Даниил Краминов - Сумерки в полдень
— Том! Том! — вскричали мать и Пегги, бросаясь к нему.
Девочки, сидевшие на кухне, вбежали в комнату с восторженным визгом:
— Том! Том пришел!
— Ох, Томас, какой же ты красивый! — воскликнула мать, с восхищением осматривая сына.
Тот одернул зеленоватую суконную куртку и щелкнул каблуками тяжелых армейских ботинок, вытягиваясь перед матерью и сестрой. Он только сейчас увидел за столом постороннего и, перестав дурачиться, смутился. Отбросив к стене длинный узкий мешок с лямками и кинув на него шинель, висевшую на руке, он вопросительно уставился на Антона.
— Познакомься, Том, — сказала Пегги. — Это мистер Карзанов из русского посольства.
Томас прошагал, топая коваными ботинками по бетону пола, и подал Антону руку.
— Рад, — сказал он коротко. — Вы давно у нас?
— Где? Здесь? — переспросил Антон, оглядывая комнату. — Или в стране?
— В стране.
— Нет, недавно.
— Ну, как вам понравилось?
— Ничего, более или менее. — Англичане любили спрашивать иностранцев о своей стране, и Антон уже научился отвечать коротко и неопределенно.
— Да, более или менее, — повторил Томас с усмешкой. — Кому более, а кому менее.
Он помолчал немного, внимательно рассматривая Антона беспокойными и сердитыми, как у отца, глазами.
— У вас там, дома, то же происходит? — спросил он наконец, не отрывая пытливого взгляда от лица гостя.
— Что то же?
— Безработные роют траншеи, чтобы было где прятаться на случай бомбежек, а их сыновей одевают в походную форму, чтобы отправить в воинские части.
— У нас нет безработных, — сказал Антон.
— А кто же роет траншеи?
— Я думаю, у нас траншей не роют.
— Вы не боитесь нападений с воздуха?
— Мы не ожидаем их, — возразил Антон. — И не верим, что в Берлине решатся на это, если все мы — Англия, Франция, Чехословакия и Советский Союз — выступим согласованно и смело против Гитлера. Его генералы боялись и боятся войны на два фронта больше всего на свете, и они не позволят ему начать ее.
— Если бы выступили все вместе, — проговорила Пегги с сомнением, — если бы все вместе…
— Вы что, не верите? — спросил Антон.
— Я-то еще не знаю, верить или не верить, а вот другие не верят.
— Кто же эти маловеры?
— А вы не выдадите меня?
Антон взглянул на Пегги и отрицательно покачал головой.
— Ни мистер Макхэй, ни мистер Хартер не верят в это. Даже Фил не верит, что наши большие шишки захотят действовать вместе с вами или чехами против Гитлера.
— Тогда зачем же они одели Тома в солдатскую форму? — удивленно вскричал Джо Леннокс. — И зачем призывают его на воинскую службу?
Пегги подняла и опустила худенькие плечи.
— Этого я не знаю, папа.
— Ну, а эти твои… Макхэй, Хартер… знают?
— Знают или не знают, — досадливо проговорил Томас, — а мне приказано завтра явиться в казармы полка для прохождения службы. Если не явлюсь, военный трибунал.
— Завтра? Уже завтра? — с тревогой воскликнула мать.
— Я же сказал, что прибыл домой для последней ночевки.
— Я думала, ты шутишь, Том…
— Нет, мам, мне не до шуток, — произнес Том. — Не хочу вас пугать, но нам сказали, что война может начаться в любой день, даже в любой час.
— О боже мой! Да как же это так?
Томас обнял мать за плечи, ласково прижал к себе.
— Ничего, мам, не волнуйся. Мы же не одни в таком положении. А я, по крайней мере, теперь буду жить, одеваться, питаться и даже, как мне сказали, пить пиво за счет его величества короля Джорджа Шестого.
— О Том, ты опять шутишь!..
— А что остается, мам? И в самом деле, одним ртом меньше, и нашей Пегги будет легче содержать на свое маленькое жалованье большую семью.
— Перестань, Том! Прошу тебя, перестань! Как ты можешь так говорить?
Антон поднялся из-за стола и, сказав, что должен уйти, поблагодарил хозяев за гостеприимство. Его не удерживали, но Пегги вызвалась его немного проводить: ей все равно нужно было позвонить Марте и узнать, вернулся ли Фил.
— Его арестовали, — невольно вырвалось у Антона. — Я видел, как его схватили, посадили в полицейскую машину и увезли, и Макхэя и Хартера тоже.
— Тогда я непременно должна позвонить Марте и сказать ей, что случилось. Непременно!
Томас тоже поднялся из-за стола и, надев берет, насупленно объявил:
— Я с вами.
Сестра взглянула на него с недоумением, но тут же согласилась.
— Что ж, Том, пойдем.
