Морис Жоли - Разговор в аду между Макиавелли и Монтескье
Я уже говорил о войнах. Они свирепствуют до сих пор, и мне это известно; но — и это первое достижение — они более не дают победителю права собственности на побежденные государства. Право, едва ли знакомое вам, международное право, определяет сегодня отношения между народами точно так же, как гражданское право определяет отношения между гражданами в каждой стране.
После того, как народам гарантировали права личности гражданскими законами, а коллективные права — договорами, они вознамерились упорядочить свои отношения с государями и закрепили свои политические права в конституциях. Отданные надолго во власть произволу, определявшемуся неразделенностью властных функций, что позволяло государю издавать тиранические законы и тиранически проводить их в жизнь, они в своих конституциях разделили исполнительную, законодательную и судебную власть, и это разграничение не может быть отменено без того, чтобы все государство не пошатнулось.
Только эта поистине грандиозная реформа создала внутригосударственное публичное право, обнаружив высшие принципы, лежащие в его основе. Личность государя перестала отождествляться с государством. Суверенитет понимается теперь как достояние нации, которая и осуществляет разделение отныне независимых друг от друга властных функций между государем и политическими институтами. Сейчас, когда меня слушает известный государственный муж, я не стану излагать всю теорию режима, называющегося во Франции и в Англии конституционным. Он установился сейчас во всех наиболее значительных государствах Европы не только потому, что является выражением высшей политической мудрости, но, прежде всего, поскольку предоставляет единственную осуществимую на практике возможность управлять в соответствии с идеями современной культуры. Во все времена, и при либеральном, и при тираническом образе правления, править можно было только при помощи законов. Поэтому только в принципе законотворчества состояла легитимная защита гражданина от государства. Если государь единственный законодатель, он будет издавать только тиранические законы, и уже тогда следует почитать счастьем, если за немногие годы он не ниспровергнет все законодательство; в любом случае это откровенный абсолютизм. Если законодателем становится сенат, то мы имеем дело с олигархией, ненавистным народу режимом, поскольку при нем имеется ровно столько же тиранов, сколько сенаторов. Если законодателем становится народ, то начинается анархия, являющаяся всего лишь другим путем к деспотизму. Но если это избранное народом собрание, то первая часть задачи уже решена; таким образом закладывается основа репрезентативного правительства, и именно правительства такого типа сейчас у власти во всей центральной части Европы. Но собрание народных представителей, удерживающее в своих руках всю полноту законодательной власти, немедленно злоупотребило бы своей властью и ввергло государство в пучину бедствий. Существующая форма правления является счастливым сочетанием аристократии, демократии и монархизма, и именно потому, что объединяет и уравновешивает властные функции, что представляется мне шедевром человеческого духа. Личность правителя остается священной и неприкосновенной. Но хотя он и сохраняет множество важных привилегий, которые должны быть оставлены ему для блага государства, главная его задача — заботиться о проведении законов в жизнь. Поскольку вся полнота власти не сосредоточена более в его руках, ответственность отныне переходит к его министрам, совместно с которыми он правит страной. Закон, который он должен предложить лично или при сотрудничестве с другими органами, подготавливается государственным советом, состоящим из мужей, искушенных в правлении государством, затем представляется верхней палате, членство в которой пожизненно или наследственно, и которая определяет, нет ли в нем противоречий с конституцией; затем он голосуется законодательным органом, избранным путем всенародного голосования, и исполняется независимым чиновничеством. Если закон несовершенен, он отвергается или исправляется законодательным собранием; верхняя палата препятствует его принятию, если он не соответствует конституционным началам. Именно победа этой системы, которая столь глубоко продумана и — как вы сами поймете — может функционировать самыми разнообразными способами в зависимости от темперамента народа, соединила порядок со свободой, статику с динамикой, дала возможность всем гражданам участвовать в политической жизни и покончила с уличными беспорядками.
