Дмитрий Ивинский - Ломоносов в русской культуре
С другой стороны, историческое значение Ломоносова проявлялось и в сфере исторически невоплощенного или недовоплощенного, где могло обнаруживаться и непростительное небрежение его трудами, осознание которого должно было побуждать к практическим действиям, направленным на развитие его научных инициатив, ср.: «Сошел в могилу русский национальный гений, труды его были сданы в архив, и мы теперь, лишь через 200 лет со дня его рождения, можем понять все значение этой утраты для русской науки. Когда умирает великий ученый, оставляя за собой школу последователей, то имя его остается вечным, а идеи его служат вкладом в общую сокровищницу человеческой мысли и обусловливают дальнейшим своим развитием роль нации в общем культурном росте всего человечества. Имя Ломоносова останется вечным, но великие его идеи остались неразработанными в России, и русская наука, которая могла бы развиваться, основываясь в идеях Ломоносова, вовсе не существует. <…> / Труды М. В. Ломоносова остались потерянными для потомства, и чем выше по значению его работы, тем больнее горечь этой потери. И теперь, когда история вполне определила эту невознаградимую утрату, перед нами невольно встает вопрос: не может ли нечто подобное повториться в настоящее время. Память о великих национальных гениях налагает на нацию нравственные обязанности. Память о Ломоносове <…> должна служить для нас вечным напоминанием о том, что мы должны <…> увековечить его память и при том не статуей или монументом, но создать такое учреждение, которое давало бы возможность и средства к развитию излюбленной им дисциплины. / Таким учреждением, достойным памяти Ломоносова, должен послужить физикохимический институт его имени, посвященный опытным исследованиям по химии» (Ломоносовский сборник 1911 а, 119—120). Ср.: «Конечно, это был гений, и для его гениальной натуры было посильно многое, что трудно обыкновенному человеку; но он был гений, а не чудо, т.е. он был гением, выросшим на русской почве, впитавшим в себя семена русской культуры и давшим миру великие мысли и важные научные гипотезы. И кто знает, быть может, если бы мы, русские, не так скоро забыли его сочинения по физике и стали бы более внимательно вчитываться в его труды, то теоретическая физика в России стала бы на столь же высокое место, как и учение об электричестве. Наши будущие профессора внимательно читали лишь заграничные учебники, совершенно забывая о трудах своих родных собратий, а в силу этого и мысль их не была направлена туда, куда увлекал ее холмогорский рыбак. Перевернем эту грустную страницу в русской жизни и познакомимся поближе с трудами не только самого Ломоносова, но и других русских ученых, близких ему по независимости мысли и силе таланта, и, кто знает, быть может, среди их забытых трудов мы откроем для себя нечто такое, что даст нам возможность просто разрешить некоторые из тех научных вопросов, над которыми в настоящее время работают физики всего мира» (Галанин 1916, 87—88). Еще более драматический вариант: Ломоносов потерпел историческое поражение, правда не окончательное, а временное, причем это поражение не поколебало, а парадоксальным образом увеличило его значение в истории русского самосознания: «Не только его намерения исчезли вместе с ним, но и его дела легли мертвым грузом в архивы Академии. Ученые, которых он настолько опередил, не могли оценить его; на западе слишком мало прислушивались к тому, что делает русская наука, а у нас – не было другого Ломоносова. Ярким метеором явился он на нашем небе и бесследно исчез, не оставив по себе ни последователей, ни учеников. Когда на Руси снова пришло время явиться наукам и ученым, русская химия вышла не из его творений, а из немецкой <…> лаборатории; в истории геологической науки его имя, имя автора первого общего очерка геологии в Европе, совсем даже не упоминается. А на развалинах образовательной и почти всесословной школы, для которой жил и трудился и за которую боролся Ломоносов, на долгие годы водворилась воспитательная, чуждавшаяся наук и не доверявшая им, узко-сословная школа Екатерины II и ее преемницы имп. Марии Федоровны, а затем – и Николая I. все это было после Ломоносова… И по ту сторону этой мрачной пропасти, которая отделяет нас от него, получает особенно грандиозные размеры мощная, бодрая фигура борца за науку и за просвещение, – величественная фигура в стиле Петра Великого» (Коваленский 1915, 125—126).
Ломоносов – достояние человечества: «Ода Ломоносова приветствовала и выражала собою время, когда новая русская литература вступала в период свободного развития общечеловеческих начал просвещения, не стесняясь средневековыми авторитетами» (Празднование 1865 а, 84); ср.: «Ломоносов принадлежит к числу универсальных деятелей мировой культуры, которые в своем творчестве воплощали непреходящую потребность человеческого рода постичь и освоить мир во всем его многообразии, выражали извечное стремление человека к социальной и нравственной свободе, словом и делом своим утверждали необходимость деятельной любви к людям» (Лебедев 1990, 5).
