Владимир Рыблов - Туркменская трагедия
А дети все еще стояли на стылом ветру. Их сюда привезли с утра, задолго до приезда хозяина. И тот наконец подошел к ним, шеренги их расстроились, от холода они сбились в кучу, а за их рядами в шифоновых платьицах с ноги на ногу переминались девушки и юноши из ансамблей домов культуры. Молодые люди простуженно покашливали, продрогшие на холодном сквозняке, притомившиеся, они потеряли всякий интерес к президенту, а тот со снисходительнопокровительственной улыбкой потрепал за щеку стоявшего с краю мальчика.
— Что, холодно разве? — “баши” поправил на плечах сползающую дубленку. Знал ли он, что дети на его частых встречах простывают, подолгу болеют простудными заболеваниями, с различного рода осложнениями?
Мальчик промолчал — у него зуб на зуб не попадал, смущенно глянул на президента, расценившего молчание юнца как скромность, глубокое почитание его высокой персоны.
— Берекелла! Терпи, джигит, — сердаром будешь! — и сам же первым расхохотался, видимо, найдя свои слова остроумными. Ему угодливо вторила свита, смеялись все встречающие, даже те, кто не разобрал его слов, одни хихикали, другие просто скалили зубы, третьи смеялись в кулак или в бороду и делали это лишь потому, что так хотелось “сердару”. Вскоре президентская реплика, отредактированная и основательно дополненная придворными борзописцами, войдет в его собрание сочинений, прозванное “цитатником”, обычно издаваемым в престижных типографиях Турции.
Насмеявшись, президент теперь внимал детям, читавшим стихи, сочиненные местными рифмоплетами. Хотя они звучали неестественно, фальшиво, но его слух ласкали величальные эпитеты: гордость и отрада туркмен, любимый сын туркменского народа, высокочтимый президент, великий из великих, гений, сердар всех туркмен мира...
Не беда, что дети не все слова произносили четко, ясно, глотая окончания, кое-кто вовсе не смог произнести вызубренные строки: холод судорогой свел челюсти, не повиновался язык. Но все равно президент выслушал детей до конца: слушать их одно удовольствие, они не пожалуются на плохую жизнь, не будут докучать просьбами.
Ему также было приятно общаться с аксакалами, любил их за наивность, граничащую с маразмом. Они устраивали его вполне, он считал их покладистыми, наравне с детьми: вопросов каверзных не задавали, из рамок инструктажа хякимов не выходили и более колоритно, эмоционально воздавали хвалу, сравнивая его с пророками, то с Мухаммедом и Али, то с Исой и Сулейманом...
И он жадно внимал медоточивым речам, вероятно, не замечая их приторную фальшь. Не удивился он и справке КНБ, ссылающейся на донесения агентуры, что в народе говорят: президент — ойнатга — предмет насмешек, готовый день и ночь слушать славословия детей — несмышленышей и выживших из ума старцев. Глупцы! Не он, президент, ойнатга, а эти самые старики и болтуны, что языки распускают, — все “гарамаяки”... Не его разыгрывают, а он всех разыгрывает, обводя их вокруг пальца... Со стариками можно кашу сварить, они молчаливы, лишнего слова не скажут, проблем никаких не создают, легко с ним соглашаются, никогда не скажут, что народ плохо живет; главное, казне они дешево обходятся, преподнесут им в красивой упаковке штаны домотканные, шапчонку ночную с пижамой, да пару килограммов риса — и они на седьмом небе...
Президент позаботился и об уходе их в мир иной, распорядившись, чтобы каждому усопшему мусульманину выделять бесплатно по двенадцать-пятнадцать метров бязи на саван. Что еще умершему надо? Это христианину гроб деревянный да цветы с оркестром или попа на амвоне подавай. А у правоверных дешево и сердито. В последнее время иные православные, живущие в Туркмении, стали своих покойников в одном саване хоронить: так обнищали, что на гроб и отпевание в церкви денег нет. Христиане все чаще берут напрокат гроб, в котором мертвого доносят до кладбища, где его перекладывают в целлофановый мешок и предают земле.
Нищета в СНГ становится явлением “интернациональным”. Бедствуют и туркмены. В каждую христианскую пасху или в другие религиозные праздники туркменские дети и женщины приходят на кладбище за подаянием. Иные собирают с могил и памятников жертвенные яйца, пасхальные куличи, сладости. Одни их едят сами, другие даже несут на продажу. Когда бывало такое?
Детей сменили драматические артисты в костюмах национальных героев минувших столетий, воспроизводящие также и геокдепинские события, отраженные в пьесе придворных драматургов. На импровизированной сцене появляется персонаж, в коем все узнают Сапармурата Ниязова, который из глубины веков поучает своих будущих подданных, идущих в “золотой век”, прозванный подхалимами “веком Туркмен “баши””. Это место в спектакле вызывает у Ниязова слезы умиления, а у блюдолизов неумело скрываемые саркастические усмешки.
