Андрей Исэров - США и борьба Латинской Америки за независимость, 1815—1830
В 1826 г., на пике внимания к Латинской Америке, англичане впервые открыто издали четыре тома составленных в середине XVIII в. «Тайных заметок об Америке» Хорхе Хуана (1713–1773) и Антонио Ульоа (1716–1795). Текст был несколько сокращен, а разоблачительный пафос усилен. Так секретное расследование официального Мадрида, целью которого было обосновать проведение просветительских реформ, использовалось как очередное доказательство пороков испанской власти[268].
Создатели картины Латинской Америки в Соединенных Штатах хорошо знали репертуар «черной легенды». Так, редактор “North American Review” Джаред Спаркс ссылался на Лас Касаса, исследователя мексиканской истории иезуита Франсиско Хавьера Клавихеро (1731–1787) и латиноамериканские трактовки «Законов Индий»[269], дипломат Джоэль Пойнсет – на «Тайные заметки»[270].
В 1810-е – 1820-е гг. среди бостонских интеллектуалов весьма неожиданно зародилось глубокое увлечение культурой Испании[271]. Наиболее известными представителями этого движения стали первый гарвардский профессор французского и испанского языков, составитель фундаментальной истории испанской литературы, собиратель рукописей Джордж Тикнор (1791–1871) и писатель, автор до сих пор популярных книг по завоеванию Нового Света Уильям Прескотт (1796–1859). Примечательно, что эти деятели не проявляли совершенно никакого внимания к современной им Латинской Америке ни в годы освободительной революции, ни впоследствии.
А вот самые преданные энтузиасты борьбы Латинской Америки за независимость, такие как Генри Клей, Уильям Торнтон, Уильям Дуэйн, были совершенно лишены как знаний, так и интереса к иберийской культуре. Редким исключением является здесь разве что один Генри Брэкенридж, несколько лет проживший в Новом Орлеане, который в 1763–1800 гг. принадлежал Испании и управлялся ею вплоть до 1803 г. – практически до передачи Луизианы Соединенным Штатам. «Второе открытие Америки» не только не способствовало борьбе с «черной легендой», скорее напротив, дало ей новое рождение. Латиноамериканская версия иберийской культуры оставалась странной экзотикой, по мнению большинства комментаторов, мешающей строить здоровое радостное республиканское будущее.
Зато в сознании североамериканцев развивалась «идея Западного полушария» – представление о внутренней близости Северной и Южной Америки, основанной на антиколониальной борьбе и республиканизме[272]. Латиноамериканцы также часто подчеркивали значение примера США. «Особый агент» Превост надеялся, что Чили и Соединенные Штаты составят «единую великую американскую семью» и с радостью констатировал: «[И]мя “американский” обладает магией, которая смешивает нас с ними; налицо склонность к Соединенным Штатам, сочетающаяся с желанием подражать нашим институтам»[273].
Хваля действия Боливара, газета писала об истинно «американской доблести» (prowess), которую патриоты Испанской Америки показали в борьбе с европейской тиранией[274].
На приеме в честь первого посланника Вашингтона в Боготе Ричарда Андерсона (1788–1826) гости подчеркивали, что в 1776 году Северная Америка подала всему миру пример свободы и что отныне колумбийцы будут содействовать ей в «распространении либеральных принципов»[275]. Первый посланник Буэнос-Айреса Карлос де Альвеар (1779–1852) лелеял надежды на «тесный (intimate) союз» двух стран: «Они [надежды] вырастают из симпатии, которая естественно существует во всей великой американской семье, порожденная одинаковыми обстоятельствами и невзгодами на славном пути освобождения»[276]. Колумбийский Орден Освободителей походил на Общество Цинцинната, объединявшее с 1783 г. офицеров-ветеранов Войны за независимость США[277].
Латиноамериканская революция вписывалась в просвещенческий телеологизм североамериканцев: после 1776 года все страны, пробудившись от векового сна, идут к своему республиканскому освобождению, возрождению античных идеалов свободы. На праздновании 4 июля 1824 г. в Вашингтоне читали оду некоего Мура, главный образ которой – белоголовый орлан, возвещающий клич свободы в Южной Америке, на Пиренеях, в Греции[278]. В стихотворении бостонского моряка Джорджа Фрэкера (1795–1880) о «факеле свободы» андская вершина Чимборасо сопоставляется с Парнасом, Южная Америка – с современной Грецией[279]. Маркиз де Лафайет (1757–1834) на приеме в Олбани в свою честь провозгласил тост за «республики Южной Америки и Мексики и классическую Грецию»[280].
