Александр Николюкин - Литературоведческий журнал № 32
В стихотворении был создан сатирический портрет некоего чиновника и общественного деятеля, вращающегося в высшем свете и намеренного перестроить все «общественное здание».
Первоначально стихи Майкова вызвали замешательство председателя Московского цензурного комитета М.П. Щербинина. Он обратился за разрешением сложной ситуации к министру внутренних дел П.А. Валуеву, в ведении которого находилась тогда цензура. Не дождавшись ответа от своего руководителя, цензор разрешил публикацию. Редакции «Русского вестника» удалось убедить его в том, что стихи «не заключают в себе ни малейшего намека на какое-либо государственное лицо, а делается обращение к другу поэта, юному либералу, толкующему с товарищами и обнаруживающему бюрократические и лжелиберальные наклонности»23. Валуев был недоволен решением Московского цензурного комитета. В своем письме он указывал на вредные «толки и недоразумения», которые могут быть вызваны намеками, заключенными в стихах. Ответственность за текст опубликованного послания легла и на редакцию журнала, и на Тютчева, под началом которого служил Майков.
М.Ф. Тютчева по этому поводу сделала следующую запись в дневнике: «Папá получил записку от Валуева, который требует объяснения стихотворения Майкова “Илье Ильичу”, в котором просвещенная публика видит государя описанного» (6; 445). В объяснении по поводу возникшего «недоразумения» автор стихов заверял, что в лице Ильи Ильича создал обобщенный образ распространенного в начале 1860-х годов «типа недоучившегося либерала». По его словам, в этом образе иронически высмеиваются черты молодых людей, утопистов, которые «мечтали устроить Россию по Фурье, по Луи Блану и воображали, что свободу и просвещение надобно вводить насильственными мерами». Именно такого недальновидного реформатора высмеивал поэт в своем стихотворном послании24. Тютчев как руководитель Майкова по службе, тепло к нему по-человечески относившийся, сопроводил адресованное Валуеву объяснение собственными суждениями, в которых опроверг подозрения в политической неблагонадежности поэта, называя обвинения «нелепыми» и «гнусными», «глупейшей выдумкой каких-то злопыхателей» (6; 68).
Только на этом дело не кончилось. Майков счел необходимым писать по поводу стихотворения к редактору «Русского вестника». Он объяснял трактовку своих иронических стихов как политического памфлета происками недоброжелателей самого Каткова. «Я уверен (и многие тоже), – писал поэт, – что вся интрига направлена против Вас». Далее он передал свой разговор с Валуевым, который мог быть причислен к высмеянному в стихотворении поколению «недоучившихся лжелибералов». Получив объяснения по поводу стихотворения, он в личной беседе с поэтом допытывался: не на него ли намек в образе Ильи Ильича? Не его ли имели в виду? Этот вопрос не остался без ответа. Не самому министру, а Каткову поэт пояснил: «Конечно, во многом и его»25.
Негативное отношение к публикации стихов Майкова, таким образом, могло быть вызвано личным недовольством министра Валуева общественной позицией Каткова и враждебным отношением к нему лично. О том же свидетельствует письмо к Майкову его тетки из Москвы. Некоторое время спустя после инцидента она писала племяннику: «Как пояснил мне один мой знакомый, хотят таким неясным заключением подрыть яму Каткову, у коего много завистников»26. Очевидно, что опубликованные Катковым стихи были удобным поводом к тому, чтобы воздействовать на него и других слишком, на взгляд правительственных чинов, самостоятельных и решительных в своих выступлениях московских журналистов.
Благодаря дружескому участию Тютчева конфликтная ситуация благополучно разрешилась. Очевидно, что его поддержка была оказана не только Майкову, чью репутацию как автора стихов, показавшихся в правительственных кругах опасными, пришлось защищать, но и Каткову как издателю сборника, к которому поэт в июле 1864 г. снова обращался со словами поддержки, называя его «лучшим представителем русской гласности» (6; 72–73).
6 апреля 1865 г. состоялся высочайший указ Правительствующему Сенату, который при поверхностном взгляде на его содержание должен был переменить ситуацию к лучшему. Этим указом предоставлялось право повременным изданиям выходить без предварительной цензуры, но вместе с тем вводилась система так называемых «предостережений», заимствованная из практики французского закона, введенного министром Персиньи27. В России эта система обернулась еще большим злом для печати. Предостережения и запреты посыпались, как из рога изобилия. Они относились не только к изданиям либерально-демократической направленности, как журнал «Современник», редактируемый в то время Н.А. Некрасовым, но и к тем, что могли служить лишь укреплению монархической власти в России (журнал «Русский вестник» и газета «Московские ведомости» М.Н. Каткова; газеты «День» и «Москва» И.С. Аксакова).
