Коллектив авторов - Политические партии Англии. Исторические очерки
Как показал Карлтон, решение идти на войну было часто эмоциональным, и зависело от характеров. Есть люди, которых можно отнести к числу прирожденных солдат; они легче адаптируются к агрессии и быстрее привыкают к тому, что дает война: умению подчиняться, передавая решение и ответственность старшим, находить удовольствие в чувстве братства, основанном на общем переживании опасности. Некоторые старались прочитать все то, что могло помочь в принятии решения; другие обращались к астрологам. Кто-то видел в уходе на войну избавление от повседневных забот, например, от опостылевшей беременной подружки. Однако нередко дружба, родство или зависимость играли роль. Так, арендаторы часто следовали за землевладельцами. Однако, как утверждает Андердаун, решающую роль в выборе играли региональные особенности, в том числе культурного характера.
Если о мотивах вступления в войну представителей роялистской элиты можно судить на основании сохранившихся источников, то дело обстоит куда хуже, когда речь идет о простых солдатах армии Карла I. Сохранились воспоминания, написанные после реставрации некоторыми низшими офицерами и солдатами парламентской армии, но неизвестны мемуары, составленные их противниками в войне, принадлежавшими к этому сословию. В этой связи большой интерес вызывает статья М. Стойла, который использовал новый источник, чтобы приоткрыть завесу над этой лакуной. В 1662 г. Кавалерский парламент принял акт, по которому за лицами, сражавшимися на стороне Карла I, утверждалось право на пенсию. Для этого ветераны роялистской армии обращались к судьям с прошением, в котором излагали сведения о себе и своей службе, с указанием лиц, могущих подтвердить их. Стойл проанализировал 202 отложившихся в архивах графства Девоншир прошения, составленных между 1660 и 1700 гг. Лишь немногие прошения были написаны ветеранами собственноручно, большая часть составлена или местными чиновниками, или профессиональными стряпчими со слов заявителей. На мой взгляд, Стойл провел блестящий текстологический анализ этих источников, учитывая то, что составители, чтобы повысить шанс на успех, часто прибегали к использованию языка самого парламентского акта 1662 г. Ему удалось сделать несколько весьма любопытных наблюдений о механизмах функционирования исторической памяти и характере представлений ветеранов о войне. Тем не менее, большой ясности о мотивах вступления в войну на стороне короля прошения не дают. В них этот вопрос не затрагивался глубоко, возможно, потому что ответ был «слишком очевиден современникам-консерваторам». Для обозначения чувств, побудивших встать под королевские знамена, ветераны использовали такие слова, как «верный», «покорный», «послушный», «искренний» (well-affected, obedient, constant, faithful, dutiful, true), а чаще всего, «верный подданный» (loyal subject). Хотя слово «честь» (honor) не встретилось автору статьи ни разу, возможно, потому, что такого рода добродетель считалась в иерархическом обществе прерогативой джентри, «петиции включены в аристократический дискурс элиты о чести и верности, являющийся общим местом для высших офицеров-роялистов. То ли просители действительно так объясняли свое решение, то ли просто копировали слова из Акта 1662 г. сказать трудно»[140]. В прошениях использовались разные обозначения войны. Термин «мятеж» или «мятежные времена» использован всего в семи случаях. Несколько раз упоминалось о «войне короля Карла I», что было не самым удачным выбором, ибо косвенно возлагало долю вины за нее на самого монарха. В шести случаях использован термин «гражданские войны», в одном «противоестественная и не гражданская война» (unnatural and uncivil war). Как правило, составители тяготели к нейтральным обозначениям, таким как «смута», «противоестественная войны», «беспощадная и несчастная война», но чаще всего «прошлая война». Такой выбор может свидетельствовать о стремлении следовать в духе постреставрационных настроений к примирению[141]. В этом же кроется объяснение того, как заявители называли своих прежних противников: в рассмотренных петициях их лишь несколько раз именовали «парламентариями», еще реже «мятежниками», и ни разу «круглоголовыми». В основном использовался самый общий термин «враг». Это вытекало из стремления «забыть», ибо «забывание» – способ избавления от травмирующих воспоминаний. В подтверждение Стойл отмечал, что один бывший кавалер в годы Реставрации заменил все упоминания в своем дневнике о «мятежниках» «парламентариями»[142].