Как видите, отношения государя и подданных основываются на разветвленной системе гарантий, незыблемым основанием которых является гражданский порядок. Имущество и личность граждан не могут подвергаться произволу властей. Судопроизводство основывается на том, что обвиняемого судят равные ему. Надо всеми судами стоит верховный суд, задачей которого является кассация приговора, если он вынесен с нарушениями законности. Сами граждане защищают свои права, создавая для поддержки полиции в городах отряды гражданской милиции. Рядовой гражданин может при помощи петиции довести свою жалобу до высших органов, представляющих народ. Общины управляются выборными чиновниками. Ежегодно собираются провинциальные собрания, выбранные путем голосования, чтобы обсудить нужды и желания населения.
Я, Макиавелли, нарисовал вам весьма приблизительную картину тех учреждений, что процветают сегодня в современных государствах, в особенности в моем прекрасном отечестве. И поскольку гласность — одна из основ свободы народа, то все эти учреждения не просуществовали бы долго, если бы их деятельность не освещалась ярким светом общественного мнения. Тип власти, совершенно неизвестный в вашем столетии и образовавшийся в мое время, сейчас начинает интенсивное существование. Это пресса, столь долго недооцененная, по сию пору обвиняемая невеждами во всех грехах, та пресса, к которой вполне применимо прекрасное высказывание Адама Смита о кредите: «Это голос народа». И впрямь, этот голос освещает все развитие идейного мира современных народов. Пресса имеет в государстве функции, подобные полицейским. Она выражает потребности, оглашает жалобы, разоблачает злоупотребления и произвол; она принуждает к нравственному поведению всех носителей власти. Для этого достаточно высказывать им в лицо общественное мнение.
Макиавелли, разве найдется в устроенном подобным образом обществе место честолюбию государя, деяниям тирана? Мне прекрасно известно, какие мучительные катаклизмы сопровождают завоевания. Во Франции свобода, утопленная в крови революцией, ожила вновь только вместе с реставрацией. Грядут новые потрясения; но все основы, все учреждения, о которых я вам поведал, стали уже частью нравов Франции и всех тех народов, которые можно назвать культурными. Я кончил, Макиавелли. Государства управляются теперь только по законам справедливости. Нынче министр, следующий вашему учению, не удержался бы и года у власти. Монарх, возжелавший употребить на практике максимы вашей книги о государе, навлек бы на себя возмущение подданных; от него отвернулась бы вся Европа.
Макиавелли
Вы так думаете?
Монтескье
Вас рассердила моя откровенность?
Макиавелли
Нет, отчего же!
Монтескье
Могу ли я надеяться, что вы хоть отчасти изменили свой образ
мыслей?
Макиавелли
Я позволю себе шаг за шагом разобраться во всех тех замечательных вещах, о которых вы говорили, и доказать вам, что и сейчас смысл имеют только мои уроки, невзирая на новые идеи, нравы, на ваши так называемые принципы государственного права, на все учреждения, о которых вы только что говорили.
Но позвольте прежде обратиться к вам с вопросом: до какого момента знакомы вы с новейшей историей?
Монтескье
Знания, полученные мною о различных государствах Европы, простираются до конца 1847 года. Блуждая по этим бескрайним равнинам в толпах отлетевших душ, я не встретил ни одной, которая поведала бы мне что-либо о последующем времени. Спустившись в царство теней, я провел приблизительно полстолетия с народами древности и не более чем четверть века назад столкнулся с толпами современных народов. При этом большинство из них происходило из отдаленнейших стран. Я даже не знаю толком, какой нынче год на земле.
Макиавелли
Вы убедились, Монтескье, здесь последние становятся первыми! Государственный деятель средневековья, политик варварской эпохи знает, оказывается, об истории современности больше, чем философ восемнадцатого века. Сейчас тысяча восемьсот шестьдесят четвертый год от Рождества Христова.
Монтескье
Не будете ли вы так любезны, Макиавелли, поведать мне — я очень вас прошу! — о том, что случилось в Европе с 1847 года?
