Коллектив авторов - Политические партии Англии. Исторические очерки
Публикация парламентариями этих документов под названием «Королевский кабинет открыт» была частью идеологической войны, имея целью создать образ лицемерного и двуличного монарха. Однако, как отмечается в современной историографии, влияние этой публикации было двойственным. В прежние годы Карл I крайне неохотно презентовал себя словесно, передав эту функцию советникам, прежде всего, Хайду, его «голосу и перу» в полемике первой половины 1640-х гг. В документах, в переписке с женой, он предстал мужем и обыкновенным человеком, хоть и небезупречным, но вызывающим сочувствие. Такое восприятие Карла I в какой-то мере способствовало появлению его нового образа – короля-мученика, ставшего частью роялистской идеологии после его казни. Уже в 1646 г. король, принимая ореол мученичества, демонстрирует готовность смириться с судьбой. Индепендентскому образу Карла как «человека кровавого» роялизм противопоставил образ мученика, пожертвовавшего собой ради церкви и закона. Сразу после цареубийства был опубликован трактат «Eikon basilike» («Царский лик»), сыгравший доминирующую роль в политическом дискурсе 1650-х гг. Только в Англии и только в 1649 г. вышло не меньше 35 изданий. Был ли автором этого произведения сам Карл, вызывало сомнение у ряда современников и у многих историков. Как бы то ни было, являясь выражением роялизма и консерватизма, он вызывал ассоциации бедствий короля со страданиями Христа и порождал идею национального греха. Защитники республики, в том числе Джон Мильтон, стремились опровергнуть «Царский лик». Но и после Реставрации образ Карла-мученика сохранился в идеологии роялизма: Карл II представлялся библейским Давидом, олицетворением божественного провидения[150]. Как заметил С. Шама, Карл I «в посмертной кампании убеждения оказался более успешен, чем в любой, которую он вел. Мертвый, он в большей степени материально существовал в Англии, Шотландии и Ирландии, чем в любой момент, когда он был жив». Он столь же успешно презентовал себя как мученик за англиканскую церковь, как его бабка Мария Стюарт за католическую веру [151].
Битва при Незби ознаменовалась еще одним эпизодом, довольно загадочным по характеру, интерпретация которого стала частью памфлетной войны круглоголовых и роялистов. После бегства Карла I и остатков его кавалерии с поля сражения не только королевская пехота оказалась во власти безжалостных «железнобоких», но и находившиеся с обозом женщины, числом несколько сотен. Несчастные пытались скрыться, но были настигнуты кавалерией парламента. Произошло чудовищное побоище: примерно сто женщин были зарублены, у нескольких сотен под ударами были искорежены лица, чтобы «они не могли заниматься этой профессией». Кларендон писал в этой связи о «варварской жестокости» парламентариев. Он утверждал, что среди несчастных жертв были женщины высокого происхождения, жены офицеров[152]. То, что произошло, выходило за рамки неписаных правил, обычно маркитанткам, не участвовавшим в сражениях, не причиняли вреда. Причины варварского убийства, по словам историка В. Веджвуд, «так и не были в полной мере объяснены». В девяти выпущенных непосредственно после Незби памфлетах эти женщины были названы «шлюхами», еще в шести в дополнение к этому говорилось, что они ирландки. М. Стойл писал: «Свидетельства памфлетистов оставляют мало сомнений в том, что убийство при Незби было мотивировано главным образом пуританскими чувствами в отношении, как предполагалось, безнравственных роялистских женщин, кроме того, религиозной и этнической ненавистью к католикам-ирландцам, которые, как верили солдаты парламентской армии, убили множество английских протестантов во время ирландского восстания 1641 года»[153]. Раны на лице были «меткой» шлюх. Кроме того, в работах историков присутствуют утверждения, могущие служить дополнением к этим объяснениям. Так высказывалось мнение, что среди женщин могло быть немало валлиек, казавшихся немногим лучше ирландок. Другой тезис заключается в том, что эти женщины воспринимались как ведьмы, в ряде работ историков утверждается: парламентарии были в большей степени склонны к вере в ведовство и настроены на гонения ведьм, чем люди из роялистского лагеря[154]. Некоторые историки ищут объяснение в гендерном неравенстве, подразумевая восстановление «маскулинного порядка» из «фемининного хаоса». Ч. Карлтон замечает: «Не может ли быть так, что сама по себе беззащитность женщин спровоцировала подобное зверство, вплотную приблизив гражданскую войну к групповому насилию? Не пострадали ли женщины просто из-за того, что они «слабый пол»?[155] Стойл полагает, что этот подход малоубедителен: истоки представления о «кровожадных валлийках» видятся еще в самом начале XV в., когда в Уэльсе произошло восстание против англичан, а враждебность в восприятии ирландок широко отражена в источниках XVI–XVII вв. Кельтские народы Британии имели приниженный статус в общественном сознании англичан. Такие стереотипы широко отразились в парламентских памфлетах, широко циркулировавших в армии. В них нашли выражение ксенофобия и ненависть к католичеству. Как бы то ни было, можно предположить: широкая практика привлечения женщин в обоз королевской армии способствовала образу аморального «кавалера с девкой на коленях» (хотя маркитантки были и при армии Эссекса).
