Валентин Турчин - Инерция страха. Социализм и тоталитаризм
"Нейчур" заканчивает свою статью словами: "Мы отмечали и раньше, что Нобелевские премии часто оставляют за собой разрушительный след. Это особенно так по отношению к Премии мира: Нобелевскому фонду пора серьезно заняться поиском других способов поддержки своих достойных идеалов". Из приведенной ранее части статьи мы видим, что эти другие способы не должны были бы, по мысли журнала, порождать "поляризации". Но как можно избежать поляризации в нашем поляризованном мире, когда даже понятие беспристрастности отвергается одной из сторон? Очевидно, лишь отказавшись от беспристрастности!
Современному миру жизненно необходимы внеполитические беспристрастные организации глобального охвата, такие, как Нобелевский фонд и Международная Амнистия. И в идейном, и в организационном отношении они могут базироваться только на Западе. На Востоке ничего подобного не может быть по определению. Смешанная восточно-западная организация может оказаться способной на компромисс, но никак не на беспристрастность. Однако и в западных условиях сохранение беспристрастности - дело нелегкое. Критика таких организаций, основанная на рассмотрении концепций и решений по существу, необходима и конструктивна. Критика, порожденная политическим конформизмом,— деструктивна.
Слабость Запада
И все же, пока я сам не попал на Запад и не осмотрелся здесь два года, я не мог бы представить, до какой крайней степени Запад желает быть слепым к мировой ситуации, до какой крайней степени Запад уже обратился в мир потерянной воли, цепенеющей перед опасностью и более всего угнетенный необходимостью защищать свою свободу.
А.И. Солженицын [7]
Мало кто на Западе питает сейчас иллюзии насчет "страны победившего социализма", но масштаб угрозы, которую представляет тоталитаризм как мировое явление, далеко еще не осознан. Россия первой попала в эту волчью яму, а потом затянула туда еще несколько стран. Очевидно, только тот, кто побывал в этой яме — не туристом, не заглядывая сверху, а живя внизу, — понимает, что это такое и как трудно оттуда выбраться. Когда он рассказывает об этом человеку Запада, тот недоверчиво пожимает плечами. Он не хочет замечать яму, которая залегла буквально у его ног.
Сахаров и Солженицын не раз выступали с предупреждениями о серьезности тоталитарной угрозы. "Я — не критик Запада. Я — критик слабости Запада" — сказал Солженицын. Больше всего от него досталось англичанам, и это их, кажется, сильно задело. Выступления Солженицына в марте 1976 г. по Би Би Си обсуждались во всей стране. В передаче из серии "Панорама", организованной Би Би Си для обсуждения выступлений Солженицына, участвовали весьма видные лица: бывший премьер-министр Э. Хит, американский сенатор X. Хамфри, бывший министр обороны США Дж. Шлезинджер и генеральный секретарь НАТО д-р Дж. Луне. Критике Солженицына они противопоставили ряд аргументов в пользу того, что Запад не так уж слаб. Какие же это были аргументы? Военные, политические, экономические. Но соображения Солженицына касательно этих сфер — дело второстепенное. Сущность его критики в другом. Солженицын — писатель, его дело — смотреть, чем люди живы. Эти-то наблюдения и привели его к выводу о слабости Запада. Он не увидел активной веры в высшие ценности, без которой не может быть мужества и единства. Он увидел оппортунизм и разобщенность. И он ясно сказал, что именно в этом он прежде всего видит слабость Запада. Сопоставьте эту картину с механическим, железным единством тоталитарной машины и вы поймете, откуда берутся апокалиптические ноты в выступлениях Солженицына. Дефект тоталитаризма—в неспособности к творчеству, к созданию чего-либо радикально нового. Но эта слабость компенсируется потоком научно-технической информации из свободного мира. А в сфере собственно военной или военно-политической он обладает преимуществами единства, концентрации и дисциплины. Тоталитаризм не изобретает пороха, но сумеет им лучше воспользоваться. Когда думаешь о надвигающейся биологической революции, в голову приходят самые мрачные мысли.