Но одновременно он принадлежит России, он ее гений, ее слава, ее драгоценное достояние: «Ломоносов – наша исторически выстраданная слава, наша сбывшаяся надежда и вместе повелительный призыв к работе для просвещения, размножения и сохранения русского народа» (Празднование 1912, 154); ср.: «Люди конца 19го века говорили, что Ломоносов не был мировым гением, что он ничего нового не вложил в общеевропейскую культуру, тогда все было в порядке: пусть он велик как русский, но он мал как европеец, и гипотеза о культурной отсталости русского народа спасена; но мы знаем, что он велик как европеец, и перед нами стоит задача – показать, как мог он появиться в России. Спасая гипотезу, говорят, что Ломоносов по своему образованию не был русским, но в силу своей гениальности он в 5 лет жизни за границей постиг всю европейскую мысль. Но, принимая это, мы допускаем чудо. Если же не хотим допустить ни случайности, ни чуда, то мы неизбежно должны признать, что Ломоносов был гением русской культуры» (Галанин 1916, 16); ср. еще: «Кто не слыхал имени Ломоносова! Это имя, окруженное блеском славы, сделалось дорогим для каждого русского» (Круглов 1912, 5).
В пространстве русской культуры он соотнесен с ее наиболее яркими творцами. Так, если недальновидные потомки его забудут, о нем напомнит Пушкин: «Но если на Западе почти не знали научных работ Ломоносова как физика и химика, то и у нас они оставались или неизвестными, или забытыми до самого недавнего времени. Во всех обширных материалах по исследованию Ломоносова до начала нашего века есть только две юбилейные статьи о Ломоносове как физике, обе напечатанные в 1865 году, одна – Н. А. Любимова, которая представляет бесталанный пересказ нескольких работ Ломоносова, вторая – всего в пять страничек – Н. П. Бекетова. В обеих больших русских энциклопедиях, как Брокгауза, так и Граната, так же как и в Британской энциклопедии и во французском Ларуссе, ничего не говорится о достижениях Ломоносова как физика и химика. Даже в нашем основном и дотошно цитирующем литературу курсе физики О. Д. Хвольсона до появления работ Меншуткина не было ни одной ссылки на Ломоносова. С другой стороны, А. С. Пушкин в своих заметках „Путешествие из Москвы в Петербург“ (1834 г.), разбирая деятельность Ломоносова, говорит: „Ломоносов сам не дорожил своей поэзией и гораздо более заботился о своих химических опытах, нежели о должностных одах на высоко торжественный день тезоименитства“. Пушкин говорит о Ломоносове, как о великом деятеле науки; в историю вошли его замечательные слова: „Он, лучше сказать, сам был первым нашим университетом“. Пушкин видел гений Ломоносова как ученого. Для нас очень важно мнение Пушкина, как одного из самых образованных и глубоко понимающих русскую действительность людей. К тому же Пушкин мог еще встречать людей, которые видели и слышали живого Ломоносова. Таким образом, даже современниками Ломоносов был признан большим ученым. Но характерно, что никто из окружающих не могли описать, что же действительно сделал в науке Ломоносов, за что его надо считать великим ученым» (Капица 1965, 157—158).
Он подобен И. В. Киреевскому, А. С. Хомякову, И. С. и К. С. Аксаковым: «Я хочу доказать, что Ломоносов был продуктом той московской культуры, которая так прекрасно очерчена в трудах славянофилов: Киреевскаго, Хомякова, бр. Аксаковых и др. и так настойчиво отвергается нашими учеными; но предварительно должен отметить, что эту культуру нельзя рассматривать как нечто изолированное, отгороженное непроницаемой стеной от научных идей Запада» (Галанин 1916, 16).
Подобен Менделееву: «Невольно напрашивается сравнение первого русского химика М. В. Ломоносова с величайшим русским химиком Д. И. Менделеевым. Первого можно назвать Менделеевым XVIII века. Оба показывают поразительное сходство в характере и гениальности. Оба – физико-химики, научный интерес которых сосредотачивается на вопросе о растворах. Оба – философы-мыслители, с возвышенной точки зрения излагающие свою науку; оба, однако, – практики-патриоты, всей душой старающиеся приложить науку к реальной жизни, на пользу родины. В обоих мы видим мастеров слова и слога, обогативших русский научный язык новыми формами и терминами. По объему трудов оба являются титанами, по силе научных идей – ясновидцами, опередившими свой век» (Ломоносовский сборник 1911 а, 149—150).
