Морис Жоли - Разговор в аду между Макиавелли и Монтескье
Что же касается их отношения к правителю, то тут все ясно: в недрах такого общества зреет гражданская война. Молчание народа — лишь покорность побежденного, которого лишили права жаловаться. Подождите, пока он проснется. Вы создали теорию насилия, и вы с уверенностью можете рассчитывать на то, что народ усвоит ее. При первом же удобном случае он разорвет свои оковы. Он разорвет их, как только представится малейший повод, и силой вернет себе то, что силой же было у него отнято.
Деспотизм основывается на послушании трупа, которого требуют иезуиты. Его закон: убивать или быть убитым. Сегодня он сеет насилие, завтра разгорается гражданская война. Во всяком случае, так развиваются события в их широтах. На востоке народы мирно спят в недостойном порабощении.
Государь не может позволить себе того, что не дозволено подданным: вот мой вывод. Он справедлив. Вы думаете, что сможете привести меня в замешательство, сославшись на пример многих великих мужей, кои отважными деяниями и насилием над законом принесли своим странам мир, а иногда и славу: вот ваше великое доказательство того, что добро проистекает из зла. Но вы не доказали мне, что эти мужи принесли больше добра, чем зла. Отсюда никоим образом не следует, что без них народы не защитили бы и не спасли себя. Лекарство, употребляемое вами, бессильно против ростков гибели, взращиваемых вами. Зачастую несколько лет анархии менее разрушительны для государства, чем долгие годы молчаливо сносимого деспотизма. Вы восхищаетесь великими людьми, я восхищаюсь лишь великими общественными системами. Я полагаю, что народам, чтобы быть счастливыми, нужны не столько гениальные, сколько справедливые люди; тем не менее, я соглашусь с вами в том, если это важно для вас, что некоторые из актов насилия, которые вы так защищаете, и впрямь пошли на пользу определенным государствам. Такие действия могут быть оправданы для народов древности, которыми правили рабство и фатализм. Они вновь появляются в средневековье и даже в новое время. Но в той же степени, в какой смягчились нравы, в какой просвещение распространилось среди разных народов Европы, а прежде всего в той, в какой лучше стали изучены основы науки о государстве, в той же степени и в принципе, и на самом деле насилие сменилось правом. Разумеется, и впредь будут вестись освободительные войны, и очень много преступлений будет совершаться во имя свободы, но политического фатализма больше нет. Если прежде вы могли говорить, что в ваше время деспотизм был необходимым политическим злом, сейчас вы такой возможности лишились; при современном уровне нравственности и государственности основных народов Европы деспотизм стал невозможен.
Макиавелли
Невозможен?.. Если вам удастся доказать мне это, то я охотно буду следить за ходом вашей мысли.
Монтескье
Я очень легко докажу вам это, если вы еще склонны слушать меня.
Макиавелли
Весьма охотно. Но берегитесь. Мне кажется, вы берете на себя слишком много.
Разговор третий. Принципы правового государства
Идея правового государства выводится из принципа равенства всех граждан — Государственная власть ограничивается государственным правом — Правовой порядок обеспечивается принципом разделения власти.
Монтескье
К этому берегу приближается толпа теней. Подойдите ближе, не то нас скоро разлучат. Они заполонят все кругом.
Макиавелли
В ваших последних словах я вовсе не обнаружил той ясности, которая отличала ваши речи в начале нашей беседы. Я нахожу, что вы перебрали с закономерностями, вытекающими из основных положений вашего «Духа законов».
Монтескье
В этом труде я заведомо избегал подробных теорий. Если он знаком вам не только в пересказе третьих лиц, то вы признаете, что отдельные мысли из числа тех, что я вам здесь излагаю, непосредственно проистекают из основных положений, мною там выдвигаемых. Но не страшусь сознаться: известия, полученные мною о новом положении вещей, изменили или дополнили некоторые из моих идей.
Макиавелли
Неужели вы всерьез уверены, что деспотизм несочетаем с тем политическим уровнем, которого достигли народы Европы?
Монтескье
Я говорил не обо всех народах. Но, если вам угодно, я назову те нации, в которых развитие науки о государстве привело к важным достижениям.
Макиавелли
Что же это за народы?
