С. Кара-Мурза - Нациестроительство в современной России
Социологи пишут, что в этих программах «знания и эрудиция участников все более уходят на второй план. Акцент делается на возможностях победы над противником через подкуп, сговор, активизацию темных, находящихся в глубине души инстинктов. Практически во всех программах прослеживается идея, что для обладания материальным выигрышем — т. е. деньгами, хороши любые средства. Таким образом, программы ориентируют зрителя на определенный вариант жизни, стиль и способ выживания».564
Свою функцию в нациестроительстве перестала выполнять и эйдосфера — сфера зрительных образов (живопись, фотография, плакаты). Эту свою роль активно выполняла живопись в XIX в., а в ХХ в. к ней присоединились фотография и искусство плаката. Уже с 1918 г. информационное пространство СССР стало наполняться произведениями, конструировавшими образ советского человека, который обогащался все новыми и новыми признаками в быстро меняющейся социальной и культурной обстановке. Достаточно вспомнить картины и плакаты А.А. Дейнеки, где этот образ создавался средствами и социалистического реализма, и модернизма; скульптуры В.И. Мухиной или Е.В. Вучетича. Сейчас такой поддержки в осуществлении программы нациестроительства от художников и скульпторов получить, видимо, не удастся.
То же самое можно сказать и о песне — исключительно важным для народа и нации сочетанием семантической информации с эстетикой. Советская культура унаследовала еще дореволюционные песни и романсы Серебряного века и песни с революционной эстетикой, а затем был создан огромный массив советских лирических композиторских песен, восходящих к народной песне. Если где-то сейчас люди еще поют — для себя или хором за столом — то это именно песни советского периода. С какими песнями сегодня собирать российскую нацию?
Потоки информации — во всех знаковых системах — либо укрепляют легитимность существующего порядка, либо подрывают ее, либо соединяют людей узами «горизонтального товарищества», либо разрывают эти узы. В нормальном состоянии государство контролирует основные каналы информации разными способами (не обязательно цензурой); но пока что эта система не сложилась, и эффективность государственной политики низка, особенно в сфере национальных отношений. Это резко усложняет задачи нациестроительства, и принципиальное укрепление этого «фронта» является стратегической и в то же время срочной задачей. На наш взгляд, пока что она недооценивается ни государством, ни обществом.
Заключение
В 1990-е гг. кризис официального марксизма, который оказался беспомощным в качестве основания советского обществоведения, плавно, без заминки перешел в кризис российского «либерализма» как основания уже антисоветского обществоведения. Оба эти учения, корнями уходящие в Просвещение, были проникнуты механистическим детерминизмом и не отвечали картине мира конца XX века.
Как следствие, и советское, и антисоветское обществоведение за последние 25 лет не дали систематизированного знания, необходимого для осмысления нашего кризиса. Что написали десятки тысяч обществоведов?
Целая рать экспертов и политологов, которые снабжают государственную власть РФ идеологическими метафорами, афоризмами и формулами, не может встроить их в реальный контекст и как будто не может додумать их. Вот, некоторое время на всех уровнях власти делалось ставшее почти официальным утверждение, будто «террористы не имеют национальности». Понятно, что оно вызвало замешательство — куда же у них делась национальность? Каким образом они от нее избавились? Это заявление было тем более странным, что вся российская и мировая пресса была полна выражениями типа «палестинские террористы» (баскские, чеченские и пр.). Какой эксперт предложил эту формулу? Какие доводы при этом приводились? Почему образованные люди на высоких постах ее приняли? А ведь понятие национальность имеет фундаментальное значение для государственной политики.
Мы видим весьма слабое научное «сопровождение» переживаемой нами социальной катастрофы; но еще хуже обстоит дело с осмыслением того, что происходит в сфере этничности. Опираясь на постулаты истмата, советская этнология «шла своим путем». Она выпала из мирового сообщества, которое в послевоенный период быстро наращивало методологическое оснащение. Эта изоляция не была преодолена и во время перестройки.565
Переходя на язык науковедения, можно сказать, что когнитивная структура нашего обществоведения (т. е. система понятий, фактов, теорий и методов), в приложении к проблемам национальности и нации, кардинально разошлась с когнитивной структурой мирового сообщества. То небольшое сообщество ученых, которое работает в новой парадигме этнологии, в методологии конструктивизма, практически не имеет доступа к тем средствам, которые могли бы оказать заметное влияние на массовое сознание и мышление политиков.566
И сегодня, через 25 лет после начала реформ, система взглядов на этничность в массе российских обществоведов (а за ними и политиков) поражает своей устойчивостью и инерцией. Почти ничего не изменилось — вопреки всему тому, что происходит за окнами кабинетов и аудиторий. И это — наша национальная беда, она поразила и правых, и левых.
