Лев Бобров - Поговорим о демографии
«Вся история есть не что иное, как образование человека человеческим трудом», — говорил Маркс. Взглянем с этих позиций на тот отрезок космогонической шкалы, который так мал, если сравнивать его с бесконечностью, и который столь велик, если мерить его не веками, а вехами свершений разума и рук человеческих.
Представьте дорогу в 600 тысячелетий, пройденную человечеством, в виде 60-километровой марафонской дистанции. И пусть ее продемонстрирует кинофильм, который идет ровно один час, показывая каждую минуту путь в один километр.
Дорога начинается в пещерном сумраке, который лишь потом постепенно рассеивается первобытными кострами. Первыми на нее ступают питекантропы (обезьянолюди) и родственные им синантропы. Их численность — миллион-другой. В их руках палки и грубо оббитые камни. Где-то на второй половине пути эстафету принимают неандертальцы, более высоко организованные существа (их называют уже «гомо» — «человек»). Орудия у них совершеннее: тонкие кремневые пластинки, заостренные костяные инструменты.
Население растет чрезвычайно медленно, хотя рождаемость — на пределе физиологических возможностей женщины. Смертность чудовищная, особенно младенческая. Пожилых и стариков в обществе нет: от немощных, начавших дряхлеть соплеменников избавляются.
Лишь за 50-м километром появляются кроманьонцы, люди современного нам типа (гомо сапиенс — человек разумный). Они не только воины и охотники, не только мастера, умеющие тщательно выделывать каменные орудия, но и художники. На 58-м километре попадаются наскальные росписи; для своих «фресок» первобытные, Микеланджело употребляют «масляные краски» — различные смеси глины и сажи с жиром. На 59-м километре рядом с человеком шагает первый прирученный зверь — собака. Одомашниваются и другие животные. Развивается скотоводство, а оно оказывается в 20 раз эффективнее охоты на угодьях равной площади. Но куда продуктивней, чем оно, — в 20–30 раз — будет земледелие.
Производство пищи растет. Ее излишки участвуют в товарообмене, концентрируются в более удачливых семьях, в более умелых и более сильных руках. Чаще слышится «все мое», как в известном диалоге злата («все куплю») и булата («все возьму»). Род, племя распадаются: отдельная семья становится самообеспечивающейся ячейкой общества; на сцену выходит частная собственность, к которой относятся не только вещи, но и люди; наряду с экономической мощью в руках меньшинства сосредоточивается политическая власть, которая помогает подчинять и эксплуатировать бесправное неимущее большинство. Расслоение усиливается, когда в 700 метрах от наших дней к охотникам, рыболовам и скотоводам добавляются земледельцы. Разделение труда и его следствие — раскол общества на классы — взрывают родовой строй; первобытнообщинная формация сменяется рабовладельческой.
Бывшие кочевники переходят к оседлости, возникают поселки, где жилища уже не пещеры, а землянки, мазанки, позже деревянные хижины, свайные постройки, для ничтожного меньшинства — каменные «палаты» (о быстром прогрессе строительства и архитектуры свидетельствуют египетские пирамиды, которые поднимаются в 500 метрах от сегодня).
На душу населения, которое исчисляется уже десятками миллионов, приходится гораздо больше продовольствия, но оно давно уже распределяется неравномерно: с одной стороны — кучка пресыщенных, с другой — массы голодных. Неравенство, несправедливость усугубляются в эпоху металлов, из которых изготовляется несравненно более мощное оружие (первые изделия из меди и бронзы — в 500 метрах от нас, железные — в 350).
Истребительные войны конкурируют с эпидемиями, мешая населению расти. Тем не менее к первой известной нам переписи, затеянной вавилонскими правителями по военным и налоговым соображениям, население оказывается примерно 40-миллионным. Разумеется, его численность во всем древнем мире определена гораздо позже — демографами XX века; тогдашним учетом охвачены лишь небольшие территории да и то неполно.
Остается 250 метров. Расцвет античной цивилизации, культуры, науки в Древней Греции. Ее наследником, будет Рим, где рабовладельческий строй достигнет своего наивысшего развития.
Менее 180 метров. Римский юрист Ульпиан составляет таблицу смертности, которая затем прославит его у демографов. Средняя продолжительность жизни — в пределах от 20 до 30 лет.
