Шалва Амонашвили - Здравствуйте, дети!
На сегодня приготовил детям следующие задания.
1) Урок математики. Будет усвоен способ сложения и вычитания в пределах первого десятка.
Математика
2) Урок родного языка. Будем читать басню Сулхана Саба Орбелиани «Черепаха и скорпион».
Грузинский язык
3) На уроке труда дети научатся мастерить из плотной бумаги шкатулку.
Труд
4) Детям будет предложено нарисовать картинки на тему «Весна стучится!», послушать пьесу С. Рахманинова «Весна идет», стихотворение Л. Асатиани «Весна».
Искусство
Это головоломка: сколько треугольников в данной фигуре?
Головоломка
Этот афоризм может пригодиться на уроке родного языка при обсуждении басни.
Афоризм
Решив этот кроссворд, дети получат слово Родина.
Кроссворд
Многие дети интересуются чтением больших чисел. Они могут учить друг друга (да еще спорить), как читать их.
Большие числа
Все эти задания на доске в коридоре я размещу примерно так:
Полученные задания вывешиваются на доске в коридоре
Большинство моих шестилеток приходят в школу за 10–15, а то и за 20–30 минут до звонка. Они любят останавливаться у доски в коридоре, решать задачи, живо их обсуждать, возвращаясь к ним на переменах. Это своего рода прелюдия к предстоящей познавательной деятельности.
Уроки — основная часть партитуры школьного дня, в них, как в симфонии, ведется разработка темы, разрешение проблемы. Но какой темы? Какой проблемы? Раньше, составляя план уроков, я мог записать эти темы, исходящие из содержания программ:
«Тема урока — сложение и вычитание в пределах первого десятка», «Тема урока — „Черепаха и скорпион“» и т. п. Опираясь на такие темы, я направлял детей на усвоение учебного материала, всячески отгораживая их от других, не имеющих связи с темой, дел и разговоров. Так какую может иметь связь с темой о сложении и вычитании разговор о том, что нового в жизни детей, что их заинтересовало за предыдущий день? Зачем мне знать, как ребенок спал вчера, что он смотрел по телевизору, что он узнал нового, кто у него заболел дома?
Все это тогда мне казалось действительно лишним и не связанным с уроками, и я старался не отвлекаться на эти, как казалось мне, «мелочи». Я стремился к тому, чтобы ребенок, входя в класс, оставлял свою жизнь со всеми радостями, огорчениями, свежими впечатлениями где-то за порогом школы, а в классе был полон внимания к тому, чему я учил. «О чем ты думаешь?!» — мог бы сказать я строго ребенку, заметив, что он отвлекся, где-то витает мыслями. «Что это такое? Чем ты занимаешься на уроке?!» — мог бы я сделать замечание ученику, заметив, что он достал из портфеля оловянного солдатика и играет им. И мог отнять у ребенка этого солдатика и велеть привести родителей: «Почему не смотрите, что кладет ваш ребенок в портфель? Он отвлекается на уроке!»
Да, я мог поступать так раньше, потому что думал: урок — это высшая форма отвлеченности ребенка от повседневной жизни. Вошел ребенок в класс? Значит, всё! Давай учиться! Ничего другого я не признаю! Но теперь, спустя много лет, так не поступлю. Я изменился, изменились мы оба — я и моя методика.
Спасибо вам, дорогие дети! Я воспитывал вас в начальных классах, и каждое ваше поколение оставляло мне свои заветы, свои предупреждения! За четыре года я успевал научить каждого из вас чтению, письму, счету, вооружал вас знаниями и сам потом удивлялся — как вы менялись и росли! Но, видимо, вам было сложнее преобразовать меня, чем мне — формировать в вас знания. Да, мы, учителя, такие: раз привыкли так работать, раз однажды наш способ работы оправдал себя на практике, то уже полагаем, что мы безгрешны, постигли основы науки воспитания и обучения, и начинаем гордиться «своим методом», «своими принципами», «своей педагогикой»! Какие же мы, учителя, наивные, правда? Разве можно думать, что педагог, замкнувшись в своей практике, когда-либо обнаружит универсальные способы воспитания и обучения такой категории людей, какими являетесь вы, дети? Вы же — сама жизнь, которая никогда, ни на секунду не застывает!
