Анатолий Вассерман - Монологи эпохи. Факты и факты
Меж тем плоды творчества, не стеснённого запретом опираться на былые достижения, столь изобильны, что для безбедной жизни всё новых творцов вполне хватает даже малой доли, отчисляемой (чаще всего – доброхотно) от созданного прежними поколениями. Ибо создано этими поколениями всё человеческое общество со всей его материальной и духовной культурой.
Юридические уловки Microsoft – не только изощрённое издевательство над её клиентами, но и (независимо от намерений корпорации) удар по всему миру.
Гениальный квадрат В чём величие Малевича
Сейчас несколько слов о чёрном квадрате. Хотя на самом деле он не чёрный и не квадрат.
Казимир Северинович Малевич сложил знаменитейшую из своих картин из множества слоёв самых разных красок – но чёрной среди них нет. Каждый краситель поглощает из падающего света свою часть – в конечном счёте не отражается вообще ничего.
При беглом взгляде неправильный четырёхугольник действительно кажется квадратным. Но при повнимательном рассмотрении заметно: все стороны и углы красочного пятна – разные. По авторскому замыслу верхней должна быть самая длинная сторона. Но нам привычнее, когда основание больше вершины – на доброй половине выставок прославленную картину вешают вверх ногами.
Но неужели всё величие работы, написанной ещё в тысяча девятьсот пятнадцатом – только в этих технических тонкостях? Неужели ценители живописи заказали Малевичу – за бешеные деньги – множество авторских копий ради того, чтобы отследить, сколь точно сможет мастер вручную воспроизвести все нюансы изначальной версии?
Вряд ли. Ведь сам живописец не пытался идеально повторять своё решение. Иначе не написал бы в дополнение к семи экземплярам «Чёрного квадрата» ещё и два экземпляра «Красного квадрата» – тоже неправильной формы.
Первоначально – ещё в тысяча девятьсот тринадцатом – «Чёрный квадрат» возник не как живописное произведение, а как декорация к футуристической опере Михаила Васильевича Матюшина «Победа над Солнцем» на либретто Алексея Елисеевича Кручёных и Виктора Владимировича Хлебникова, более известного под псевдонимом Велимир. Возможно, от противопоставления маленькому Солнцу на огромном небе идёт равенство фона и окрашенной площади картины. Хотя в наименее известной супрематической композиции Малевича – «Белом квадрате» – отличить фон от краски может только намётанный глаз опытного художника или хотя бы тонкого ценителя живописи.
Только что я помянул Кручёных и Хлебникова. Они сравнительно мало памятны современным любителям поэзии. Да и при жизни их знал далеко не каждый. Мало кому под силу отчётливо произнести известнейшее пятистрочие Кручёных:
дыр бул щыл
убешщур
скум
вы со бу
р л зз
А в провинциальной типографии не смогли набрать шесть страниц хлебниковских производных от корня «люб»: в ту пору текст для печати именно набирали из заранее отлитых отдельных букв, и запаса отливок «Ю» не хватило.
Кручёных и Хлебников – поэты для поэтов. Они постоянно играли со словом. А потом десятки других творцов наполняли найденные ими новые формы разнообразным содержанием. Не зря Владимир Владимирович Маяковский – тоже великий новатор – считал Кручёных и Хлебникова своими учителями.
Поиски Малевича – художника для художников – ещё сложнее. Потому что в ту эпоху менялся не только язык живописи, но и стоящая перед нею цель.
Несколько тысячелетий художники отрабатывали технологию всё более точного отображения видимой картины мира. Из древнегреческих времён до нас дошла легенда о великих мастерах Зевксисе и Паррисии. Зевксис написал гроздь винограда так точно, что налетели птицы и попытались её клевать. Паррисий, увидев это, пригласил Зевксиса к себе домой. Тот увидел в мастерской конкурента новую работу, прикрытую полупрозрачной занавеской, попытался её отодвинуть – и оказалось, что занавеска тоже рисованная. Зевксис признал себя побеждённым: он смог обмануть только глупых птиц, а Паррисий перехитрил опытный глаз первоклассного мастера.
С тех пор сделано ещё множество формальных открытий. Так, взаимное расположение предметов точно отображает геометрическая перспектива. А, скажем, Андрей Рублёв написал знаменитую «Троицу» в обратной перспективе – с точки зрения бога, глядящего сквозь икону на молящегося перед нею.