Западные обозреватели нередко описывают ситуацию в столь же апокалиптических выражениях, как и Солженицын. У. Лакер и Л. Лабедз в статье, озаглавленной "Вопрос жизни и смерти", пишут:
"Америка и другие демократии Запада стоят перед лицом наиболее жестокого кризиса в своей истории — тяжелой экономической депрессии в сочетании с быстрым уменьшением их влияния в международных делах и параличом и беспорядками на внутреннем фронте... Есть все основания утверждать, что нынешний кризис имеет совершенно беспрецедентный характер. Это кризис обществ, их норм и ценностей, кризис исчезновения тех общепринятых принципов, которые в прошлом придавали обществу единство. Поэтому сравнение с ранее случавшимися кризисами мало что дает, и надежда, что положение нормализуется с подъемом деловой активности к концу года - или в крайнем случае в будущем году,— мало обоснована".8
Преобладающее настроение на Западе эти авторы характеризуют как "пессимистический детерминизм". Пророчества обреченности производят наркотическое действие, парализуют политическую волю, представляя поражение Запада неминуемым. Во внешней политике европейских стран преобладает узкий национализм. Параллельно этому на внутреннем фронте проявляется растущее стремление различных групп населения преследовать свои узкогрупповые интересы, невзирая на трудности, которые это доставляет другим группам и стране в целом. Лидирует в этом отношении Великобритания. "По мере того как разрушается общественное взаимопонимание, анархия в Великобритании все возрастает, а остальные европейские страны следуют в том же направлении, отставая лишь ненамного. Вряд ли можно применить термин классовая борьба к той борьбе, которая сейчас происходит во многих европейских странах; классовая борьба неизбежна в обществе, разделенном на классы, это неизбежный спутник демократического процесса. Но нынешняя ситуация все в большей степени характеризуется новым явлением — некоторые профессиональные группы беззастенчиво добиваются увеличения заработной платы, игнорируя не только общее экономическое положение, но и интересы хуже оплачиваемых групп, которые не имеют возможности действовать подобным же образом. Солидарность рабочего класса уступает место закону джунглей, когда небольшие группы специалистов, техников или рабочих фактически парализуют целые отрасли промышленности, вопреки желанию большинства. Это возврат к практике средневековых гильдий в сочетании с идеологий (если это идеология) социального дарвинизма и принципа невмешательства. Но в то время, как в Средние века существовала власть — будь то папы или императора,— которая могла призвать к порядку, власть в демократических обществах Запада непрерывно слабеет, а в некоторых странах разрушилась совершенно. Современное общество, в отличие от джунглей, не может функционировать без некоторого минимума порядка. Поэтому альтернативой анархии является возникновение авторитарных режимов, если только разум, ответственность и понимание долгосрочных интересов не утвердят себя вовремя, чтобы предотвратить эффект бумеранга".9
Маркузе
Вспышка ярости в левом движении 60-ых годов свидетельствует, во-первых, о наличии недовольства среди молодых людей, приходящих в современное западное общество, о желании каких-то перемен, а во-вторых, о полном непонимании того, какие же именно перемены нужны и как их осуществить. Сочетание этих двух черт, прежде чем оно воплотилось в социальных акциях "новых левых", было воплощено в философских работах их идейных вождей и прежде всего — Герберта Маркузе. Я читал только одну книгу Маркузе, "Одномерный человек", но и ее вполне достаточно, чтобы составить представление об этом поразительном явлении, этом сочетании страстной проповеди перемен с полным отсутствием конструктивных идей о переменах. "Одномерный человек" — это книга посвященная систематической критике современного западного общества. От такой книги не обязательно требовать какой-то конкретной социально-политической программы. Но идейная позиция автора, его философия, проявляется в критике с полной определенностью.
Что поражает в книге Маркузе — это отсутствие понятия об эволюции. При всей страсти к переменам философия Маркузе антиэволюционна. Ибо эволюция это не просто последовательность перемен, а последовательность перемен, подчиненная определенному общему плану. Говорить об эволюции — значит говорить об этом плане. Ничего подобного у Маркузе мы не находим. Напротив, мы обнаруживаем у него полное непонимание сущности и механизма эволюции. Без эволюции нет и революции, ибо последняя есть лишь форма первой. Позиция "перемены ради перемен" может породить лишь бессмысленное буйство, что и произошло во время студенческих беспорядков 1968 года.
