Коллектив авторов - Новые идеи в философии. Сборник номер 14
16. Но чем крупнее роль, по необходимости выпадающая на долю индивидуальной деятельности то в форме творческих комбинаций, которые должны дополнять применение общих законов, то в форме учитывания вероятности, то в форме разрешения коллизий общих законов, – тем больший вес приобретают самодеятельность и дарования отдельного индивида; тем более важно, чтобы каждый человек с ясным сознанием хотел высшего блага и каждым своим поступком стремился осуществить его, и чтобы эта устойчивая воля сопровождалась острым умом при проявлении в надлежащем случае практической энергии. С этой стороны необходимо также, чтобы этика выше всего ценила настроение (Gesinnung) и в нем видела мерило нравственного суждения о ценности отдельной личности. Если мы назовем нравственным настроением постоянное направление хотения на высшее благо, то благодаря самой природе хотения мы этим скажем, что мотивом всего поведения будет служить осуществление высшего блага; кроме того, мы этим допустим такой душевный строй индивида, при котором названное осуществление явится для него высшей ценностью и господствующим интересом. При таком настроении закон, конечно, перестает быть чем-то принудительным: до такой степени послушание законам и дополняющая его индивидуальная деятельность оказываются тогда простым следствием способа мыслить и чувствовать; нравственное поведение становится естественным в том же смысле, как и всякое другое поведение, которое совершается при данных условиях по психологическим законам. Нравственный императив желать высшего блага и соблюдать вытекающие из него законы не может, как таковой, определять волю в тех случаях, когда отсутствуют субъективные условия требуемого им хотения; иначе он повелевал бы слепому прозреть, а хромому – ходить. Согласно признанию самого Канта20, чтобы хотеть того, к чему только разум предписывает долженствование чувственно аффицируемому разумному существу, для этого у разума есть способность возбуждать чувство удовольствия или приятности к исполнению долга. Только Кант считает невозможным уяснить, каким образом чистая мысль, не содержащая в себе ничего чувственного, способна возбуждать ощущение удовольствия или неудовольствия, т. е. каким образом нас может заинтересовать нравственное. Все же он признает, что закон нас интересует оттого, что он происходит из нашего собственного «я». Вся трудность, которую вскрывает здесь Кант со свойственной ему честностью, заключается, в конце концов, в том, что все протекающее во времени может быть только явлением. Все чувства суть состояния, длящиеся во времени; они принадлежат, следовательно, к чувственности и связаны с предшествующими во времени состояниями по закону причинности. Разумная же воля берет свое начало в вещи в себе; она не может, значит, служить непосредственным условием определенного эмоционального состояния и в свою очередь не может быть им обусловлена.
17. Итак, понятие высшего блага в только что названном смысле необходимо требует общества людей, проникнутых чистым нравственным настроением. Только при этом условии можно мыслить последнюю цель как вполне осуществимую; только в этом случае нравственные законы будут не просто императивами, которым мы следуем или не следуем, а на деле будут управлять социальной жизнью. Высшее благо окажется достигнутым в человеческом обществе, по крайней мере, в пределах, какие ставит человеческому поведению наша несовершенная познавательная способность.
Однако пределы познания и предвидения – не единственные пределы, какими ограничиваются проявления даже наилучшей воли. В самом деле, человеческое хотение вовсе не обладает безусловной властью над совокупностью тех душевных длительностей, какие сопровождают наше поведение при осуществлении нами целесообразного и должного результата. Не говоря уже о тех разнообразных препятствиях, которые встречает деятельность воли со стороны телесных отправлений, поступок часто требует быстрой сообразительности и изобретательности. Однако нельзя с уверенностью рассчитывать на то, что нам в надлежащее время всегда придет в голову правильное решение. Что же касается общего нравственного закона, то здесь, когда нужно немедленное повеление, он мало помогает нам определить, пригодны ли максимы нашего поведения стать принципом всеобщего законодательства. Сильное возбуждение аффектов приводит нас в замешательство и лишает нас сообразительности – вот еще обстоятельство, мешающее действиям воли; холодная рассудительность, быстрый выбор надлежащих средств, присутствие духа в опасности – суть особые достоинства, которых нельзя требовать от каждого. Значит, если не только вообще признавать нравственные законы, но считать, что они должны быть осуществлены на деле, то для этого необходимо либо предположить идеальное совершенство даже непроизвольных функций человеческого духа, либо включить в этическую программу воспитание к такому совершенству. Создание предрасположений и привычек, которые обеспечивали бы сознательному хотению его власть, составляет задачу психологической техники, которая стремится к развитию всех духовных и вообще психических сил для служения нравственным целям и потому призвана осуществить необходимое условие для достижения высшего блага.