Монтескье
Англия, Франция, Бельгия, отчасти Италия, Пруссия, Швейцария, Германский союз, Голландия, а также Австрия, то есть, как видите, почти в точности та часть Европы, которую некогда занимала Римская империя.
Макиавелли
Мне кое-что известно о событиях, происходивших в Европе с 1527 года до нынешней поры, и должен вам сознаться, мне очень любопытно, как вы докажете ваше утверждение.
Монтескье
Так слушайте же, и — кто знает — возможно, мне и удастся убедить вас. Не люди, но институты гарантируют процветание в государстве свободы и добрых нравов. От совершенства или несовершенства институтов зависит всякое благо и всякое зло, которые могут последовать при объединении людей в сообщество. И если я настаиваю на наилучших институтах, то вам, разумеется, ясно, что вслед за Соломоном я имею в виду те лучшие из институтов, с которыми может примириться народ. То есть я не требую для народов невозможных условий существования и тем самым отличаюсь от жалких реформаторов, пытающихся устроить общество на основании чисто умозрительных конструкций, не учитывая климата, привычек, нравов, даже предубеждений.
На начальной стадии развития нации имеют то законодательство, которое возможно в этом состоянии. Античность дала нам примеры удивительных культур и государств, в которых достойным восхищения образом были достигнуты условия, ведущие к свободной форме правления. Народам христианской эпохи было труднее привести свои законодательства в соответствие с развитием общества. Но они учились у античности, и, несмотря на гораздо большую сложность своей культуры, пришли к еще более совершенным результатам.
Одной из первопричин как анархии, так и деспотизма является в государствах Европы теоретическое и практическое незнание принципов, согласно которым распределяются властные функции. Если принцип суверенности справедлив исключительно для личности государя, то о каком праве народа может идти речь? Если тот, кому довелось исполнять законы, был одновременно и законодателем, как могло быть его владычество отличным от тирании? Как граждане могли быть защищены от произвола, если к этому сочетанию законодательной и исполнительной власти добавлялась еще судебная, чтобы попасть вместе с ними в одни и те же руки? [16]
Мне известно, разумеется, что свершающееся раньше или позже дарование определенных свобод и прав способно даже при самом отсталом политическом устройстве преградить путь произволу абсолютной монархии и что, с другой стороны, ропот народа и великодушие отдельных венценосцев побуждают их с умеренностью пользоваться неограниченной властью, коей они облечены; однако не менее справедливо и то, что подобные уступки делаются исключительно в интересах монарха, имеющего все права на достояние, привилегии и жизнь своих подданных. Только разделение властных функций решило в Европе проблему свободного общественного порядка и претворило это решение в жизнь, и если что-то может умерить мой страх перед Страшным судом, так только та мысль, что моя жизнь на этой земле внесла некий вклад в освобождение народов от их бесправия.
Вы, Макиавелли, родились в конце средневековья, вы видели, как с искусством Возрождения взошла заря нового времени. Но общество, в котором вы жили, находилось — позвольте мне назвать вещи своими именами — еще целиком под гнетом варварских заблуждений. Вся Европа была ристалищем. Сила означала все, право — очень мало. Королевства становились добычей захватчиков. Внутри государств самодержцы боролись со своими вассалами, крупные вассалы уничтожали города. При феодальной анархии, которая превратила всю Европу в поле сражения, попранные народы привыкли видеть в государях и сильных мира богов, власти коих род человеческий подчинен неумолимой судьбой. Ваша жизнь пришлась на это бурное, но и великое время. Вы видели отважных полководцев, людей из стали, храбрецов, и этот мир прекрасной и ужасной анархии стал для вас тем, чем стал бы для художника, чья фантазия была бы захвачена им сильнее, чем его моральное чувство. Так я понимаю вашу книгу о государе. И вы были вовсе не так далеки от истины, признаваясь с чисто итальянским хитроумием, что хотели расспросить меня лишь потому, что были некогда дипломатом. Но с тех пор мир ушел далеко вперед. Сами народы стали сегодня вершителями своих судеб. Де-факто и де-юре они уничтожили привилегии аристократии. Они выдвинули принцип, который вам, последователю маркиза Юго[17], должен казаться совершенно неожиданным: принцип равенства. В своих правителях они видят только слуг народа. Они зафиксировали принцип равенства в законах, обязательных и неотъемлемых для всех граждан. Они привержены этим законам, стоившим их предкам столько крови.
