Георгий Андреевский - Повседневная жизнь Москвы на рубеже XIX—XX веков
Вообще с иконами постоянно происходили какие-то чудеса. То молния в них ударит и они обновятся, а потом окажется, что их просто помыли или заклеили свежей олеографией; то выступит на них что-то, то ли слёзы, то ли мёд. В январе 1850 года настоятель Златоустовского монастыря, архимандрит Леонид обратился к митрополиту Московскому и Коломенскому Филарету с письмом, в котором сообщал о том, что в иконостасе зимней церкви Пресвятой Троицы его монастыря есть икона святителя и чудотворца Митрофана Воронежского. И вот на сей иконе стала выступать мелкими каплями чистая и безвкусная жидкость в виде воды или пота, которая по значительном накоплении течёт тонкими ручьями. Сие явление не могло укрыться от внимания сторонних богомольцев, которые окружили её приношениями и зажгли множество свечей, а народ стал называть икону «мироточивою». Мещанин Михаил Яковлев (теперь бы сказали Яковлевич. — Г. А) Капустин, страдавший головными болями, как-то помолился у этого образа, перстом прикоснулся к истекающему от иконы елею, помазал оным чело своё, а потом попросил отслужить молебен святителю. Возвратясь же в свою квартиру, в ту же ночь получил полное исцеление от головной боли. После этого старший фельдфебель Московского полка Евграф Константинов Трияцкий, имеющий жительство близ Московского комиссариата, в котором получал разную амуницию для полка, сделался больным простудною лихорадкою даже и с горячкою. В сновидении он увидел святителя Митрофана Воронежского чудотворца, который пообещал ему здравие, если он отслужит в Златоустовском монастыре молебен Божией Матери перед иконой «Знамение» и ему. Пробудившись ото сна, Евграф рассказал о своём видении жене, Дарье Ивановне Трияцкой, которая пошла в монастырь, помолилась святителю Митрофану, и муж её через два дня выздоровел.
Московский митрополит дал благочинному распоряжение икону из церкви не выносить, иметь наблюдение над нею и о количестве приходивших к ней богомольцев еженедельно доносить, а в особенных случаях немедленно. Наблюдения показали, что капли жидкости на иконе появляться перестали, а богомольцы стали приходить к ней в малом количестве и то почти все — здешние. Высказывались даже некоторые подозрения в том, что руководство монастыря, распустив слухи о чудесах исцеления, желало тем самым устроить паломничество к иконе Митрофана Воронежского и пополнить с её помощью казну монастыря.
Желание обогатиться любым путём время от времени давало себя знать в поступках простых монахов. Одним из таких был монах Серафим из Данилова монастыря. В 1873 году пополз по Москве слух о том, что этот монах святой и обладает даром пророчества. Слухами этими заинтересовалась полиция и послала в монастырь своего человека. Переодетый полицейский чиновник, придя в храм монастыря, застал там сцену, которую описал в своём рапорте так: «По окончании литургии человек 200 прихожан отправились из церкви в келью Серафима, а так как она не могла всех вместить, многие оказались в сенях и на дворе, протискиваясь к отцу Серафиму. Пришедшие были большей частью женщины из купечества и простонародья. Серафим сидел в келье на диване за большим столом, на который входившие клали приношения и затем предлагали ему вопросы, которые касались желания проведать о счастье, убедиться — следует ли приступать к задуманному делу, где найти похищенное и т. д., а один из мелких торговцев, отозвавшись, что его совсем одолели суды, спрашивал, что ему в этом положении делать. Серафим держал себя таинственно, видимо стараясь поддержать пущенную об нём молву. Отвечал как бы неохотно, аллегориями, но иногда вовсе не кстати. Приходившие приближались к нему с благоговением, а некоторые женщины становились перед ним на колени. Приношения достигали значительных размеров».
Со временем подобную «деятельность» стали пресекать, однако грех стяжательства, как и грехи любострастия и пьянства монастыри не покидали, да и может ли вообще где-нибудь существовать человеческое общество, напрочь лишённое их? Не была избавлена от греха и жизнь духовного сословия за пределами монастырей. В начале XX века, как писал Варенцов в своих воспоминаниях, многие священники курили, играли в карты после всенощной, когда им следовало готовиться к литургии следующего дня, пьянствовали и даже совершали в пьяном виде литургию.