Но дольше всего он смотрел выступление девушек, сменивших драматических артистов. Прищурившись, он с вожделением разглядывал, словно раздевал глазами, стройные, грациозные фигуры юных танцовщиц, вероятно, вспоминая совет одного сексопатолога окружить себя девственницами, которые своей молодостью заряжают жизненной энергией всех, с кем они близко общаются. Библейский царь Соломон, а у мусульман пророк Сулейман, говорят, был выдающимся тебибом, обкладывая свое ложе, как грелками, молодыми наложницами, черпая у них силу и юношеский задор.
История умалчивает, хватало ли совести у Сулеймана, понимавшего язык всех земных зверей и птиц, сотворить что-либо с находившимися в его власти юными невольницами. Однако “баши” опытом пророка пренебрегать не стал. В президентском дворце в числе обслуги много юных и красивых девушек, его слух часто услаждают молодые, известные певицы. Ансамбль “Менгли”, состоящий из юных исполнительниц, — желанный гость в дворцовых покоях.
Возможно, Ниязов не видит в том ничего зазорного, считая, что так нужно общаться со своим народом, точнее, с его прекрасной половиной. Обычно те, кто облечен властью, обладает такими привилегиями, тем более, что у него появляются тысячи восторженных поклонниц.
Известно, что во все времена люди видели в своих правителях идеал. Но “лидер притягателен до тех пор, пока выглядит идеальным в глазах большинства народа, — пишет психоаналитик С. Баклушинский. — А идеален он до тех пор, пока одинок или пока воплощает образ примерного семьянина” (“АиФ”, № 35, сентябрь 1999, с.21.). Но в случае морального падения вождя, народ отворачивается от него, вчерашние поклонницы презрительно отвергают своего кумира, а иные даже впадают в панику, кому, мол, после всего этого верить.
Примерно подобное разочарование охватило некоторую часть населения, которой хотелось видеть Ниязова таким, каким представляют его СМИ, таким, каким он пытается предстать перед народом в своих речах и выступлениях. В народе пошли пересуды: жена президента постоянно живет в Москве или в Санкт-Петербурге, дети тоже, сторонясь родного края, живут за пределами Туркменистана, а он сам вот уже с десяток лет ведет холостяцкий образ жизни. Не безнравственно ли подобное для главы государства? Человек, неспособный сплотить свою семью, стать ее истинным главой, вправе ли претендовать на роль объединителя всех туркмен мира? Имеет ли он моральное право стоять на страже нравственных устоев общества?
Пересуды эти дошли до него и он, со свойственным ему многословием, сказал приблизительно следующее, проговорившись даже о том, чего от него и не ожидали.
— Сплетни все это! — возмущался президент. — Это я-то веду аморальный образ жизни? Будто я вожу к себе женщин... Как я могу, если у меня сорок телохранителей. Вокруг меня днем и ночью охрана. За мной глаз да глаз! От людей ничего не скроешь...
— Действительно, от людей ничего не скроешь, — не без сарказма говорил мой приятель, слышавший, как “баши” распинался перед многомиллионной аудиторией телезрителей. — У американского президента охрана, наверное, побольше, чем у туркменского. Однако о его скандале узнал весь мир, и Биллу Клинтону ничто не помешало трахаться с Моникой Левински. Я сам знаю нескольких порядочных девушек, которые со слезами ушли, проработав во дворце Ниязова несколько дней, так как не хотели оказаться в роли Моники.
Прощаясь с девушками и юношами, президент подозвал к себе художественного руководителя ансамбля, и сделал широкий жест:
— Дарю тебе десять тысяч долларов, — милостиво проговорил он. — Покупайте для ансамбля, что хотите. Это из моих собственных денег, кровных...
В последнее время свой купеческий жест он сопровождает несколько иными словами:
— Деньги из тех пятисот тысяч долларов, что на мой счет один турецкий бизнесмен перевел. Как подарок. Все мне дарят и дарят, — и игриво рассмеялся.
Что это за подарки в полмиллиона? Взятка? Или так называемый знак благодарности расчетливого турка туркменскому президенту? Кстати, Ниязов в фаворе не у одних турков. Иранские, американские, израильские, аргентинские бизнесмены и предприниматели задабривают его богатыми подношениями, называют именем “баши” свои предприятия, улицы, стройки и населенные пункты в своих странах. Не отстал от них и российский газовый король Рэм Вяхирев. Зная слабину туркменского президента, он подарил ему дорогую антикварную вещь — седло коня Тамерлана. Рука руку моет?..
