Алексей Кофанов - Предвечный трибунал: убийство Советского Союза
Я был готов к такому повороту и возразил, тоже вынимая блокнот:
– Однако журнал «Экономические науки», номер 8 за 1989 год, напечатал справку о численности госаппарата СССР в 1985 году. Общая сумма – да, близка к вашей – 17,3 миллиона. Но в это число входили все сотрудники аппарата: охранники, курьеры, машинистки; а также мастера (2,1 миллиона), бухгалтеры (1,8 миллиона), инженеры, техники, архитекторы, механики, агрономы и ветврачи (2,1 миллиона) и так далее[16]. Чиновников в чистом виде было совсем немного – не то что сейчас, в итоге перестройки… Управленческий аппарат вовсе не был раздутым!
– Это, я вам скажу, инсинуации. Я сейчас не готов ответить, но это инсинуации, – пробормотал Горбачев, стараясь казаться уверенным.
А я продолжил:
– Ваш премьер-министр Павлов написал: «Давайте разберемся, что такое Центр? Вот есть Совмин, и в его составе 113 министров, у каждого по пять замов. Прибавим к ним членов коллегий, и наберется всего-то две-три тысячи чиновников самого высокого ранга. В каждом министерстве в среднем по тысяче человек, значит, в общей сложности отраслевых чиновников наберется 150 тысяч. Вот это и есть „очеловеченный“ Центр со всеми его потрохами. Теперь достаньте союзный бюджет и посмотрите в графу расходов. Там сказано, что на содержание Совмина, всех его министерств и ведомств отпускается сумма в пределах трех миллиардов рублей в год. А весь бюджет – 350 миллиардов. Речь, выходит, идет о сумме, составляющей менее одного процента. И этот Центр пожирает все деньги?»[17]
– Полагаю, тему якобы «непомерно разбухшей командно-административной системы» можно больше не трогать, – распорядился Судья. – С ней все ясно.
Я согласился:
– Вы правы, обсуждать тут нечего. Но у меня еще один вопрос к свидетелю. Можно? Рой Александрович, ведь вы были не только депутатом Верховного Совета, но и членом ЦК КПСС. Это так?
Медведев уже сел в первый ряд и теперь ответил, не вставая:
– Несомненно.
Зал слегка зашумел. Я продолжил:
– То есть вы входили во все высшие управленческие структуры. Не считаете ли вы, что тоже отвечаете за развал страны?
Шум усилился. А свидетель возразил:
– Никоим образом. Я уже говорил: ЦК потерял реальную власть – а Советы, по сути, никогда ее не имели. Так что при всем желании я ни на что не мог повлиять.
– Зачем же вы тратили время на эту бессмысленную работу?
Рой Медведев задумался. И ответил через несколько секунд:
– Пожалуй, так: у нас все же была иллюзия, что мы чем-то управляем.
– Верно ли, что вы участвовали в десталинизации? – задал я еще один вопрос.
– Да, я читал лекции во многих институтах, на предприятиях, в школах, даже в некоторых министерствах – рассказывая о голодоморе 1932 года, об энкавэдэшном расстреле польских офицеров в Катыни, о репрессиях 1937-го…
– Сознаете ли вы, что этим тоже расшатывали страну, приближали катастрофу?
– Это с какой стати?! – возмутился диссидент. – Я сообщал правду, которая замалчивалась многие годы!
– Допустим. Но такой правдой вы создавали образ чудовищного прошлого СССР, от которого нужно бежать опрометью, не важно куда!
– Правда есть правда, ее надо знать, – возразил Медведев с легкой усмешкой.
– Значит, вы и сейчас продолжаете упорствовать, когда уже по полкам разложено, что не могли чекисты расстреливать в Катыни из немецкого оружия и связывать поляков немецкой бечевкой?
– Они хотели свалить это на немцев.
– Откуда они знали в 40-м году, что начнется война и эту территорию оккупируют?!! Ванга предсказала?!
Медведев развел руками:
– Но есть же документы!
– Которые появились лишь при Горбачеве и поддельность которых любой эксперт видит?
Генсек делано засмеялся и покачал головой: мол, «видали дурака?». Этим его аргументация исчерпалась. Медведев молчал. А я продолжил:
– Вы свалили в одну кучу Сталина и троцкистов, с которыми Сталин боролся. Вы извратили суть 37-го года, когда страна освобождалась от западных гауляйтеров. Вы умолчали, что без коллективизации страна вымерла бы с голоду… Вы все вывернули наизнанку, вы один из тех, кто придумали Союзу темное прошлое, от которого людям захотелось избавиться!
– Извините, вы по профессии историк? – язвительно спросил Адвокат. Видать, изучил мою биографию.