Стены обители не спасали от греха, если душа человека была ему открыта. Настоятельницей московского Рождественского монастыря в конце XIX века была игуменья Магдалина. В начале XX века её сменила игуменья Ювеналия. В монастыре в то время в чине послушницы проживала племянница игуменьи Магдалины, Варвара Ивановна Андреева, женщина алчная и необузданного темперамента. Как-то раз она, воспользовавшись болезнью тётки, которая к тому времени уже не была настоятельницей, но продолжала жить в монастыре, наняла несколько мужиков и в пять часов утра 10 октября 1906 года с их помощью пыталась вывезти с территории монастыря шесть сундуков с имуществом бывшей игуменьи. С большим трудом монахиням удалось предотвратить вывоз ценностей, и тогда алчная племянница приказала отнести все сундуки в свою келью. Вскоре выяснилось, что незадолго до этого Варвара Петровна, требуя у восьмидесятипятилетней тётки её денежные сбережения, угрожала ей смертью, душила и ломала руки, однако захватить 2 тысячи рублей, хранящихся в шкатулке, не смогла, так как предусмотрительная игуменья незадолго до этого передала эту шкатулку монахине Евсевии и та спрятала её в ризнице. Андреева требовала у Евсевии, чтобы она отдала ей деньги, но та сделать это категорически отказалась.
На защиту несчастной матушки Магдалины встал настоятель Сретенского монастыря архимандрит Никон. Он обратился за защитой к градоначальнику. Тот, в связи с этим, попал в довольно щекотливое положение. С одной стороны, имел место безобразный факт захвата чужого имущества, с другой — полиция не могла соваться в дела монастырские на основании своего устава. Церковь в своём кругу постановила сундуки, захваченные Андреевой, вернуть в келью бывшей игуменьи Магдалины, её деньги, хранящиеся в ризнице, Андреевой не давать, а саму послушницу из монастыря удалить. Но так красиво выглядевшее на бумаге решение воплотить в жизнь оказалось невозможно. Андреева сделала руки в боки и заявила, что сундуки она не отдаст и из монастыря не съедет. Нарушать монастырскую тишину насильственным выставлением послушницы из обители монашки не решились. Не решилась на это и полиция. Единственное, что мог предложить настоятельнице Ювеналии градоначальник, так это обратиться в суд. Пока выполнялась рекомендация градоначальника, наступил 1917 год и вопрос о дальнейшем проживании в монастыре послушницы Андреевой, впрочем, как и других его насельниц, отпал сам собой.
Большой город, полный суеты и соблазнов, — не лучшее место для уединения и молитвы. Не каждому дано устоять перед искушениями, тем более если против ограничений восстаёт плоть. Одной из жертв соблазнов ещё в 1891 году (а может быть, и раньше) стал иеромонах московского Богоявленского монастыря на Никольской улице Ириней. А началось всё с того, что дочь покойного капитана Корпуса жандармов Ольга Александровна Ломоносова, которой шёл тогда двадцать первый год, повадилась со 2-й Мещанской, где она жила близ церкви Святого Филиппа, ходить на вечерние службы в мужской Богоявленский монастырь. Почему юная дева избрала такую дальнюю обитель для своих вечерних бдений, сказать трудно. Возможно, до неё дошли слухи о привлекательности служившего там иеромонаха Иринея или кого-нибудь из причта, а может быть, в мужской монастырь она шла просто по зову пола — не в казарму же ей было идти. «Я иду молиться», — говорила она себе по дороге в храм, а, придя, забывала о Боге и не могла сдержать сердцебиения, встретившись глазами со жгучим взглядом монаха Иринея. Тот почувствовал на себе её взгляды и откликнулся на зов девичьего сердца. Накануне Воздвижения Креста Господня, когда Ольга выходила из церкви, Ириней подошёл к ней и спросил, почему она так рано уходит. Она ответила, что спешит на конку. Спустя несколько дней, 22 ноября 1891 года, во время всенощного бдения, перед праздником Введения во храм Пресвятой Богородицы, Ириней опять подошёл к ней и пригласил на прогулку. Она согласилась. Они долго гуляли по тихим и заснеженным улицам Москвы. Ириней предлагал ей руку и обещал содержать на свой счёт. Она смущалась и повторяла: «А как же я буду…» Но он уверял её в том, что всё будет хорошо. И вот, аккурат на пятой неделе Великого поста, в среду вечером, после литургии, он пригласил её к себе в келью пить чай. Когда она вошла, он запер за ней дверь и повалил на лежанку.
…Как хорошо и увлекательно начинаются многие романы и как скучно и пошло они заканчиваются! Не избежал такой печальной участи и роман в Богоявленском монастыре.
