Юрий Грачёв - В Иродовой Бездне. Книга 3
В колонию приехал начальник всех белорецких лагерей. Это был высокий, плотный военный. От всех начальствующих, от всей охраны и от всех заключенных он отличался тем, что, как говорили о нем, никогда не материлися, не «лаялся». Все остальные — и охраняющие, и охраняемые — густо пересыпали свою даже совершенно спокойную речь сплошным матом.
Войдя в амбулаторию к Леве вместе с сопровождающими, начальник, как говорится, с места в карьер начал самым энергическим образом «перевоспитывать» его.
— Да что ты, в Бога веришь? Ведь это просто диву даешься! Сейчас-то и старики не верят…
Но, вступив в беседу с Левой, он заключил:
— Вот это верующий! Вот это настоящий верующий!
И впоследствии, когда он приезжал вместе с кем-либо из начальства, например с руководством Белорецкого металлургического комбината, он вел их прежде всего показать Леву и знакомил их с ним, рекомендуя как настоящего верующего. Большие люди удивлялись, задавали Леве вопросы, качали головой.
— А у вас не бывает сомнения, что вы не на правильном пути? — спрашивали иногда Леву.
— Нет, никогда! — бодро и уверенно, смотря в глаза собеседнику, отвечал Лева.
Вот пришло и лето! Маруся писала, что собирается приехать к нему на свидание. С нетерпением ждал этого дня Лева. Как-то они встретятся? Как дадут свидание? Лева старался об этом не думать, возлагая все заботы на Отца. Но мысли шли, ожидание нарастало. Лишь только тот, кто был в заключении, кто долгие месяцы, а возможно, и годы был в разлуке с близкими и родными, поймет, что означает для него слово «свидание».
Спаситель знал томление каждого сердца и знал, что переживает узник. И потому-то Он так высоко ставил заповедь: «Был в темнице, и вы посетили Меня».
Это была пора, когда общины, церкви были разбиты. Каждый верил в душе, но на подвиг — посетить заключенного — кто бы мог отважиться? И за всю многолетнюю тюремную жизнь в изгнании никто из верующих не посетил Леву, не взял свидания. Лишь только мать однажды и жена дважды посетили его.
И даже тогда, когда братство было восстановлено и новые бури неслись над головой Левы, никто не решился взять с ним свидания. И это вовсе не потому, что оно было невозможно — «кто ищет, тот всегда найдет», а потому, видимо, что, как это понимал и сам Лева, уровень любви Христовой в те дни в братстве не был на должной высоте.
Ожидая Марусю, Лева невольно вспоминал, как когда-то к нему на Беломорский канал приехала его мама на свидание. Даже самые черствые преступники глубоко переживают свидание с матерью, и в одной тюремной Песне поется:
«Не дождусь я того воскресенья,
Когда мать на свиданье придет
И своей материнской слезою
Арестантскую грудь обольет»
О, как рад был Лева тогда приезду мамы! Им тогда выделили на берегу реки Выг маленькое помещение при центральном насосе. И какие счастливые часы они имели там! Мать привезла Евангелие, приходили заключенные братья, и она была матерью всем им.
Это было несколько дней, но они записаны на небе.
…И вот, наконец, Маруся приехала. Охранник сообщил ему, что жена стоит у проходной. Он подошел, помахал ей, своей маленькой Марусе. Глаза ее сияли.
— Вот добралась до тебя! — крикнула она. — А дорога-то все лесом, лесом. Шла, шла…
Впоследствии Маруся описала весь свой путь в стихотворении, в виде дневника:
Да, ехать дальше труден путь,
Но надо, надо как-нибудь
Найти дорогу попрямей.
Мне ехать хочется скорей…
Спросила у людей. Ответ:
«Туда прямой дороги нет».
Здесь горы, здесь кругом леса
и вечно хмуры небеса.
Билет на поезд не дают:
Здесь по неделям люди ждут.
Километров-то много здесь?
Да двести или триста есть!
Пешком туда ведь не дойдешь,
Медведю в лапы попадешь…
И в руки карту я взяла.
По карте всякие пути
Проехать можно и пройти.
Но все кругом далекий путь.
Нельзя ли ближе как-нибудь?
Скорее надо мне, скорей!
И вот черта реки прямой.
Что за дорога? — Самолет!
Как не придумала вперед!
Вот путь чрез горы и леса:
Подняться надо в небеса
и опуститься там, вблизи.
Скорей лети, скорей вези!
И замирает сердце вдруг,
Но это вовсе не испуг,
а нетерпенья трепет мой.
Тебя увижу ль я, родной?
С тобою вместе будем мы.
Исчезнет горе власти тьмы.
