Андрей Исэров - США и борьба Латинской Америки за независимость, 1815—1830
Большим влиянием в США пользовались и сочинения Висенте Пасоса Канки (1778–1851) – выходца из уважаемой семьи кечуа в Верхнем Перу (Боливия), получившего образование в университете Куско и ставшего яростным противником Испании[254]. Его судьба полна неожиданных поворотов: став доктором богословия, он разочаровался в традиционном образовании, изучил канон европейского Просвещения, перевел Тома Пейна на испанский, издавал радикальные газеты в Буэнос-Айресе, провел несколько лет в Европе, состоял в правительстве пиратской республики острова Амелии, затем представлял латиноамериканских революционеров в Вашингтоне, а уже после окончания борьбы за независимость переселился в Лондон, где для Библейского общества перевел на кечуа евангелие от Марка, принял англиканскую веру, служил посланником Боливии при Сент-Джеймсском дворе, а перед смертью вернулся в Буэнос-Айрес[255].
Его главным трудом стали посвященные Генри Клею «Письма о Соединенных Провинциях Южной Америки», в основном повествующие о Верхнем и Нижнем Перу и Ла-Плате[256]. Рисуя широкую картину жизни испанских колоний, автор последовательно подчеркивает способности и успехи местного населения и обвиняет метрополию во всех смертных грехах.
Особую ненависть Пасоса (напомним, доктора богословия!) вызывала официальная католическая вера, которая в испанских странах «стала ничем иным, как кучей суеверных церемоний и орудием жадности и подавления». Некоторые выражения в книге Пасоса взяты, кажется, из какого-то антиримского памфлета времен Реформации, которая, кстати, как полагал автор, служит «в огромной степени причиной прогресса света и свободы в мире»[257].
Пасос обвиняет испанцев в разрушении языческих храмов древнего Перу, насильственном крещении не только инков, но и мавров – этих двух «самых милосердных (charitable) народов мира». Европейские испанцы плохо образованы, и «их религия есть слепая изуверская (bigotted) преданность папизму»[258]. Автор ненавидит не только официальный испанский католицизм, но и католическую веру вообще. Так, он называет целибат «варварским законом»[259]. Либерал Пасос отвергает идею официальной религии как таковой[260]. А ведь даже либеральный гарвардский унитарий Спаркс, скрепя сердце, соглашался с необходимостью государственного католицизма в Латинской Америке. Впрочем, не только государственный католицизм вызывает ненависть Пасоса, даже привычную испанской культуре корриду зовет он «варварским и деморализующим развлечением»[261].
Общественный идеал Пасоса – это англосаксонские свободы и прогресс, недаром он напишет для южноамериканского читателя историю США. Путь к этому идеалу состоит в учении у иностранцев, следовании «просвещенным институтам братьев на Севере», «вечном запрете религиозной нетерпимости, этого гибельного испанского наследства»[262]. Пасос видит перемены к лучшему: если на богословском факультете в Кордове (Ла-Плата) все образование пока состоит в «изучении папистских святош», то юристы университета в Чаркас (ныне Сукре, Боливия) уже «восхищаются Вольтером, как граждане Парижа»[263].
В целом по прочтении книги складывается впечатление, что жизнь Южной Америки после Колумба заключалась только в борьбе коренного населения с разлагающим, безнравственным влиянием необразованных испанцев – народа, весь вклад которого в мировую историю состоит в геноциде мавров и инков. Католические священники – сплошь негодяи и кровопийцы, Пасос даже ни разу не упоминает одного из создателей той самой черной легенды – прославленного защитника индейцев епископа Бартоломе де Лас Касаса. Весьма провинциально боготворя Вольтера, он не говорит об испанских просветителях.
Разумеется, Пасос надеялся исправить положение самым коренным образом, перечеркнув испанское прошлое и создав просвещенными реформами новый народ. Неудивительно, что в другом своем сочинении Пасос высказал убеждение (в общем, юмовское), что даже самое разнородное содружество обретает единый «национальный характер» и становится единой нацией, если жители «признают единую власть» и подчиняются «одним и тем же законам»[264].