После неудачного рейда на Лондон, последовавшим за битвой при Эджгилле, король отступил к Оксфорду, и этот город останется фактической столицей роялистов до конца первой гражданской войны. Причины, по которым Карл I избрал Оксфорд своей резиденцией, до конца не понятны; сам монарх не раз говорил, что хотел бы перебраться в Ридинг. Вероятно, сыграло роль географическое положение города: с одной стороны, оттуда было довольно удобно следить за ходом кампаний в тех районах, где и проходили основные военные действия (запад, Мидлендс, Уэльс и даже Корнуэлл); с другой, открывался относительно прямой путь на Лондон. Свою роль сыграло иерархическое устройство Оксфорда как университетского города. Карл расположился в колледже Крист Черч, где он принимал послов и офицеров. Генриетта Мария в течение нескольких месяцев, пока находилась в городе, использовала как резиденцию Мертон-колледж. Шпионы парламента сообщали, что гарнизон Оксфорда составлял от трех с половиной до десяти тысяч человек. Жизнь двора воссоздавалась по довоенным образцам, хотя размах и масштаб был куда скромнее. Двор соблюдал церемониал, и король периодически даровал титулы, художники писали портреты и даже ставились представления масок. Оксфорд заполнили кавалеры, за которыми устремились их вассалы, жены, семьи, любовницы, а также торговцы и ремесленники, которые должны были обеспечить этих людей привычной роскошью. Это ухудшало положение горожан, вело к дороговизне, антисанитарии и болезням. Приехавший в Оксфорд на переговоры Балстрод Уайтлок отмечал, что был поселен в комнате, в которой умер от чумы проживавший до него постоялец, однако Бог его уберег. Как вспоминала через много лет одна мемуаристка, которую родители девочкой привезли в Оксфорд, «мы чувствовали себя, как рыба, вытащенная из воды. Из добротного, как у любого джентльмена, дома мы перебрались в дом булочника на темной улице, из хорошо обставленных комнат в очень плохую постель на чердаке; у нас было одно мясное блюдо, и то плохо приготовленное; у нас не было денег, мы были бедны, как Иов. Из одежды у каждого были одна или две вещи, которые он успел закинуть в свой мешок»[143]. Впрочем, король и его ближайшее окружение на первых порах проблем со снабжением не испытывали. В голодные годы первого изгнания Хайд с ностальгией напоминал государственному секретарю Эдварду Николасу, с которым находился в дружеских отношениях, о пирогах с олениной, которые члены совета регулярно отведывали в четыре пополудни по пятницам. К концу войны дело обстояло куда хуже, чем в начале. Когда Оксфорд был осажден «железнобокими», один из защитников кричал с городской стены: «Перебросьте мне барашка, а я взамен скину вам лорда». В королевской армии было много офицеров, но никогда не хватало солдат. Дисциплина была не на высоком уровне: пьянство, ссоры и дуэли стали частью повседневной жизни в городе. Уайтлок вспоминал: когда его узнавали на улице, то буквально задирали, чтобы вызвать на поединок. Покинувшие Вестминстер парламентарии и офицеры встречали его с «презрением и гневом» и называли «предателем, мятежником и мерзавцем»[144]. В отличие от пуритан, роялисты не отличались религиозным пылом. Карл I был вынужден издавать специальные распоряжения о посещении церковных служб. Атмосфера роялистского Оксфорда отличалась «тревогами, раздорами и ревностью», ссорами, в ходе которых даже теряли оружие[145].
В годы гражданской войны полномочия Тайного совета, со времен Тюдоров являвшегося главным совещательным органом при монархе, сузились. Карл оказался не в состоянии организовать сколько-нибудь перспективное планирование. Не только Кларендон полагал, что король, как правило, следовал рекомендации того, кто последним общался с ним. В начале 1643 г. в составе Тайного совета выделилась «умеренная» группировка из числа лиц, прежде симпатизировавших парламенту. В нее входили государственные секретари Люций Кэри (лорд Фолкленд), сэр Николас и менее последовательный в своих взглядах лорд Колпепер. В качестве канцлера казначейства был введен Э. Хайд. Главной функцией канцлера был сбор поступлений в королевскую казну, что было очень затруднительно в военных условиях. Как пишет де Г рут, несмотря на требование монарха платить налоги в Оксфорде, а не в Вестминстере, подданные неохотно выполняли это распоряжение, и доход Казначейства не превышал десяти процентов того, что собирали прежде: «Изменения в финансовом законодательстве и перемещение двора в Оксфорд привели к разногласиям и путанице в финансовых вопросах»[146]. Враждебная «умеренным» группировка подталкивала короля к твердой линии в любых переговорах с парламентом. В начале войны прочные позиции при дворе имел Джордж Дигби, позднее второй граф Бристол. Возможно, для этого были психологические предпосылки: в апреле – мае 1641 г. Дигби решительнее всех поднял голос в защиту графа Страффорда, вину за гибель которого на эшафоте Карл I чувствовал до своей последней минуты. Опорой «партии войны» была королева Генриетта Мария, чье влияние на супруга было значительным, когда она находилась в Оксфорде, и когда выехала во Францию. Ближайшим советником королевы являлся Генри Джармен, чье влияние на нее было таким сильным, что ходили упорные слухи, будто они находились в любовных отношениях.