Но если за этическую цель принимается социальное состояние, осуществляемое путем совместной деятельности, то необходимо принять во внимание, что добрая воля всех не поддается учету. Действительные мотивы, которыми обыкновенно руководствуются люди в своем поведении, не являются исключительно этическими, но иногда противоречат высшему благу; осуществление должного встречает таким образом значительные помехи. Состояние, приближающееся к идеалу социальной жизни человечества, достижимо только в случае устранения этих помех и парализации противоречащих мотивов.
Но даже если у кого есть нравственное настроение, оно может утвердиться только после продолжительной работы над подавлением разнообразнейших не нравственных побуждений; нравственное настроение тем легче одержит победу в борьбе с ними и тем вернее окажется господствующим, чем более будет ослаблено сопротивление этих побуждений и чем более удастся направить их силы на служение самим же нравственным целям. Психологическими средствами для этого являются награды и наказания в самом широком смысле этого слова. Если деятельность на пользу высшего блага сопряжена с результатами, которые доставляют удовольствие также независимо от нравственного хотения и его мотивов, то вследствие этого вырастает сила ненравственных мотивов, содействующих высшей цели; если, в свою очередь, безнравственная деятельность вызывает не только то неудовольствие, которое присуще нравственному сознанию, как такому, но еще и неудовольствие, мешающее проявлению других наклонностей, то сила последних ослабляется.
И в самом деле, действительное исполнение нравственных законов в каком-нибудь обществе обеспечивается не только разумным познанием и вытекающим из него настроением, но еще и учреждениями, которые гарантируют соблюдение законов путем наград и наказаний, т. е. путем воспитательных мер в самом широком смысле слова. Хотя, вследствие этого, «счастье» индивида обусловливается не достоинством его в высшем моральном смысле, но оно все же ставится в зависимость от соответствия его поведения закону.
Если совместная работа на пользу общей цели не может производиться без разделения работающих на руководителей и руководимых, повелевающих и повинующихся, то на добровольное повиновение можно рассчитывать только в тех случаях, когда всякий по личному убеждению признает важность цели, всякий, благодаря ее хотению, соглашается с нужным для ее достижения порядком работ и всякий по собственному усмотрению исполняет работу, предписанную ему вследствие такого порядка. Программы общественной организации, исходящие из первоначального соглашения реализовать определенную цель, которую всякий желает для себя и ради которой всякий обязывается повиноваться начальству, сознательно полагают в основу – какова бы ни была названная цель – некоторую фикцию; ведь ясно, что такое отношение независимых друг от друга индивидов, где только через свободное соглашение один получал бы власть над другими, никогда не осуществимо, и на такое свободное соглашение всех никогда нельзя рассчитывать. В действительности во всяком человеческом обществе власть одного над другими, повиновение и подчинение существуют независимо от названных общих целей. Но самый этот факт делает возможным организацию, направленную на нравственные цели. Общие мотивы повиновения, которое фактически существует как в простейших, так и в самых сложных человеческих обществах, объясняются ближайшим образом различием сильнейших и слабейших, более интеллигентных и менее интеллигентных, более самостоятельных и таких, которые ждут, как бы другие руководили ими. То явление, что один руководит волей другого и указывает ему свои цели, обнаруживается, совершенно вне всякой зависимости от сознательной и общей цели, уже в играх детей, да и во всяком случайно составляющемся обществе. Здесь действуют частью эгоистические мотивы страха, надежды на помощь, доверия к защите, а частью – личные склонности, любовь, почтение; в результате получается зависимость одних, власть – других. Человеческое влечение господствовать, которому противоположна готовность других предоставить над собой руководство, есть мощный фактор во всяком соединении людей, и всякое человеческое общество, если только оно хочет быть прочным, должно всегда сначала связываться силою, и только затем уже эта сила, исключительно или преимущественно, направляется на достижение общих целей. И пока все не познают общих целей, только тот порядок, по совершенно верному изображению Спинозы, может рассчитывать на устойчивость, при котором индивиду выгоднее повиноваться, и где начальствующее имеют власть причинять неповинующемуся то зло, которого он наиболее страшится.