150 метров. Упадок, а затем и крушение Рима. Начинается средневековье, когда на развалинах рухнувшей рабовладельческой формации поднимается феодальная. Население — не одна сотня миллионов.
45 метров. Кругосветное путешествие Магеллана.
30 метров. Джон Граунт составляет таблицу смертности для Лондона. До 60 лет доживает менее 10 процентов новорожденных. Средняя продолжительность жизни по Граунту едва ли больше 20 лет.
30 метров. Английская буржуазная революция.
17 метров. Паровая машина. Население — свыше миллиарда человек.
Дальше продолжать и легче, и труднее: события все изученней, но и все многочисленней. На последних метрax 60-километровой дистанции все ярче разгорается электрический свет, все громче ревут моторы, поднимаются в воздух самолеты, стартуют в космос ракеты. А последние кадры нашей воображаемой кинокартины так насыщены событиями, что их не втиснуть в ленту, в множество лент, даже если воспользоваться средствами полиэкрана, циркорамы… Это наше сегодня. А завтра? Видеть будущее помогает прогностика, а делать его — плановость.
— Но можно ли «делать будущее», если речь идет о численности и структуре населения? Способно ли прогнозирование в этом случае помочь планированию? Вот, например, рождаемость. Кто властен над нею? Между тем ее понижение ведет к постарению общества. Повышение же ускоряет рост населения.
— Эти демографические процессы характеризуются известной самостоятельностью, но их независимость относительна, не абсолютна. Скажем, динамика рождаемости зависит от социально-экономических условий, аони управляемы. И если в будущем потребуется ее урегулировать, то здесь поможет высокая сознательность, свойственная людям коммунистического общества. Социализм уже доказал на практике разрешимость многих социальных проблем, которые были и остались неразрешимыми при капитализме.
«Он присоединился к большинству», — гласит одна из знаменитых древних эпитафий. Говорят, ею как-то предложили украсить могилу человека, всю свою жизнь старавшегося примкнуть к той стороне, которая оказывалась наиболее многочисленной. Текст сочли неприемлемым, хотя он верен для любого усопшего.
Да, людей здравствующих доныне меньше, чем живших до них во все времена. «Но может оказаться больше!» — ужасаются сами и стращают других социологи-пессимисты. Дескать, к 80 миллиардам уснувших навеки ежегодно прибавляется лишь 50 миллионов, а к нескольким миллиардам живых — 130 миллионов. И этот приток нарастает якобы неудержимо. Демографический взрыв своей неуправляемостью пострашнее термоядерного…
«Он присоединился к большинству». Эта эпитафия украсила бы могилу любого такого прорицателя, ибо он так или иначе примыкал к наиболее многочисленной стороне среди коллег — по давней традиции буржуазной социологии. Что же за мрачными «гороскопами», составленными не для человека, а для человечества?
В книге П. Лафарга «Экономический детерминизм К. Маркса» есть такие слова: «Идеи прогресса и эволюции имели чрезвычайный успех в течение первых лет XIX века, когда буржуазия была еще опьянена своей политической победой и поразительным ростом своих экономических богатств… Появление пролетариата на политической арене Англии и Франции породило в душе буржуазии беспокойство за вечность ее социального господства — и прогресс потерял в ее глазах свое очарование».
Этот пессимизм усиливали победы социалистических революций — сначала в России, а затем и в другик странах. Однако с недавних пор представители развиваемой на Западе футурологии (буквально — «учение о будущем») все чаще надевают розовые очки вместо черных. Что же случилось?
Успехи в области вычислительной техники и математической экономики открыли новые перспективы перед планированием. Говорить о нем стало модой даже для тех буржуазных теоретиков и практиков, которые всего лет 15 назад и упоминать-то стыдились это «советское изобретение». Убедившись в его эффективности, телохранители отживающей системы надеются, что планирование вкупе с прогнозированием послужит для нее лекарством от старческого маразма, позволит урегулировать социальные процессы, которые слыли неуправляемыми при капитализме.
Нынешний научно-технический переворот сулит радикальные преобразования во всех сферах жизни, включая производственную. И он-де сам по себе, словно некий эликсир молодости и долголетия, способен переродить дряхлую капиталистическую систему.
