Алексей Кофанов - Предвечный трибунал: убийство Советского Союза
Судья полюбопытствовал:
– Это вы к чему?
– К тому, что столь вышколенные сотрудники все равно продолжали качественно работать, даже если б действительно состоялся гипотетический факт их обмана. Следовательно, никакого развала управления не произошло.
– Протестую! – вставила Прокурор. – Как выражается сам коллега Адвокат, это все домыслы.
– Протест принят. Продолжайте, свидетель.
Болдин собрался с мыслями и сообщил:
– Генсек имел крайне неприятную привычку никого не слушать. К нему являлись депутаты, деятели культуры, члены ЦК, порой он даже сам приглашал их для консультации – и не давал слова вставить. Разглагольствовал часа два, благодарил за внимание и отпускал[22]. Ясное дело, идти к нему вторично никому не хотелось.
– Может, это просто эгоцентризм, черта характера? – предположила Прокурор.
– Может быть. Но на развал управления она работала идеально. Еще одно: Горбачев необыкновенно много говорил – но не разъяснял свои идеи, а наоборот. В океане слов смыслы тонули, цели его оставались туманны. Он вообще никому не раскрывал своих истинных намерений. Даже ближайшие соратники знали лишь какую-то часть, план целиком был ведом лишь ему самому.
– План? Вы считаете, он изначально планировал именно убийство страны?
На этот главный вопрос Прокурора Болдин ответил не сразу. Пауза аж зазвенела от напряжения. Зрители перестали дышать. Адвокат весь напружинился в готовности кричать «Протестую!!».
– Думаю, стратегического плана ликвидации страны у него не было, – выдал наконец свидетель, и в зале облегченно зашуршали. Но обрадовались рано. – Я имею в виду, не было ясности, как это делать, – и стратегия менялась по ходу событий. Однако саму цель (уничтожение страны) Горбачев поставил изначально.
– Протестую!! Домыслы, домыслы! – Адвокат вскочил и замахал руками, чтоб внимание привлечь. – Это домыслы, свидетель не может их доказать! – вдалбливал он зрителям нужную ему мысль.
– Успокойтесь, коллега, – сказал Судья. – Секретарь, оформите эти показания как мнение, которое нуждается в проверке.
Защитник удовлетворенно сел, пока ему нужно было только это. А Прокурор задала еще один вопрос:
– Истец утверждает, что действия Горбачева инспирировались извне. Свидетель, вы можете это прокомментировать?
– Ну, после такой бури, – кивнул Болдин на Адвоката и слегка улыбнулся, – я уже вообще не решаюсь что-либо утверждать…
– Он вас не съест, – заверил Судья. – Тоже запишем как мнение, не переживайте.
– Да я, собственно, и не… Хорошо. Сказать могу вот что. В декабре 1987-го генсек был с визитом в Вашингтоне. Однажды Джордж Буш (тогда вице-президент) сопровождал его в машине от советского посольства до Белого дома – и у них состоялся доверительный разговор о перспективах перестройки. Помните, Михаил Сергеевич, вы сами мне об этом сказали? Вы использовали именно слово «доверительный». Я еще подумал: «Что бы это значило?»
Подсудимый неопределенно повел рукой.
– Вы умолчали тогда, в чем заключаются эти перспективы – так что я могу лишь догадываться. Но затем я видел не раз, как вы просили своих личных посланников передать Бушу, что договоренности в машине остаются в силе и вы будете исполнять их до конца. Конец перестройки нам известен… Следовательно, это вы в машине и обещали.
Зал взревел. Некоторые вскочили, кто-то вроде в обморок упал. Из гула выделились крики:
– Да он шпион!
– Провокатор!
– Я знал!
– Да вранье все!
– Всем спасибо. Объявляется перерыв, – заявил Судья спокойно, но почему-то очень громко и стукнул молотком.
Как перерыв?! Заканчивать же пора на сегодня! Кажется, весь день уж торчим… Но, видимо, в пространстве этого Трибунала иные представления о времени.
Юристы ушли, подсудимого увели под легким конвоем. В зале шумно включилась вентиляция, а публика к выходу потекла. И я тоже.
* * *Странно. Не помню ничего, кроме зала, – ни окрестностей, ни коридоров. Будто я оказывался сразу на месте, не подъезжал, не подходил. Какая сила меня сюда притаскивала?
Однако вот, пожалуйста, – дверь. Высокая, тяжкая, в стрельчатом проеме. Все уж вышли, я последний. Что ждет меня там, за пределом зала? Где я?!
Массивная бронзовая ручка холодит ладонь. Потянуть не решаюсь. Мысли больше не прячутся за судебную суету, и угловатой громадиной разросся страшный вопрос.
А не помер ли я?