Так рождался латиноамериканский антииспанский либерализм, нашедший свое законченное воплощение в «Евангелии Америки» (1864) чилийца Франсиско Бильбао (1823–1865) с его чеканным: «Прогресс состоит в том, чтобы перестать быть испанцами (desespanolizarse)»[265]. Под «прогрессом» здесь, очевидно, подразумевается прогресс в англосаксонском духе.
В латиноамериканских трактовках «черной легенды» крылась очень опасная для революционеров ловушка: за исключением Пасоса, все создатели этого мрачного образа были креолами, то есть, собственно, потомками испанцев, родившимися на чужой земле. Отказ от корней во многом подрывал доверие мира к их собственным действиям. Ведь если испанцы столь чудовищны, то чем креолы – их прямые потомки, лишь перенесенные на другую почву, но воспитанные в той же религии и культуре, говорящие на том же языке, – лучше своих предков?! Можно ли доверять наследникам столь тяжкого бремени? Получается, что единственным путем к республике, «разумной свободе» и общественному развитию является отказ от собственной культуры. А чем еще, например, является переход Пасоса в англиканскую церковь, как не сознательным разрывом с взрастившим его миром, подобным, скажем, переходу молодого В. С. Печерина в католичество. Пауэлл назвал такое поведение «матереубийством»[266].
Революционеры потратили немало сил, живописуя зверства испанцев в ходе войны. Но и роялисты, естественно, тоже стремились представить миру свою версию событий, сообщая о верности королю мирного населения и жестоких рекрутских наборах революционеров. И то и другое только укрепляло старую традицию «черной легенды», одинаково вредило образу иберо-американского мира в глазах англосаксов.
Североамериканцы восприняли и охотно повторяли антииспанскую революционную пропаганду, что неизбежно рождало сомнение в будущности молодых стран: если создатели латиноамериканских государств сами не видят в прошлом ничего, достойного уважения, каким же образом у них получится создать устойчивую власть на столь зыбком человеческом фундаменте?! Такой вопрос наверняка задавали себе многие. В инструкциях первому посланнику США в Великой Колумбии Джон Куинси Адамс называл независимость Латинской Америки одним из величайших событий мировой истории, но замечал, что века «испанской тирании» не могли породить в местных жителях «никакого духа свободы», «никакого общего принципа разума»[267].
Латиноамериканские революционеры хотели, чтобы в них видели не креолов-католиков, а космополитичных либералов. Они не ставили целью заинтересовать мир (и Соединенные Штаты как его часть) своей складывавшейся самобытной традицией, привлечь внимание к наработанным за столетия испанского владычества культурным ценностям. Здесь лежит одна из причин, почему внимание североамериканцев к «южным братьям» окажется столь поверхностным и преходящим: важен был только «республиканский эксперимент», а все остальное заведомо лишено всякого интереса.
В 1826 г., на пике внимания к Латинской Америке, англичане впервые открыто издали четыре тома составленных в середине XVIII в. «Тайных заметок об Америке» Хорхе Хуана (1713–1773) и Антонио Ульоа (1716–1795). Текст был несколько сокращен, а разоблачительный пафос усилен. Так секретное расследование официального Мадрида, целью которого было обосновать проведение просветительских реформ, использовалось как очередное доказательство пороков испанской власти[268].
Создатели картины Латинской Америки в Соединенных Штатах хорошо знали репертуар «черной легенды». Так, редактор “North American Review” Джаред Спаркс ссылался на Лас Касаса, исследователя мексиканской истории иезуита Франсиско Хавьера Клавихеро (1731–1787) и латиноамериканские трактовки «Законов Индий»[269], дипломат Джоэль Пойнсет – на «Тайные заметки»[270].
В 1810-е – 1820-е гг. среди бостонских интеллектуалов весьма неожиданно зародилось глубокое увлечение культурой Испании[271]. Наиболее известными представителями этого движения стали первый гарвардский профессор французского и испанского языков, составитель фундаментальной истории испанской литературы, собиратель рукописей Джордж Тикнор (1791–1871) и писатель, автор до сих пор популярных книг по завоеванию Нового Света Уильям Прескотт (1796–1859). Примечательно, что эти деятели не проявляли совершенно никакого внимания к современной им Латинской Америке ни в годы освободительной революции, ни впоследствии.