В душе моей рассвет и день;
Падет покров и ночи тень…
Я с вечера собралась в путь,
Рассвета дождалась чуть-чуть.
А ночью гром и дождь шумит.
Вдруг самолет не полетит,
Коль будут тучи и гроза?
Сомкнуть я не могла глаза.
Но утром ясен небосвод.
В одиннадцать будет самолет, —
По телефону говорят.
Я собираю свой «наряд»:
Галоши, плащ и сухари.
Как не боишься ты? Смотри,
ведь для полета труден путь.
Не лучше ль будет отдохнуть,
день, два иль три машину ждать —
Здесь славно можно погулять…
А что вы говорите мне?
Я полетела б и во тьме
и поплыла бы в ураган;
Ведь там родной мой «мальчуган».
На аэродроме ждет машин
Какой-то важный гражданин
и девушка. Она спешит.
Но как начальник разрешит?
И ждали, ждали целый день…
Сначала тучи, ветер, темь,
затем — в машине перегруз…
О, нет, я, верно, не дождусь!
И так до вечера ждала,
И снова день и до утра…
Наутро ожиданье тож,
А день сияющий погож.
Но вот идут, меня зовут,
Мне вещи на поле несут.
И взмыли вверх. Лишь ветра свист.
Смотрю я из кабины вниз:
Леса, и горы, и поля…
Ух, далеко внизу земля!
Мы под горой идем, и вот
мне говорит вдруг пилот: —
Грозу передают сейчас.
Придется сесть в недобрый час
Не там, где надо. Как-нибудь,
куда-нибудь, Лишь дотянуть… —
И, сели… Ждали. Снова день.
То дождь, то ветер, тучи, темь.
Ведь самолет-то мой «У-2»,
летает он едва-едва.
Но все же он меня довез
скорей, чем черный паровоз.
До Белорецка добралась,
Пешком я дальше пробралась
Через леса, через поля…
Везде родная ведь земля!
Усталости не знала, нет.
Скорей бы донести привет
Тебе от мамы, от друзей
И увидаться поскорей!..»
К Леве относились все хорошо: и начальство и охрана. Начальник конвоя приютил жену Левы в своей семье. Лева подал заявление — разрешить свидание с женою. Ему разрешили — на три дня.
Свидания в этой лесной колонии еще не были организованы, не было и помещения для них. Поэтому начальство, посоветовавшись, определило, чтобы свидание происходило в проходной — той самой, через которую проходили конвой и бригады.
Свидание разрешалось только на пятнадцать минут. Это было меньше всего, что они ждали. В неуютной, грязной проходной, на скамейке у перегородки надлежало им встретиться.
Свидание состоялось в присутствии дежурного по охране. Эти объятия и поцелуи после долгой разлуки невозможно передать. Чистая, святая любовь освещала все. Убогая обстановка проходной как бы перестала существовать.
Едва переступив порог тюрьмы, среди всевозможных испытаний и волнений, Лева никогда не забывал своей маленькой Маруси. Среди тягот и тьмы последних лет она была лучом света, который пробивался во мраке. Ведь было так темно, так мрачно! Потускнела, потухла духовная жизнь в братстве, исчезли общины, и от молодежи, которая некогда шумно, горячо заявляла, что она идет за Христом, не осталось ничего, хотя бы слабо светящегося огонька. Неверие, грех торжествовали полную победу. И словно не было никакой надежды на просветление.
И в эту пору они пошли вместе, и в ней, которая жила среди общего мрака, заискрились лучи света. И это потому, что Лева старался разжечь этот свет. Это получилось само собой. Надежда, молитва все ярче разгорались. Для Левы его спутница была чудной и необыкновенной, дарованной, среди всех его горестей, свыше. И здесь, в Куезах, каждый вечер, кончая работу, он вспоминал их маленькую, очень короткую жизнь. И она казалась ему чудной, необыкновенной музыкой. И вот эта музыка сразу остановилась, разбилась, остались одни воспоминания. А чувство любви горело, и дух, душа и тело жаждали совместной жизни, труда, больших радостей…
И когда пришла в Уральские горы, весна и появились первые признаки жизни, чудные белые подснежники на проталинах, Лева сравнивал свою Марусю с этими цветами. Он писал:
«Спали почки на березах. И рябина и осина не видали солнца. Лишь один ты, маленький беленький цветочек, увидел светило дня».
… И вот они встретились в этой проходной. Неприятно как-то говорить при совершенно чужом, равнодушном человеке. Маруся рассказала о пережитом, о чем уже писала: ее единственная родная сестра умерла от осложнения после родов, осталась маленькая девочка Юля, и теперь все ее любящее, заботливое сердце обратилось на сироту. Отец Юли оставил девочку на ее попечение, и уехал в другой город, к родителям.