Вот философ-либерал, энтузиаст рыночной реформы, пишет в духе дремучего биологического примордиализма: «Национальность дана человеку от рождения и останется неизменной всю его жизнь. Она так же прочна в нем, как, например, пол».567 Вот левый патриот, один из руководителей НПСР, А. Уваров беспредельно удревняет русский народ: «Целое тысячелетие после крещения Руси, сожжения волхвов и ведунов скрывали от нашего народа, что Русь была не языческой, а арийской, т. е. ведической».568 Вот книга идеолога неоязычества В.А. Истархова «Удар русских богов» (четвертое издание ее вышло в 2005 г.). Читать эту книгу в ХХI в. кажется чем-то невероятным; но она пользуется популярностью в кругах математиков и физиков ведущих институтов РАН.
Однако дело не только в приверженности примордиализму, а в том, что эта приверженность бессознательная, «стихийная», не позволяющая не то что сделать четкие умозаключения, но и сформулировать саму проблему. В. Малахов пишет об этом свойстве именно в связи с представлениями об этничности: «Бросается в глаза методологическая рыхлость отечественного обществознания советского времени. Достаточно было оговориться, что это наш марксистский историзм или наша марксистская теория систем, чтобы все подозрения в некогерентности были сняты. Эта практика породила на свет привычку ничего не продумывать до конца, специфическую половинчатость мыслительных процедур. И отсюда специфический шок, который мы все пережили в конце 1980-х, когда стало можно сказать все, что ты думаешь. И оказалось, что сказать-то особенно нечего».569
Когнитивная структура бытующих в среде нашей гуманитарной интеллигенции представлений об этничности законсервировала догмы примордиализма XIX в., подкрепленные истматом с его верой в незыблемые «объективные законы». Это приучило обществоведов сводить любую реальность к простым, но «всемогущим» моделям, что создавало иллюзию простоты и прозрачности происходящих в реальности процессов. Поэтому Малахов и говорит о необходимости «обратиться к методологическим основаниям российского обществознания в целом».
Даже вроде бы признавая этничность продуктом культуры, рассуждения гуманитариев чаще всего незаметно скатываются к признанию наличия в явлениях этничности какой-то объективной сущности, которая и предопределяет ход этнических процессов. Когда речь заходит о том, где же таится эта сущность этничности, то рассуждения становятся очень туманными. Ю.В. Бромлей пишет об этническом характере: «Хотя черты характера не только проявляются через культуру, но и прежде всего ею детерминируются, все же в “интериорном” состоянии они находятся за пределами объективируемой культуры, отличаясь у каждой этнической общности своей спецификой».570 Слово «интериорный» (внутренний) ничего не объясняет. Вопрос остается: что находится там, «за пределами объективируемой культуры», где скрывается специфика этнического характера? Разве за пределами культуры находится не природа (для человека — биология)? Или речь идет о душе?
Такие представления очень легко переводили рассуждения об этничности в сферу мифотворчества, что во многом и определяло развитие кризиса сознания 1990-х годов. Легкость соскальзывания к мифотворчеству иллюстрируется тем, что и в среде части этнологов, и в широких кругах интеллигенции активно используется понятие национальный характер, которое не имеет ни эмпирических, ни логических оснований и является метафорой, не обладающей познавательной силой. Но этим «социологически бессмысленным» понятием полны выступления ученых, политиков, публицистов. Действительно, издавна это понятие применялось очень широко — о национальном характере писали Чаадаев, Розанов, С. Булгаков, Франк, Бердяев, Карсавин и др. Были и противники — так, П.Н. Милюков считал это понятие ненаучным, а Л.Н. Гумилев называл его мифом.