А раз жизнь так неудержимо движется, раз она так меняет все вокруг, раз вы так обновляетесь из года в год, удивляете нас своими способностями и возможностями, то какое мы, педагоги, имеем право в самой гуще жизни оставаться на вершине Олимпа, т. е. оставаться без движения, без изменения? Скорее наоборот, нам следует постоянно забегать в завтра и послезавтра, дышать жизнью вашего завтрашнего дня, обновлять себя так же, как обновляетесь вы, дети, и так приходить в школу для встречи с вами!. Но что делать, если порой нам, педагогам, так сложно изменяться, освобождаться от застывших стереотипов! Неужели мы ищем спокойную жизнь там, где все так кипит и стремительно движется? Меня всегда тревожит вопрос, заданный нам всем П. П. Блонским: «Смотри же, не являешься ли часто именно ты сам главным препятствием обновления школы!» (БлонскийП. П. Задачи и методы новой народной школы. — Избр. пед. и психол. соч. В 2-х т. М., 1979, т. 1, с. 83). Нет, этого не может быть! Нельзя допустить, чтобы педагог, призванный творить жизнь, замедлял ее ход, — пусть нехотя, пусть сам этого не зная, пусть от доброго сердца и с педагогическим убеждением, — чтобы он замедлял наступательное движение детей. Поэтому нельзя, чтобы педагог смотрел на свой опыт — пусть даже двадцатилетний, сорокалетний — как на полное совершенство, не нуждающееся в переосмыслении перед каждой новой встречей с детьми. И если все-таки случится, что кто-то застыл на месте, то будьте упорными, дети, помогите ему по-новому взглянуть на вас! Я лично долгое время смотрел на вас как на силу, противостоящую моим добрым намерениям воспитывать и обучать, делать вас людьми, и понадобились усилия нескольких ваших поколений, чтобы я увидел в вас моих соратников в вашем же воспитании. И я научился тому, что
ребенок будет тянуться к урокам, если он найдет в них условия для более интересного и стремительного движения своей жизни.
Так какая же тема находит разработку на моих уроках? Да, есть основная тема — это развивающаяся жизнь детей, их взросление. Как мне обозначить эту тему, предопределяющую не только сегодняшние уроки, но и все 680 уроков 170 школьных дней? По всей вероятности, надо выделить из многосторонней и богатой жизни детей ту основу, которая более всего нуждается в разработке на уроках. Ну, конечно, это личность ребенка, его познавательный интерес, это такие формы движения его познавательных стремлений (и, разумеется, жизни тоже), как самостоятельный поиск, постижение секретов, свободное обсуждение проблемы, решение трудных задач, исправление «ошибок» педагога, утверждение собственного мнения.
Усвоение навыков и развитие умений не обойдутся и без кропотливой, требующей от детей большого терпения работы, однако этот труд, включенный в общую атмосферу познавательной деятельности, стимулируемой переживанием успеха, не будет воспринят ребенком отрицательно.
Все это я основываю на положениях, которые хочу выдвинуть в качестве дидактических принципов.
Рискованно ли выдвигать новые дидактические принципы в теории обучения? Возможно, положения, о которых пойдет речь ниже, вовсе не новые, но возведение их в ранг дидактических принципов, по всей вероятности, будет воспринято с недоверием. Однако могу оправдать свою решительность тем, что в одних учебниках педагогики и дидактики я нахожу четыре принципа, в других — восемь, в третьих — одиннадцать. Выходит, нет принципа для определения дидактических принципов, и, пока педагогика не успела захлопнуть двери перед другими соображениями, «рвущимися» стать принципами, я осмеливаюсь предложить еще три.
Принцип продолжения жизни ребенка на уроке
Ребенок не может оставить свою жизнь, свои впечатления, свои переживания где-то далеко за порогом школы и приходить с чистым, стерилизованным стремлением учиться. И пусть не думает ни один педагог, что, когда он приступит к обучению, ребенок с этой же минуты расстанется со своими переживаниями, расстанется с воображаемой прогулкой на своем велосипеде, который ждет его на балконе или в сарае, расстанется с впечатлениями от вчерашней семейной драмы, расстанется со своим оловянным солдатиком, который лежит у него в кармане, совсем забудет о сказке, которую так увлекательно рассказал дедушка вчера вечером. Все это составляет его жизнь. О событиях, впечатлениях, переживаниях можно на время позабыть, но забыть совсем и полностью погрузиться в познание чего-либо другого — это дело не из легких. Зачем, милый коллега, вырывать нам из рук ребенка оловянного солдатика? Чтобы он не забавлялся им на уроке? Чтобы он стал более внимательным и сосредоточенным? Намерение, конечно, похвальное, и отнять оловянного солдатика у ребенка нам не составит никакого труда, надо будет просто нахмурить брови и сказать строго: «Дай мне эту штучку!» или нечто подобное. Но вот сможем ли мы с таким же успехом выкинуть из его головы огорчение из-за отнятого солдатика, тревогу о его судьбе? Подумаем об этом!