Легитимизм Священного союза представал лишь временным препятствием, обреченным заговором королей на пути мощного республиканского потока. В 1815 г. Найлс верил, что южноамериканцы спасут «Новый Свет от власти плута, дурака и изувера» и надеялся, что Соединенные Штаты протянут им руку помощи: «Пусть гибнут “легитимисты”, – говорю я – Да здравствуют республики, прочь короли»[281].
Настоящий интерес к Латинской Америке возникнет в США с завершением в 1815 г. англо-американской войны и наполеоновских войн в целом. Во-первых, с наступлением мира североамериканские купцы утратили свое главное преимущество на мировых рынках – нейтральный статус. Отныне они не могли больше извлекать значительные прибыли из перевозки, скажем, французских товаров в германские земли, или наоборот. Следовательно война в Латинской Америке давала им возможность возместить ущерб, связанный с потерей торговых связей, налаженных за долгие годы европейских неурядиц. Во-вторых, после Венского конгресса и Гентского мира латиноамериканская революция станет главной международной новостью (антимонархические движения в Италии и Испании, греческое восстание против Турции начнутся чуть позднее).
Именно тогда внимание североамериканцев обратилось на юг, где как раз начинался новый этап освободительного движения испанских колоний. Неспокойно было и в Бразилии, где в 1817 г. восстание поднимется в провинции Пернамбуку. Но удовлетворить возникший интерес было нелегко: свежие, а главное, правдивые сведения о положении в Латинской Америке получать было крайне сложно из-за трудностей коммуникации, пропагандистских усилий враждующих сторон и зачастую прямого или косвенного корыстного интереса североамериканских корреспондентов. Возникло противоречие между осознанным в прессе стремлением больше узнать о «южных братьях» (и одновременно обвинениями в адрес равнодушных соотечественников) и явным дефицитом достоверных данных[282].
В 1815 г. Иезекия Найлс восклицал: «Удивительно, насколько равнодушным кажется огромная часть народа Соединенных Штатов к событиям в этих обширных областях». Он доказывал: «Свобода одной Мексики на деле в пятьдесят раз важнее для Соединенных Штатов, чем было спасение Испании из рук Наполеона, важнее в торговом отношении, независимо от тех желаний, которые мы как республиканцы должны разделять, жаждая ее освобождения»[283]. В следующие годы на североамериканцев обрушится вал новостей о «южных братьях». Но и десять лет спустя редактор “North American Review” Джаред Спаркс указывал на дефицит сведений о Латинской Америке: «Наши газетные редакторы в основном не знают испанского и дают лишь темные разрозненные намеки, да и те часто ошибочные, а ведь все наше знание приходит через газеты»[284]. Открытие Латинской Америки состоялось, но, как нам предстоит увидеть, было во многом неполным и фрагментарным. Северные соседи оценивали события, руководствуясь то абстрактной идеологией, то унаследованными предрассудками. Реальность часто ускользала от их понимания.
Энтузиасты и критики «южных братьев» 1815-1822
Латинская Америка с самого начала борьбы за независимость против метрополии пользовалась поддержкой общественного мнения США. Испании и Португалии не сочувствовали даже те, кто сомневался в способности креолов самостоятельно управлять своими странами. По сути, в 1810-е гг. сложился широкий и порой весьма влиятельный круг сторонников «южных братьев» (“South brethren”). Они стремились воздействовать на администрацию, чтобы власти США по крайней мере признали независимость Латинской Америки или даже оказали реальную помощь повстанцам.
Джон Куинси Адамс
Джеймс Монро
Тем не менее, вплоть до 1822 г. президент Джеймс Монро и государственный секретарь Джон Куинси Адамс придерживались умеренного курса в отношении соседей по полушарию. Опытные политики, они опасались преждевременности признания (напомним, что до победы при Аякучо в декабре 1824 г. исход революций был еще неочевиден), возможного конфликта с Испанией, а то и другими европейскими странами. В конце 1810-х гг. Адамс вел сложнейшие переговоры с Испанией, которым суждено было увенчаться присоединением Флориды и проведением «трансконтинентальной» южной границы по договору 1819 г. (ратифицирован в 1821 г.). В предвкушении подобных приобретений администрация не хотела лишний раз портить отношения со слабеющей пиренейской державой. Более всего выгоден был нейтралитет, позволявший североамериканским купцам свободно торговать с обеими сторонами[285]. Итак, естественная республиканская симпатия к революционерам наталкивалась на стену государственных интересов. Скептики спорили с энтузиастами, подчас добиваясь значительных успехов.