Я ответил:
– Нет. Но дипломированные историки так много врут, что порой я радуюсь отсутствию такого диплома… Кстати, господин Медведев тоже, насколько я знаю, его не имеет. Я прав?
Свидетель утвердительно кивнул.
– Вы его обвиняете? – спросил Адвокат, стерев с губ усмешку.
– Юридически – нет. Вклад Медведева в убийство страны ничтожен – по сравнению с тем, что творили генсек и некоторые другие. Страна и без него бы погибла. Но вот нравственно – я хотел бы, чтоб он задумался.
– Обвинение не возражает? – уточнил Судья.
Прокурор ответила жестом.
– Свидетель, вы свободны.
Рой Медведев медленно вышел куда-то в небытие.
Болдин
– Приглашается свидетель Болдин Валерий Иванович, – возгласил Секретарь.
Тут случилось странное. Горбачев вскинулся, будто ушам не верил, и начал вытирать лысину платком.
В зал вошел пенсионер в квадратных очках. Вторая странность: он ничему не удивился, спокойно смотрел на стол Трибунала и ждал.
– Ты ж помер! – не выдержал Горбачев, по залу волной прокатился шепот.
Болдин слегка улыбнулся.
– Да, земное измерение свидетель покинул в 2006 году, – подтвердил Судья. – Но для нас это не имеет значения.
А вот тут уже я вытаращил глаза на дяденьку в очках. Обычный, в пиджачке… Стоит себе. Труп.
Да где ж я нахожусь-то, в самом деле?!!
Свидетель поднялся на кафедру, и Прокурор спросила его:
– Несколько лет вы были помощником подсудимого. Как вы с ним познакомились?
– Я работал в газете «Правда», – ответил Болдин нормальным голосом, вовсе не замогильным. – В 1981-м меня вызвал главный редактор: «Горбачев звонил, просит отпустить тебя к нему. Вы что, знакомы?» – «Нет, – говорю. – Даже вблизи его не видел, только на трибуне». Покидать газету я не собирался. И курортных секретарей не перевариваю. Большинство из них приблатненные[18]; крутятся вокруг отдыхающего начальства и втираются.
– Валера, – негромко, но зловеще рыкнул с места подсудимый.
– Да ладно, Михал Сергеич, поздно мне бояться! Итак, я ответил, что хочу остаться в газете, но, если ЦК решит иначе, подчинюсь. Восточные мудрецы правы: начальство не страшно – страшно, когда оно тебя заметит. Без меня меня женили, и я стал помощником Горбачева, тогда секретаря ЦК по сельскому хозяйству.
Свидетель примолк, а меня взяло сомнение. Крепостное право какое-то. Добро бы в дворники насильно тащили – а то в элиту… Ой, лукавит Болдин!
– Чем вы занимались? – спросила Прокурор.
– Ерундой всякой, вплоть до рациона свиней и кур. Это и для меня была пустая трата времени, а уж для члена политбюро… Почему-то так система работала, что большой начальник выполнял обязанности агронома.
Слушая Болдина, я невольно вспомнил, что и Сталину доводилось вникать в подробности совсем не его уровня. Как-то в войну оружейники разработали бронещиток для стрелков – и вождь лично испытал новинку (не выходя из кабинета): лег с автоматом и детально проанализировал действия бойца, дал инженерам указания[19]. Так он учил подчиненных вдумчивой работе.
Временами это нужно, и именно с уровня царя. Впечатляет, мотивирует. Но чтоб второстепенный начальник вникал в такие мелочи, и не порой, а постоянно, – это уже вряд ли хорошо…
Были, были у страны внутренние проблемы, чего греха таить.
– Чем вы занимались, когда подсудимый стал генсеком? – продолжила допрос Прокурор.
Покойник сообщил:
– В основном я, с группой товарищей, писал ему речи. Впрочем, сам он в этом всегда участвовал, правку вносил.
– Это шло на пользу?
Болдин улыбнулся:
– Скорее наоборот… Но литературить он любил, за вечность цеплялся – в ущерб всему остальному.
– Что вы имеете в виду?
– Всю управленческую работу. Он избегал вникать в конкретные проблемы, нехотя принимал подчиненных – секретарей обкомов, министров, хозяйственников. Не помню за шесть лет, чтоб Горбачев хоть раз сам пригласил министра и послушал его, разобрался в возможностях человека, поддержал и помог[20].
Вот это действительно странно. Разве ж так руководят? Прокурор спросила:
– Почему, как вы думаете?
– Наверное, ленился, – предположил бывший помощник. – И ответственность брать не хотел, да и чувствовал себя некомпетентным в практических делах.