Но в середине девятнадцатого века появился фотоаппарат – и в одночасье обесценил едва ли не все накопленные достижения живописи. Геометрию пространства не воспроизведёшь точнее бесстрастного объектива. Даже цвет на снимках точно передаётся уже более века.
Человеку незачем конкурировать с машиной. Художники стали отображать не просто видимый мир, а, например, свои впечатления от него: целое направление живописи так и называется импрессионизм – впечатленчество. Или выражать внутренние чувства: экспрессионизм – выраженчество. Форму предметов не копировали, а расчленяли на простейшие компоненты: Пабло Пика́ссо назвал своё направление поисков «кубизм».
Малевич тоже много экспериментировал. Сумел определить, к чему приведёт избранное им – и многими его коллегами – направление поисков. И отобразил на полотне конечную точку маршрута.
Предостережение помогло. Многие, кто вослед Малевичу искал супрематизма – верховенства – формы над содержанием, переключились на качественно иные направления развития. Тот же Пика́ссо вскоре ушёл от кубизма: теперь выделяемые им изначальные элементы видимых форм были хотя и просты, но взяты из природы, а не геометрии.
В неровных контурах и бесчисленных красочных слоях «Чёрного квадрата» знаток истории послефотографической живописи может разглядеть сотни картин, уже написанных выдающимися экспериментаторами, и многие тысячи ещё не созданных проб и неизбежных при этом ошибок. Этот намёк на целую эпоху – главная суть и ценность работы, созданной вроде бы только для своих.
Человек – это звучит дорого Ценность человека растёт по мере падения цены вещей
Вторую Мировую называют Войной Моторов. Но моторы не рождаются и не лечатся сами собою. Результаты войны изрядно зависели от работников, создающих технику на заводах и ремонтирующих её в полевых условиях.
Немцы в расчёте на традиционно высокое мастерство создали непревзойдённую ремонтную службу. Даже система учёта потерь техники исходила из того, что танк остаётся на балансе, пока цела хотя бы табличка с заводским номером: остальное к ней прикрутят и приварят в мастерской.
Зато СССР несравненно лучше отладил серийное производство – в расчёте на неопытных рабочих.
Великий конструктор артиллерии Василий Гаврилович Грабин с началом войны радикально изменил устройство своих пушек – устранил едва ли не все технологические операции, требующие высокого индивидуального мастерства. В результате горьковский завод имени Сталина увеличил выпуск в восемнадцать раз: одних трёхдюймовок ЗиС-три там за войну выпустили сотню тысяч.
Тридцатьчетвёрка военных лет явно грубее первых образцов. Щели в люках моторного отделения так выросли, что немецкие пехотинцы ухитрялись, пропустив танк над собой и прыгнув на него сзади, без особого труда заливать туда бензин прямо из канистры. Немалая часть броневых деталей – прежде всего башня – из катаной стала литой: пришлось заметно нарастить толщину (и, значит, вес), чтобы сохранить прежнюю снарядостойкость. Разве что воздушный и масляный фильтр усовершенствовались – и то лишь потому, что изначальные варианты были вовсе неработоспособны.
До войны наша боевая техника рассчитывалась на неторопливый выпуск и тщательный ремонт. Едва ли не вся продукция военных лет по служебным характеристикам похуже. Зато её стало несравненно больше, чем у немцев. Мы их завалили – вопреки расхожему мнению – не трупами бойцов, а техникой.
Боевые потери в Красной Армии всего на десятую долю больше, чем в Вермахте и его союзниках. Вдобавок советские лагеря для военнопленных – в отличие от немецких – соответствовали международным нормам. Мы не мстили за массовую гибель наших пленных от голода, болезней и непосильного труда. Основная часть захваченных нами врагов вернулась домой. Поэтому суммарные потери наших военнослужащих чуть ли не наполовину выше вражеских.
А вот британские и американские торговые моряки довольно долго заваливали врага своими телами. Средства борьбы с германскими подводными лодками и самолётами сформировались лишь через пару лет после начала полномасштабной войны. До того «волчьи стаи» гросс-адмирала Карла Дёница и «кондоры» рейхсмаршала Германа Гёринга охотились за транспортами почти беспрепятственно. Американцы ответили индустриальным способом. Уже к концу тысяча девятьсот сорок второго от закладки до спуска на воду транспортного судна серии Liberty проходило всего шесть недель. Восемнадцать верфей с тысячами субподрядчиков выпускали в день по три транспортника или танкера. Немцы не успевали их топить.