Нет, правда: сижу черт знает где, трупаки показания дают… Лицо Прокурорши мучительно знакомо – но никак не могу вспомнить откуда. Где я мог ее видеть?? Причем ощущение, будто знаю я ее очень давно, с младенчества. Как это может быть?
Напрашивается скорбная версия: все это посмертные видения с элементами дежавю, а я в каком-то чистилище застрял. Вроде не меня чистят, а генсека – но как знать, вдруг на самом деле меня? Реакции мои оценивают, наблюдают и приговор-то вынесут мне…
Паранойя какая-то.
Я толкнул дверь, она подалась тягуче, и я вышел в сумрачный коридор.
Он тянулся вправо и влево, кое-где по нему прохаживались зрители – молча или тихонечко беседуя. Я постоял нерешительно и пошел направо. Коридор вскоре тоже направо повернул. И еще. И снова. Скоро ноги привели меня на прежнее место: я запомнил паркетину с рисунком древесных слоев наподобие египетского глаза.
Выходит, коридор лишь опоясывал зал заседаний; уйти по нему куда-то было нельзя.
Но есть же окна!
Я отодвинул плотную занавесь. Рама, стекло – а дальше гладкая ровная стена. И окно никуда не ведет.
Я подошел к другой шторе, тронул – и услышал голос сзади:
– Бесполезно. Проверено: ничего там нет.
Я лишь кивнул. Что еще оставалось?
Мимо прошли две доцентообразные дамы, долетел кусок их разговора:
– …нет, ну что вы! Компартия – это преступная организация, их всех судить надо! А нам подачку кинули: одного генсека.
– Я бы так не сказала. Страной коммунисты правили далеко не в худшие годы. Заслуги-то у них есть.
– Вы так считаете? – язвительно спросила первая, но больше ничего нельзя было уловить: далеко ушли.
А я задумался: кто из них прав? Забавно, но получилось, что обе.
Ведь роль партии в стране постоянно менялась.
Собрали ее господа с такими именами: Шмуэль Кац, Арон Кремер, Абрам Мутник, Борис Эйдельман, Натан Вигдорчик, Александр Ванновский, Степан Радченко, Павел Тучапский, Казимир Петрусевич. Это полный список делегатов I съезда РСДРП (1898). Сами прикиньте степень их русского патриотизма…
Съезды проходили за бугром, обычно в Лондоне. Ясно, что интересы Британии партия и защищала – точнее, интересы тамошней банкирской «элиты». Ведь финансовый центр мира переместился в США лишь в 1913 году, когда выпуск доллара из рук государства перетек к частной банкирской конторе по кличке Федеральная резервная система. До того главной мировой валютой был английский фунт.
Ранняя РСДРП Россию ненавидела. Ее пресса смаковала недостатки страны, таила достижения, буйно радовалась неудачам в японской и Первой мировой войнах. Стандартные повадки диссидентов.
Самое мерзкое, что в русском обществе, даже в аристократии, многие такой подход разделяли. Весь девятнадцатый век людей развращала либеральная пропаганда. Это сейчас коммунисты кажутся противоположностью либералов, но в конце 1860-х Достоевский очень точно описал будущую РСДРП: «Русский либерализм есть нападение не на русские порядки, а на самую Россию. Либерал дошел до того, что отрицает самую Россию, то есть ненавидит и бьет свою мать. Каждый несчастный и неудачный русский факт возбуждает в нем смех и чуть не восторг. Он ненавидит народные обычаи, русскую историю, все. Эту ненависть к России, еще не так давно, иные либералы наши принимали чуть не за истинную любовь к отечеству и хвалились тем, что видят лучше других, в чем она должна состоять; но теперь уже стали откровеннее и даже слова „любовь к отечеству“ стали стыдиться, даже понятие изгнали и устранили, как вредное и ничтожное»[23].
Слово «патриотизм» бесит либералов до сих пор. Прочая фразеология за модой следует (век назад о правах педерастов они не вопили), но их отвращение к патриотам неизменно. Почему?
– Тут у них любовь с интересом, тут у них лежбище! – говорил киношный персонаж. Это главное для них; а всякие там «права человека», «эмансипация», «рынок», «святость частной собственности» – лишь мишура для отвода глаз.
Ненависть к России – суть «русского» либерализма. Всегда. Была и будет.
С коммунистами, повторяю, сложнее.
Сначала они от либералов не отличались ничем. Ну, разве что обещали революцию и захват власти собой любимыми. На тот момент это был шизофренический бред, поскольку партия прозябала в ничтожестве: в 1905 году большевиков едва наскребалось 14 тысяч – при населении страны в 130 миллионов. Одна сотая процента… Лондонские хозяева подкармливали ее на всякий случай, но очень скаредно. От бедности Ленин даже поручил верным псам Красину и Литвинову устраивать «эксы», грабежи банков (приписывание налетов И. Сталину абсолютно бездоказательно).
