Коллектив авторов - Новые идеи в философии. Сборник номер 14
К такому неограниченному утверждению стремится и новая точка зрения, она сама есть этот беспощадный индивидуализм. «Свободный человек есть воин»… «Смерть слабому!», восклицает она. Подобно тому, как «хищные птицы со спокойной совестью пожирают слабых овечек», так сильный, «стоя по ту сторону добра и зла», должен «приносить в жертву» слабого собственной своей власти.
Таким представляется «возвращенный к природе» идеал сильного. Конечно, благородная воля весьма сильно смягчает эту чисто-естественную жестокость, и идеал силы получает совершенно неопределенное, неясное освещение. «Слепая уступка аффекту, безразлично, сострадательному или враждебному, является причиной величайшего зла. Величие характера заключается не в отсутствие таких аффектов – напротив: мы обладаем ими в величайшей степени, – но мы налагаем узду на них.. да и то без всякого наслаждения этим подавлением, а только потому…».
Не власть страстей, а «власть над страстями», и именно поэтому «не ослабление и вырождение». «Не пожелания, инстинкт, склонность составляют сущность воли»… «ибо, воля есть, собственно, то, что господствует над пожеланиями, указывает им путь и меру».
И наконец: «Решающим фактором, устанавливающим здесь оценки, является здесь не дело, а вера, если вернуться к старой религиозный формуле в новом и более глубоком толковании: какое-нибудь глубокое убеждение, которое имеет относительно себя благородная душа, нечто такое, чего не искать, ни найти, ни потерять, пожалуй, нельзя. – Благородная душа преисполнена благоговения перед самой собой». Здесь «воля к власти» в последнем счете, хотя, правда, и без логически достаточного основания превращена в власть индивида над самим собой; эта воля к власти не есть уже беспощадная сила, всераздавливающая и «приносящая в жертву», что стоит на ее пути. Ее «укрощает» «благородная душа», делающая решающим фактором не «дело» – куда должна же быть отнесена внешняя сила, победа над внешними препятствиями, – а «веру».
Вы можете думать об этой точке зрения все, что хотите, вы можете отворачиваться от «аморализма» как такового, даже независимо от тех жестоких насмешек, которыми он осыпает воззрения противников. Можно против нее возразить – что и возражали и что, действительно, неопровержимо, – что изложенные здесь идеи лишены «твердой опоры» и что набросанный здесь идеал при всей своей кажущейся ясности все же в основе своей неясен и смутен и даже полон противоречий. Мы к этому прибавим, что он и не может не быть противоречивым, потому что одна природа, как таковая, вовсе не может еще научить идеалу, потому что, если вы исходите из природы, а, следовательно, из инстинкта и перед ними преклоняетесь, то, будучи последовательными, вы не можете остановиться на победе над природой и укрощении инстинктов, что, наконец, абсолютный произвол и неограниченное утверждение индивида не может привести прямо к власти индивида над самим собой. Несмотря на все это, вы должны будете признать одно общее положение: здесь трагически раскрывается перед нами борьба мощной индивидуальности за внутреннюю свою свободу. Старания ее остались логически далекими от этой цели, но это – великая и благородная цель, и только как цель она требует благородной воли. Пусть только о немногих сторонниках этой точки зрения можно сказать, что им действительно знакома эта великая борьба; пусть о многих совершенно справедливо изречение: «его учение превращается в символ веры; его плохо понимают и компрометируют»; пусть произвол им улыбается, но власть над собой им чужда; пусть они только комичны, какой бы титанической они ни пытались изобразить свою пигмейскую личность». Во всяком случае тот, кто внушил эту точку зрения, обладал великой благородной волей, независимо от того, верна ли эта точка зрения или нет.