После казни Карла I, когда роялисты провозгласили королем его сына, в годы эмиграции борьба фракций не только не ослабла, наоборот, усилилась. Скудость средств, нежелание Франции и Испании, а также Голландии оказывать эмигрантам сколько-нибудь серьезную помощь из опасения ухудшить отношения с Кромвелем ставили эмигрантов в положение изгоев, подчас двор Карла II был вынужден едва ли не бежать в поиске безопасной резиденции из одной страны в другую. Отвратительные отношения с матерью, проистекавшие, в частности, от того, что небольшие пенсии, которые выделял Мазарини, шли Генриетте Марии как представительнице французского правящего дома, были одной из причин, по которой Карл II приближал сторонников «умеренной» партии, в первую очередь Хайда. Аспектом в политических разногласиях в 1649 г. стал выбор стратегии борьбы за возвращение престола. «Луврская партия» вокруг Генриетты Марии считала, что инструментом для этого должна стать Шотландия, поэтому стоило идти на уступки шотландским пресвитерианам. Другая группа, в которую входили, в частности, Хайд, Николас и маркиз Ормонд, не скрывала сомнений в том, что шотландцев можно считать верными подданными. Они утверждали: требования, выдвигаемые шотландцами, угрожают королевским прерогативам и свидетельствуют об их нелояльности[156]. Они предлагали вести войну в Ирландии, только победа Кромвеля там сделала шотландский вариант безальтернативным, и в июне 1650 г. Карл прибыл в эту страну. Условия, в которых он оказался в Шотландии, поражение, нанесенное Кромвелем в 1651 г. и обрушившее надежды роялистов, психологически склоняло его к «умеренным», предупреждавшим, что шотландцам не следует доверять.
Бедствия эмиграции не уменьшали амбиций, и немногочисленный двор пребывал в состоянии склок и раздоров. «История мятежа» Кларендона содержит много подтверждающих это примеров, независимо от того, соглашаться или не соглашаться с его интерпретацией этих случаев. Сам Хайд считал причиной склок при дворе жадность придворных и их желание получать если не реальные доходы, то, по меньшей мере, титулы и звания. С долей морализаторства он писал: «Людям, которым нечем заняться, трудно остановить себя, чтобы не делать того, чего не следует. Не имея ничего, король мог надеяться на покой и отдых, и на то, что двор будет свободен от фракций и амбиций, и каждый придворный примет во внимание его трудное положение. Но до тех пор, пока в мире есть дворы, соперничество и амбиции будут неотделимы от них. От королей, которым нечего дать, требуют обещаний, что подчас вреднее и затруднительнее, чем одаривать, ведь обычно претендуют на одни и те же титулы и милости. Люди настойчиво требуют почестей, должностей и доходов, и если нельзя получить это сразу, обещания дать их»[157].
Сложными были и отношения Карла II с его братом Джеймсом Йоркским. Первое показательное столкновение между ними имело место летом 1648 г., еще при жизни их находившегося в фактическом заключении у парламента отца. Когда в Голландию прибыли корабли восставшей против парламента английской эскадры, Чарльз стал во главе этого флота, что не было принято всеми роялистами и вызвало борьбу в совете принца. Дело в том, что формально командующим флотом являлся его брат герцог Йоркский, которого несколькими годами раньше на этот пост назначил король. Как указывает английский историк Ш. Келси, это было не столько военной, сколько политической демонстрацией, так как принц Уэльский фактически выступил в качестве «заместителя короля», находившегося в плену: «Весной 1648 года восстание на английском флоте дало принцу первую возможность получить власть над главным средством господства на морях»[158]. Сторонники такого решения указывали на необходимость придания борьбе импульса и на исторические прецеденты. Вопрос вызвал неоднозначную реакцию и борьбу в Тайном совете. По свидетельству Кларендона, Чарльзу удалось убедить брата отказаться от командования и уехать Гаагу, на что Джеймс согласился неохотно, ибо считал себя вправе быть во главе флота, но, в конце концов, признал, что здравый смысл не позволяет им рисковать, находясь одновременно на борту[159].
