И. Родионов - Наше преступление
— Кто, мы пьяны? — возражалъ Леонтій, когда за слѣдователемъ еще не успѣла захлопнуться дверь. — Ты, доллсно, самъ со вчерашняго не проспался, а мы не пьяны, мы, можетъ, еще хлѣба не ѣли... а ты: пьяпы... Мы вотъ убивцевъ поймали, а ты выго-няешь ... Нешто это порядокъ? а?
Мужики сѣли въ телѣги и такъ какъ считали себя несправедливо обиженными, то, чтобы утѣшиться, поворотили лошадей опять къ казелкѣ,
тотото.еіа кагак.ги1«5
— Врешь, ваше благородіе, — кричалъ по адресу слѣдователя, ѣдучи по улицѣ, Леонтій. — Мы знаѳмъ, какъ ты убивцевъ покрываешь. Мы тебѣ по пять-десять рублей изъ-подъ полы въ руку не оуемъ, да лукошками яйца да масло нѳ таскаемъ... Палагея-то шапталовская надорвавши, корзины да лукошки на кухню тебѣ таскавши... Оттого ты убивцевъ и оправ-дываешь, а мы по правдѣ живемъ.
— Мы мужики-сѣряки, оттого насъ нигдѣ и не принимаютъ... — сказалъ Миронъ. — Мужика вѳзДѣ забижаютъ, вездѣ мужику послѣднеѳ мѣсто. Рази это правильно, кумъ?
— Извѣсно, кабы господа пріѣхали, такъ нѳ та-кой разговоръ бы былъ... а то насъ, мужиковъ, хуже, чѣмъ за собакъ, считаютъ... Вонъ за господскую со-бачку нашего брата-мужика въ острогъ засуживаютъ, а тутъ человѣка -убили... и свидѣтелевъ нѳ прини-мактъ. Рази это порядокъ, кумъ? а?
Широкая улица предмѣстья теперь сплошь была запружена порожними тѳлѣгами и подъѣзжали все но-выя и новыя, скучиваясь около кабака.
Болыной казенный паразитъ и присосавшіеся къ нему маленькіѳ работали на славу.
Неуклюжія, сѣрыя фигуры копошились у порога казенки и около торговокъ.
Въ сотни глотокъ изъ стклянокъ переливалась за-вѣтвая влага, отравляя и одуряя мужицкія головы; сотни челюстей пережевывали сухія баранки, ржавыя селедки, соленые огурцы, вонючую колбасу и тому подобную дрянь.
Бородатыя, обвѣтренныя лица краснѣли, какъ ка-лепый кирпичъ, глаза сверкали буйнымъ блескомъ; шапки сами собой лѣзли съ хмурыхъ лбовъ на за-тыхки. Эта пьющая и насыщающаяся людская толпа походила на дикое кабанье стадо, пока еще мирноз, чавкающеее и хрюкающее, но уже внушающее само
тотото.еіап-кагак.гипо себѣ тревогу и готовоѳ по малѣйшему поводу вски-нуться и натворить бѣдъ.
'День клонился къ вечеру. Отъ кабака многіе, за-пасшись бутылями съ водкой, волной отхлынули на своихъ подводахъ. Они, по своему обыкновенію — съ пьянымъ ораньѳмъ и сквсрнословіемъ немилосердно нахлестывали своихъ кляченокъ, и тѣ неслись вскачь, опережая другъ друга и громыхая колесами по сухо'й землѣ, такъ что надъ узкой лентой дороги поднялось облако пыли, которое всѳ густѣло и удлинялось. По дорогѣ образовался извилистый, длинный обозъ, го-лова котораго достигала ужѳ Хлябинской горы тогда, какъ хвостъ еще терялся въ предмѣстьѣ. Леонтій, Миронъ и Рыжовъ съ безчувственнымъ Деминымъ то-же ѣхали въ этомъ обозѣ.
