцелуй, — не больше, —
И подари отравленный цветок.
Уйдет он, сладко, трепетно мечтая,
И неизбежное над ним свершится.
Входит Граф. Ботаник кланяется и уходит. Красавица и Граф останавливаются у клумбы.
Красавица
Мой милый Граф, желанья ваши
Нетерпеливы очень, слишком пылки.
Граф
Очаровательница, знаю,
Ты холодна была ко многим,
Но ласковей ко мне ты будешь.
Клянусь я честью, потемнеть заставлю
От страсти синеву очей холодных!
Красавица
Чем вы стяжаете мою любовь?
Граф
От предков много у меня сокровищ,
Я золотом и шпагой их умножил.
Все у твоих рассыплю ног,
Рубины — плата за твои улыбки,
Жемчуг за слезы, золото за вздохи,
За поцелуи бриллианты,
А за лукавую измену
Удары верного кинжала.
Красавица
Еще не ваша я, а вы грозите.
Ведь я могу и рассердиться!
Граф
Прости, Красавица, мое безумство.
Любовь к тебе покой от сердца гонит
И странных слов подсказывает много.
Сильней, чем жизнь мою, тебя люблю
И за тебя готов отдать не только
Мои сокровища и жизнь мою,
Но то, что жизни мне дороже, —
Готов я честь мою отдать.
Красавица
Слова от сердца к сердцу, милый Граф!
Но за любовь не надо много платы, —
Не покупается, не продается.
Кто любит, тот умеет ждать.
Граф делает знак. Выходит Слуга, подает ларец и уходит. Граф вынимает диадему и подносит Красавице.