Но нам важна здесь не личность, а важно дело, нас интересует объективное значение изложенной точки зрения. Обосновать моральное учение ей не удалось, но это и не входило в ее задачу; напротив, она стремилась разрушить мораль. «Высший тип человека», которому она учила, сильный человек должен был быть вместе с тем «аморалистом». Разрушить мораль как таковую ей не удалось, но ей удалось нанести непоправимый удар одной форме морали, этическому догматизму, всякой этике, построенной на биологической, социологической основе. Индивидуализм, в самой основе своей биологический, есть последовательное самоупразднение и саморазложение всякой биологически обоснованной этики. «Надо же на столько быть честным и с самим собой». Этой честностью, которую он сам требовал, обладал «аморальный» индивидуализм; он честно сделал все выводы из натуралистических принципов и именно поэтому ему удалось разбить вдребезги этический догматизм, потому что он правильнее «интерпретировал» действительность, чем догматизм, который хотел сделать природу и жизнь основой своих всеуравнивающих учений о счастье и благоденствии всех людей. Индивидуализм опроверг его, вполне правильно сделав «из той же природы» прямо противоположные выводы. В этом его сила. Но слабость его заключается в том, что он вообще захотел вывести из природы какие-нибудь оценки, обосновать на ней какую-нибудь норму; в этом, как мы увидим ниже, его заблуждение, роковым образом разрушающее его самого. Но разрушение догматизма было и остается его заслугой и заслугой не только отрицательной. Разбив «социальные цепи», он вместе с тем боролся против социально-этического, социологического нивелирования и развития внешних сторон личности в защиту индивидуалистического углубления и развития внутренних ее сторон. Правда, ему не удалось обосновать стремление к этой цели на надежном принципе. Для этого новая точка зрения, преодолевшая догматизм, должна была бы преодолеть еще себя самое. Что она логически не сумела себя преодолеть, в этом заключалась «великая месть», которой она отомстила себе самой. Но в таком случае она должна была бы «превратиться» в такую точку зрения этики, которая лежит за пределами того, что она считала этикой и с чем она боролась, как с моралью, которой ее борьба против морали не касалась и не могла касаться, с которой она и бороться не могла, потому что она и не касается того, что рассматривал как мораль аморальный индивидуализм; мы имеем в виду точку зрения, которая в такой же мере лежит за пределами аморализма, как и за пределами догматизма.
Эта другая точка зрения, которой полемика индивидуализма не коснулась и не могла коснуться, в свою очередь, находится по ту сторону переоценки всех ценностей. Это – точка зрения критической этики.
III. Критическая этика«Он представляет ценность, которой никакая переоценка не грозит». Таково было верное суждение об основателе критической философии в те дни, когда праздновали столетие его смерти. И это же суждение может быть применено к основанной им критической этике. Тем, что мы в настоящее время именно так судим о Канте, что мы снова к нему возвращаемся, мы обязаны Куно Фишеру, который вернул нас к Канту своей работой о нем, создающей эпоху. Пусть она нуждается в тех или других поправках в отношении деталей, пусть она кое в чем нуждается в дальнейшем развитии, принципиальные ее основы заложены правильно и стоят за пределами всяких переоценок. И именно в том, что она поддается дальнейшему развитию в деталях, базируясь на этих принципах, мы усматриваем то великое ее значение. В этом сходятся все те, которым удалось проникнуть вглубь этических проблем. Если бы даже дальнейшее развитие выводов, вытекающих из принципа, пошло различными путями, в признании самого принципа существует полное единодушие. А так как для меня здесь важны прежде всего принципиальные идеи, так как мне важно охарактеризовать принцип критической этики, то я могу надеяться дать в последующем изложении не только одно мое мнение. Пусть форма принадлежит мне одному, суть дела есть общее достояние и даже более общее, чем это готовы признать догматики и антиморалисты. Правда, не так обстоит дело с его действием вширь, но очень немногочисленными сторонников наших воззрений все же признать нельзя. Есть целая кучка ревностных бойцов, борющихся под знаменем критической этики. И если влияние их вширь в действительности невозможно сравнить с тем же влиянием других воззрений, то зато сильнее должно признать их действие вглубь; и если за них не настоящее – с одной стороны утилитаристическое, а с другой – абсолютно-индивидуалистическое, – то зато, мы надеемся, будущее.
Этический догматизм преодолен, если не фактически, то логически, антиэтическим индивидуализмом. Самой существенный и сходный пункт первого, а именно, природа и жизнь, ведет ко второму. Догматизм был последователен в своем «уравнивании», но он сделал свои «выводы» из ложных предпосылок: из ложно-интерпретированной действительности и ложно интерпретированной жизни. Его неправильная интерпретация, а с тем вместе и ложные предпосылки были вскрыты индивидуализмом, и догматизм был преодолен. В индивидуализме последовательно продуман до конца всякий логически-определенный догматизм, но это именно значит, что он, как этика, преодолен. Но, как мы заметили уже выше, полемика его вовсе не коснулась критической этики, потому что с ней и не было никаких точек соприкосновения. Так и в настоящее время, после «переоценки всех ценностей», краеугольные камни критической этики остаются столь же непоколебленными, какими они были при самом заложении их, т. е. приблизительно за сто лет до всякой переоценки, если вообще ставить существование их в какую-нибудь зависимость от этой переоценки и ее антиэтической тенденции.