Теперь небо нѳ было такимъ чистымъ, какъ утромъ. По блѣдной синевѣ его бродади дымчатыя облака съ бѣлоснѣжными краями, освѣщенными солнечными лу-чами. Въ тепломъ воздухѣ лѣниво носшшсь безчис-ленныя нити паутины, прилипавшія къ лицу, къ ру-камъ, къ одеждѣ, цѣплявшіяся за вѣтви деревьевъ; ею же, какъ частой, тонкой сверкающей сѣткой, были затканы позлащенные вечернимъ солнцемъ жнивья и засохшіе стебли травы на лугахъ.
Мимо этого орущаго обоза, объѣзжая на своей синой каріолкѣ*) отдѣльныя телѣги, проѣзжалъ тол-стый, сѣдобородый старикъ съ золотыми очками на маленькомъ,, курносомъ носѣ. Это былъ бухгалтеръ городского общественнаго банка, возвращавшійся изъ города въ свою усадебку, расположенную въ верстѣ за Хлябинымъ. Какъ только мужики завидѣли ста-рика, съ ихъ телѣгъ тотчасъ же понеслись по его адресу оскорбительныя замѣчанія и непечатная брань.
Брань эта, сперва неувѣренная, чѣмъ дальше, ста-новилась все громче, злобнѣе, наконецъ обратилась
о Дпухколесный экипажъ^ еіап-кагак.ги187
въ иэступленный ревъ п улюлюканіе. Казалось, весъ этотъ обозъ въ нѣсколько десятковъ телѣгъ выѣхалъ на травлю хищнаго звѣря, уя«ъ болыю насолившаго охотникамъ своими опустошительными набѣгами и те-нерь,' окруживъ беззаіцитнаго звѣря, въ торясествѵю-щихъ крикахъ и ругательствахъ отводили охотпики надъ нимъ свою душу.
Удивленный, помертвѣвшій отъ страха старикъ подъ градомъ все возраставшихъ ругательствъ и угрозъ доѣхалъ до Хлябинской горы. Тутъ человѣкъ пять мужиковъ разогнали своихъ лошадей и скакали ря-домъ съ «барской» каріолкой, сбивъ ее съ не широкой, пролегающей у края обрыва дороги и ни за что не давая обогнать себя.
— Эхъ, озорники, не даютъ проѣзду!' — провор-чалъ пожилой работникъ бухгалтера, задерживая ло-шадь, чтобы дать процкакать ближнимъ телѣгамъ.
Одинъ изъ скакавшихъ мужиковъ хлестнулъ ло-шадь бухгалтера кнутомъ по глазамъ.
Испуганное животное захрапѣло и, высоко вздер-нувъ голову, попятилось назадъ. Каріолка накрени-лась. Старикъ и его работникъ ткнулись всѣмъ тѣ-ломъ впередъ и едва згсидѣли.
— А што, а... не давай дороги господамъ.. . Такъ, Сембнъ, наддай, наддай! — слышались возгласы въ перемежку съ ругатедьствами и смѣхомъ.
— Ребята, да вы съ ума сошли! — крикнулъ бух- * галтеръ. ,
— Бить всѣхъ господъ надоть... всѣхъ бить... насосались нашей кровушки!.. — изступленпо загорла-нилъ какой-то рыжій парень, высунувъ голову изъ телѣги, въ которой онъ лежалъ въ растяжку, а двое его товарищей сидѣли и, нахлестывая скачущую ло-шаденку, гикали.
— Бери его, робя! Чего на его смотрѣть! — под-хватили голоса изъ другой телѣги. — Перевертывай
съ легчатки... подъ кР^^^^ГеIВИ-каІВкгI,и
188
Вишь разъѣлся... — и въ воздухѣ опять понеслась-озлоблѳнная, пѳрекатная матерная брань.
Работникъ справился съ доброй лошадью, повер-нулъ ее вправо, проскочилъ между разорвавшимися телѣгами и поскакалъ къ Хлябину другой етороной дороги. ■ .
Нѣсколько парней, соскочивъ съ тѳлѣгъ, броси- * лись на перерѣзъ старику, съ криками: «Лови, лови, бей!» .
