Коллектив авторов - Новые идеи в философии. Сборник номер 14
Индивидуализм искал основу свою только в природе и только самое природу хотел считать нормой. Если же она, в конце концов, требовала обуздания инстинктов, то она не могла подвести под это требование надежную основу, потому что идеал «возвращения к природе» все же базировался всегда на природе, а, следовательно, и на самом «инстинкте» и «смелости инстинктов»: воля, как голая природа, не может обуздать столь же естественный инстинкт, с точки зрения чистой природы они друг от друга неотделимы, вследствие чего постоянно создавался порочный круг.
Итак, критическая этика ничего не может ожидать от аморального индивидуализма и нечего ей опасаться его. Все же она должна обосновать для себя собственный свой принцип и самой защитить свои основы. Так как, далее, она все же желает быть этикой и, как таковая, выставить общеобязательные линии человеческого поведения, то, хотя полемика антиэтического индивидуализма ее и не коснулась и не поколебала, она все же со своей стороны должна подвергнуть его критике и поколебать его основы.
Слабость же индивидуализма заключается, как было мимоходом замечено уже выше, в его натурализме. Подобно догматизму, он надеялся вычитать из природы нормативное. Он только интерпретировал природу правильнее, чем догматизм. Правильной предпосылкой его аргументации было, что в чисто естественной жизни властвует абсолютно-индивидуальное всего действительного, как и победа сильного над слабым. Поэтому он в сравнении с всеуравнивающим догматизмом был совершенно прав своей интерпретацией природы. Отсюда далеко еще не следует, что вся его точка зрения правильна абсолютно и в сравнении со всякой этикой. Индивидуализм показал только, что на догматически-биологической основе никакая этика невозможна, но он не показал, чтоб невозможна была никакая вообще этика. Напротив, выводы из антиэтического идеала опровергают его самого, как он опроверг, как этику, догматизм, сделав правильные выводы из правильно выставленных предпосылок.
Пусть природа на самом деле показывает нам господство силы: что же, это – факт природы. Познать этот факт, значит, дать правильную «интерпретацию» природы, в противоположность ложному истолкованию догматиков. Но откуда эта интерпретация получает право выступать как ценность? Индивидуализм не может дать на это никакого ответа. Он ценит силу ради нее самой и, поскольку он это делает, он сам есть догматизм. Принимать факт за ценность только ради одной его фактичности есть проявление догматического мышления, которое только тем и отличается от настоящего этического догматизма, что этот последний делает основой своих оценок ложное истолкование голого факта, а оно исходит из своей оценки, из правильного истолкования этого факта29. Проследим выводы, вытекающие из такой оценки силы ради нее самой, и мы убедимся, что такая оценка не может не привести к собственному своему опровержению.
Природа, как таковая, не только стоит по ту сторону добра и зла, но и вообще по ту сторону ценности и не-ценности. Последовательный естествоиспытатель, как естествоиспытатель, и не знает поэтому никакого отношения к каким-либо ценностям. Понятие «вырождения», в противоположность «естественному» и «закономеренному», само не есть уже поэтому понятие, адекватное чисто естественно-научному методу, а сюда включается нечто большее, чем естественный факт, именно, суждение о природе, оценка природы. Но всякая оценка выходит уже за пределы того предмета, который оценивается и, следовательно, выходит за пределы естественного факта, указывая на стоящую над природой норму, согласно которой оценка производится. Поэтому самый факт никогда не может служить основанием для оценки, никогда не может быть возвышен до значения нормы. К этой идее implicite апеллировал уже, сам того не замечая и не желая, сам «аморальный» индивидуализм. Но он этого не признает и именно в этом его камень преткновения. Естественное он хочет сделать нормативным, и оно не нуждается, по его мнению, в другой, над ним стоящей норме. Но естественно необходимо «вырождение» в такой же мере, как и «природное». Поэтому, если бы не было никакой нормы, стоящей над естественным, нормы, от которой естественное заимствует лишь свою ценность, если бы оно носило свою ценность уже в самом себе, как таковое, то и «вырождение» и «природное» были бы равноценны. Но единственно последовательной точкой зрения была бы тогда та, которая вообще отрицала бы точку зрения ценности, ибо там, где все равноценно, все может быть в такой же мере и не ценно. Такая точка зрения вполне приличествует естествознанию как таковому, и оно ее и развило довольно последовательно30.