Катковым вмешательство в его издательское дело в виде предостережений и запретов было воспринято болезненно, он намеревался отказаться от него вовсе. В этой ситуации чрезвычайно значимой оказалась поддержка Тютчева.
Тютчев и впредь оказывал негласное содействие в издательской деятельности Каткова. Он прикладывал усилия к тому, чтобы сохранить «Московские ведомости», когда газета в 1866 г. оказалась под угрозой закрытия. В письме к Георгиевскому поэт говорил о том, что газета имеет «огромное значение для общего дела» и обладает большим влиянием на читающую публику, о том, как важно, чтобы она продолжила свое существование именно под руководством Каткова. С ней он связывал распространение истинного понимания роли печати в обществе, способного предотвратить возвращение в русскую жизнь николаевской реакции. Насильственное подавление мысли, по словам Тютчева, только раздражает и усиливает общественное зло (6; 145). Цензурные санкции он считал противоречащими «всякому национальному чувству, всякому национальному стремлению», «положительному направлению всей правительственной системы» (6; 135).
Репрессии по отношению к «Московским ведомостям» поэт трактует как проявление силового воздействия на печать в целом. Возвращение Каткова к редактированию газеты, после небольшого перерыва, им приветствуется как общественно значимое событие. Обращаясь к нему в письме от 5 июля 1866 г. Тютчев пишет: «…благодаря вам наконец у нас – и в нашей правительственной среде – сила печатного слова не как факт только, но как и право…» (6; 159–160).
Из переписки Тютчева мы видим, что заинтересованность в деятельности Каткова с годами не убывала. Он неизменно отмечал успехи публициста, хотя и сетовал на излишнюю категоричность его суждений. В вопросе о печати Тютчев и Катков были единомышленниками. Каждый отстаивал ее независимость доступными ему средствами, первый – как политик, используя свое влияние при дворе, второй – в издательской практике.
О российской государственностиПонимание Тютчевым основ российской государственности было выражено в ряде публицистических статей, написанных и анонимно опубликованных в Европе на французском языке в 1840-х годах. В России четыре его статьи «Россия и Германия», «Россия и революция», «Римский вопрос», «Письмо о цензуре в России» впервые увидели свет лишь в 1873 и 1886 гг. в номерах «Русского архива». Идея Тютчева о российской государственности основывалась на триединстве, составлявшем основания национального консерватизма, и некогда сформулированном С.С. Уваровым как «Православие – Самодержавие – Народность». «В понимании поэта единство веры, государства и народа в монархическом правлении, – пишет Б.Н. Тарасов, – предполагало в идеале развитие всех сторон социальной, экономической и политической жизни, при котором разные слои общества не утрачивали бы ее духовного измерения…»28.
В начале 1863 г., когда Катков приобрел право на издание «Московских ведомостей», вопрос о российской государственности рассматривался им в целом ряде передовиц, представивших систему взглядов издателя газеты. О катковской концепции государственности говорят уже названия его статей: «Самодержавие царя и единство Руси», «Истинный и разумный патриотизм», О свободе совести и религиозной свободе» (все – 1863 г.). Первая из перечисленных нами статей была посвящена открытию «новоустроенной городской Думы в Москве», которую автор статьи счел «началом единения сословий в общественном деле»29, в условиях, которые в связи с польским восстанием, были очень неблагополучны. Катков высоко ценит гражданское чувство москвичей, поддержавших императора в его действиях по преодолению наступившего кризиса. «В ком живо сказалось единство Отечества, в том с равной живостью и силой сказалась идея Царя; всякий почувствовал, что то и другое есть одна и та же всеобъемлющая сила»30. Олицетворением российской государственности, по мысли Каткова, является Царь, воля которого в идеале является воплощением воли народа. Рассуждая о преданности россиян своему отечеству, автор статьи об истинном и разумном патриотизме замечает, что выражаться она должна не в готовности погибнуть, а в действиях, обеспечивающих безопасность государства. Истинный патриотизм – «в решимости подвергнуть себя заблаговременно некоторым тягостям и лишениям, чтобы поддержать честь и права своего народа…»31. Именно к такому – разумному – патриотизму призывает автор статьи своих читателей.