Антон простился с родителями Пегги и вместе с ней и Томасом вышел на улицу, уже заблестевшую от дождя.
— Опять дризл, — осуждающе сказал Томас и поднял высокий и толстый воротник армейской куртки. Он заботливо раскрыл зонтик над головой сестры.
Пегги взяла Антона под руку, и он почувствовал греющее прикосновение ее плеча. Они прошли до конца улицы, лишь изредка обмениваясь замечаниями о погоде. На перекрестке Пегги скрылась в оранжевой будке телефона-автомата. Томас повернулся лицом к Антону и угрожающе проговорил:
— Послушайте, мистер, не знаю, какие у вас там, дома, правила в отношении девушек, но если вы обидите Пегги, я вернусь в Лондон и рассчитаюсь с вами. Клянусь вам всем святым, рассчитаюсь. Солдатам, как известно, нечего терять, кроме своей жизни, а жизнь их недорого стоит.
— Я не собираюсь обижать ее, — проговорил Антон. — Откуда вы взяли?
— Ну и хорошо, — перебил его Томас, не дослушав. — Не собираетесь и не собирайтесь. Она лучшая сестра, лучшая дочь и лучшая девушка в этом мире, и я не позволю никому — слышите? — Никому — ни англичанину, ни иностранцу — тронуть ее пальцем!..
— У меня нет и мыслей об этом… — смущенно начал Антон, но Томас снова не дал ему договорить.
— И не должно быть! — жестко произнес он. — И не должно быть!
— Чего не должно быть? — спросила Пегги, подходя к ним. — Чего не должно быть, Том?
— Ничего, Пегги, — ответил брат, беря ее под руку. — Прощайся, и пошли домой.
Пегги, поняв по их насупленным лицам, что между ними что-то произошло, посмотрела на Антона с растерянной и виноватой улыбкой. Он поклонился ей.
— До свидания, мисс Леннокс.
— До свидания, мистер… Энтони. Надеюсь, мы еще встретимся. Мне очень нужно поговорить с вами.
Глава седьмая
В вестибюле полпредства, куда Антон зашел по пути в отель, царило необычайное оживление. Сгрудившись у стола привратника, люди рассматривали что-то с возбужденным любопытством и, перебивая друг друга, выкрикивали:
— Это мне! А это мне!
Увидев зажатые в руках конверты, Антон догадался, что пришла почта. Он также протиснулся к столу и начал торопливо перебирать ворох писем, выхватывая и засовывая в карман свои, с потрясающе коротким адресом: «Лондон. А. В. Карзанову». Хотя он спрятал уже четыре письма, продолжал перебирать конверты, страстно желая найти пятое, но для него самое первое, самое главное, с таким знакомым четким, заваливающимся немного влево почерком. Его не было, и Антон отодвинулся от стола, огорченно и подавленно думая о том, почему же Катя не написала ему: забыла, заболела, поленилась или просто не захотела? Он уже собрался уходить, когда Сомов, появившись из сумрака холла, окликнул его.
— Впопыхах прихватил и ваше письмо, — сказал он виновато, — извините великодушно!
— Пожалуйста! — обрадованно воскликнул Антон, сердцем почувствовав, что это именно то самое письмо, которое он ждал, о котором думал.
Он поспешил в отель. Войдя в свою комнату, Антон зажег свет и разложил письма на столе. На одном конверте он узнал почерк брата Петра, на другом — Ефима Цуканова, адрес третьего письма был написан незнакомой рукой, а четвертого — на машинке. Но Антон первым открыл письмо Кати. Оно было коротким и взволнованным, как крик.
«Антон, что же это такое? Почти месяц, а от тебя ни слова, ни весточки. Все получают, от всех приходят письма, только мне ничего. Что с тобой? Почему молчишь? Не хочешь писать? Тогда напиши хоть об этом. По крайней мере, я не буду мучиться, думая дни и ночи, не случилось ли чего-нибудь с тобой. Иногда в голову лезут такие страшные мысли, что хоть бейся о стену, криком кричи. А посоветоваться, поговорить не с кем. Нет ни папы, ни Игоря. А Юлия только злорадствует, говорит, что ты поступаешь по пословице: с глаз долой — из сердца вон, — и советует так же поступить и мне. И ставит в пример Игоря: из Берлина написал, из Женевы — с каждой почтой. Даже ее племянница Елена сумела написать матери два письма — из Берлина и Женевы, причем в одном намекнула, что по пути в Берлин ты много помогал ей, потому что увлекся ею. Я знаю, Елена всегда переоценивала себя, но все же меня этот намек разозлил и обидел. Разозлил тем, что Елена по-своему истолковала твою помощь, в которой ты, наверно, не мог ей отказать, а обидел тем, что ты нашел время и возможность помогать ей, но не нашел ни времени, ни возможности написать мне хотя бы несколько слов. Этого я не понимаю.