Вполне правильно «интерпретирует» действительность тот, кто признает за ней сплошную индивидуальную определенность. Но входит ли это признание в задачу естествознания, это другой вопрос, который нас здесь не интересует. Вполне правильно – и именно это здесь нас интересует – доводит до абсурда все уравнивающие определения морали тот, кто указывает на сплошь индивидуальную определенность действительности, из которой никогда не удастся вывести общеобязательных нравственных норм. Далее, вполне правильно интерпретирует жизнь в природе как чисто-естественную жизнь тот, кто признает, как факт природы, победу сильного над слабым. И тем не менее доводит до абсурда собственные свои положения, как это делает индивидуализм, тот, кто превращает этот факт природы в основу той или другой – если и не моральной, то даже аморальной – оценки, кто усматривает высшую ценность в силе, ради нее самой.
Хотя во всех других отношениях индивидуализм и стоит гораздо выше догматизма утилитаристов, сторонников этики успеха, тем не менее он и сам догматичен. Когда он делает основой своих оценок жизнь сильного, как был догматичен догматизм, провозгласивший принципом оценок жизнь, растворяющуюся в общем среднем уровне всеобщего блага. Хотя индивидуализм обнаруживает гораздо более глубокий взгляд на действительную жизнь, тем не менее для жизни ценностей у него нет критического принципа оценок. И это приводит к тому, что, будучи последовательным, он со своей точки зрения вовсе не в состоянии проявить логически de jure свое фактическое превосходство над догматизмом. Ибо для этого ему нужен сверхфактический критерий. И с этой победой сильного над слабым, с этим законом силы природа осталась и в том случае, если бы эти «слишком многие» «составили комплот» против одного-единственного и победили его. «Смерть более слабому!», это всегда можно было бы вычитать из природы. Но малые и слабые могли бы вычитать из природы и «смерть сильному», если бы сумма их сил оказалась бы больше сил одного сильного, и они могли бы даже вычитать из нее «жизнь еще более сильного», когда бы они в целом стали бы сильнее и властнее, чем один сильный и властный. Последний, как и раньше, превосходил бы в силе каждого из «слишком многих» в отдельности. Но поскольку дело вообще идет об «известном количестве силы», ради самой силы, которое осуществляется в природе, и великая масса сил слабых превосходит по своему количеству силы отдельного сильного, первая была бы права в отношении второй даже с точки зрения природы. С точки зрения самой природы индивидуализм не может справиться с «союзом» средних. Напротив того, если чисто-естественное должно стать ценным, он с этой точки зрения не может не признать значения «союза».
Но ведь именно он охотно жертвует всеми «слишком многими», ради одной великой личности; и таковая на самом деле может быть настолько ценной, что мы никогда не согласились бы пожертвовать ею ради большого числа «слишком многих», а всегда откажемся от них ради нее. В этом мы ни в малейшей степени не можем противоречить индивидуализму Но именно из понятия силы мы не может вывести такой оценки. Вполне правильной мысли индивидуализм пытался дать в такой же мере неправильное обоснование. Выводить ее из природы и из идеи силы ради самой силы значит нанести непоправимый удар правильной самой по себе идее.
Вместо того, чтобы догматически провозглашать силу масштабом ценности, следовало прежде всего критически задаться вопросом о ценности силы. Сила ради самой силы, как голая природа, оказалась бы тогда по ту сторону всяких оценок, как вся вообще природа И затем оказалось бы, что даже для того только, чтобы говорить о «слишком многих», нужна уже норма, стоящая выше природы. Одно только природное определение силы не дает на это никакого права, именно потому, что иначе «слишком многие» могли бы иметь силу на своей стороне. К природе с ее общим законом жизни сила многих относится в такой же мере, как и сила отдельной личности; дать оценку невозможно поэтому ни той, ни другой. Если что-либо имеет ценность только потому, что оно естественно-необходимо, то все действительное одинаково ценно; и одинаково ценны все действительные противоположности, ни одна из них не может претендовать на то, что она больше и лучше другой и эту другую может устранить и преодолеть; и тем не менее все на это претендуют, именно потому, что они составляют природу и, вследствие этого, ценны, как и потому, что нет нормы выше их, которая могла бы этой претензии противостать. Так всякая натуралистическая оценка сама себя разрушает, приводя к необходимому и неразрешимому противоречию31. И это относится также к «аморальному индивидуализму». Усматривая только в естественно-необходимом начало, определяющее оценки, он сам лишен критерия ценности, который мог бы повести его дальше первоначального догматизма, им самим счастливо преодоленного. Как факты природы, оба воззрения одинаково естественно-необходимы и потому sub specie naturae равноценны. Но против этого вывода, с необходимостью из него вытекающего, индивидуализм по праву восстанет. Это право, однако, ему придется вывести не из голой природы, а откуда-нибудь иначе. Если же он восстает против вывода, он должен восстать против собственного своего принципа. А это значит он должен отказаться от самого себя.