Одинъ парень въ синей полупальтушкѣ догналъ каріолку, иэо всей силы хватилъ старика кулакомъ по шеѣ, но тутъ же и самъ растянулся на дорогѣ во весь свой длинный ростъ. Старикъ ткнулся головой подъ хвостъ лошади и едва успѣлъ уцѣпиться за передокъ своего экипажа. Шляпа съ него соскочила; лошадь понесла...
— Какъ ёнъ его саднулъ! Ловко! Хорошо! Такъ и надыть! Чего на ихъ глядѣть!? — слышались одо-брительные возгласы и хохотъ въ пьяной оравѣ. Длин-пый парень, схвативъ съ земли шляпу старика, какъ добытымъ въ битвѣ трофеемъ, нѣкоторое время торже-ствующе размахивалъ ею надъ головой, что-то изсту-пленно крича, а потомъ, разорвавъ ее, бросилъ на землю и растопталъ ногами.
— Разбой, прямо, разбой середь бѣла дня. Въ незамиренной сторонѣ живемъ... — говорилъ пере-пуганный и возмущенный работникъ, когда разгоря-ченная лошадь, промчавъ его съ хозяиномъ черезъ дерѳвню и мостъ, пошла въ гору къ усадебкѣ старика неровной, сбивающейся рысью, безпокойно поводя уша-ми и кося глазами по сторонамъ, каждую минуту го-товая снова вскинуться и снова понеети.
— По розгѣ-матушкѣ соскучились. Она бы живо на мѣсто предоставила! А то ишь што вздумали. И за што? Чѣмъ помѣшали? Да виданное ли дѣло?!
Никому ни проходу, нп ^^^^щ..еIа^н-ка^вк0(^и
189
вались... Хошь нѳ живи! Какая это жисть?!.. И чего начальство смотригь?
Видъ хозяина съ непокрытой головой, съ развѣ-вающимися отъ быстрой ѣзды длинными, бѣлыми во-лосами и бородой возбуждалъ въ его сердцѣ жалость и еще бблынее озлобленіе противъ озорниковъ.
Нѳ совсѣмъ ещѳ оправившійся отъ перепуга ста-рикъ нѳ проронилъ ни слова. Его поражало и совер-шенно сбило съ толка мужицкоѳ буйстйо и, тѣмъ бо-лѣе, буйство, учинѳнное надъ нимъ, Степаномъ Мар-келычемъ, котораго всѣ крестьяне въ округѣ нѳ мо-гутъ не знать, ибо здѣсь онъ родился, здѣсь и соста-рѣлся, никакой зѳмли, кромѣ трехъ десятинъ усадьбы, не имѣетъ и никогда больше пѳ имѣлъ, всегда во всю свою жизнь никогда нѳ ссорился съ крѳстьянами и, наоборотъ, по мѣрѣ возможности, приходилъ къ нимъ на помощь.
Отецъ его былъ чистокровный крестьянинъ-сиби-рякъ, внушившій сыну любовь къ мужику, къ его тяжкой долѣ и передавшій непримиримую ненависть къ патентованнымъ «угнетателямъ» его, т.-е. къ пра-вительству и дворянству. Но Степанъ Маркелычъ за-мѣтилъ, что съ провозглашеніѳмъ «свободъ» мужикъ по-казалъ такую дикую злобу и нетерпимость ко всѣмъ, кто не его масти, кто выше ѳго поставленъ по своему матеріальному и общественному положеню, что жить въ незащищенной никѣмъ деревнѣ стало невыносимо.
«Что-жъ, — думалъ Степанъ Маркелычъ, — давили, угнетали, глушили все человѣческое, держали въ безпросвѣтной тьмѣ... Теперь народъ. одичалъ ' и мститъ всѣмъ господамъ. Гдѣ-жъ ему разобраться, кто его другъ, кто врагъ? Винить ѳго за это нельзя. А вотъ они-то, властители и, попечители наши, что думали, чего смотрѣли? Вотъ и дождались, что даже людямъ ни въ чемъ неповИннымъ яшть стало не вмоготу»...
