Максим Кантор - Империя наизнанку. Когда закончится путинская Россия
Отец не мог понять гуманитарного безделья: все эти круглые столы, слеты, рецензии, междусобойчики; для нас это повседневность культурной жизни — хотя по сути, это пустозвонство, не работа. В представлении отца, неумение созидательно работать круглые сутки было чем-то сродни моральной запущенности. Он не мог понять, почему писатель не знает истории, почему художник не знает философии, и так далее. Он вообще не мог понять перерыва в сознательной деятельности, того, что называется «отдых»; когда уставал, переключался на другую работу. Мечтой было иметь огромный кабинет (мы жили тесно), в котором стояло бы несколько столов — по числу занятий: эстетика, философия, языки, генетика, история. Он учил новые языки, интересовался биологией, химией, генетикой — при том, что его основные занятия были связаны с категориальной философией.
Здесь надо попутно сказать важную вещь, уточнить понятие. Философов не так много, их реальное количество не совпадает с количеством выпускников университетов. Философ — только тот, кто умеет сопрягать знания. Вот этим качеством — сопрягать знания — мой отец был наделен в высшей степени. Отец показал мне, что лишь сопрягая многие знания, можно видеть общее.
Кстати сказать, совмещения дисциплин не редкость. Разве художники-концептуалисты не совмещают слово и изображение? Разве современные авторы перформансов не нуждаются в толкователях-кураторах? Отличие в том, что я занимаюсь литературой и живописью параллельно, как отдельными дисциплинами; картина живет автономно от романа; хотя, впрочем, я сделал несколько иллюстрированных книг, например, перевел баллады о Робин Гуде и проиллюстрировал их литографиями. Также у меня есть альбомы офортов («Пустырь», «Метрополис», «Вулкан») в которых изображение сочетается с текстами. Но чаще я занимаюсь рисованием и литературой параллельно.
Есть славная традиция: Гюго был великолепным рисовальщиком, Микеланджело великим поэтом, Пикассо и Шагал писали стихи, Маяковский рисовал огромные плакаты, Вильям Моррис совмещал несколько профессий, и так далее. Меня скорее настораживает неумение сочетать профессии.
Здесь уместно упомянуть литературную форму, которой я воспользовался в своих романах. Для нашего времени эта форма неожиданная, но она существовала в эпоху Ренессанса; я имею в виду сочетание философского трактата, исторического сочинения и художественной прозы. Убежден, что именно такое сочетание необходимо литературе сегодня — в наше время так называемая «художественная» литературная форма устарела; крайне скучно читать художественные тексты. Должна появиться романная форма, сочетающая основательный исторический трактат, философскую систему, и некоторую долю вымысла. Собственно, эта форма существовала и раньше; вспомните роман «Дон Кихот» и диалоги рыцаря и оруженосца; вспомните структуру «Комедии» Данте. А диалоги Платона, думаю, стали образцом для пьес Брехта.
Сходная задача и в живописи: я люблю сложносочиненные картины, поддающиеся разным уровням толкования — на бытовом, на символическом, на метафизическом уровне; но сплавлено это единым пластическим языком. И, разумеется, в свою очередь живопись и литература тоже связаны, взаимодействуют.
Простите долгую преамбулу. Но проще нельзя ответить.
Да, все это вместе образует единую систему, «сумму» — в латинском понимании слова. Этим словом пользовались деятели Возрождения и, разумеется, я думаю об эпохе Возрождения постоянно. Целью полагаю возрождение Возрождения, если этот оборот речи понятен. Я настаиваю на антропоморфном образном искусстве, на том, что в основе литературного произведения — образ человека и героя; в основе творчества — гуманистический замысел; я социалист и христианин — и строю свою эстетику сообразно этим принципам. Я убежден в том, что парадигма Ренессанса не исчерпана, но, напротив, течение всей истории обусловлено постоянными воскрешениями Ренессанса — всякий раз очередное воскрешение становится оппозицией современному язычеству.
Я уверен, что обновление политической философии, обновление социаольного устройства, в том числе и экономического, может произойти только в случае радикального прорыва в эстетике. Собственно говоря, историю западного мира можно трактовать как взаимодействие двух генеральных линий — языческого авангарда и христианского Ренессанса. Разумеется, «возвраты» и реинкарнации не означают буквального повторения, но происходят с учетом конкретного времени. Мне данная трактовка представляется наиболее продуктивной.
— В 2006 году вышла ваша книга «Учебник рисования». Полторы тысячи страниц о 20 годах русской истории, с середины 1980-х. Дмитрий Быков сравнил ваш роман с «Войной и миром». Сегодня, в известной российской традиции, историю опять переписывают, критикуя Перестройку, отрекаясь от смутных 1990-х, ведя все достижения РФ с 2000-го, что понятно, учитывая 14-летнее правление Владимира Путина. В «Учебнике» вы ведь нарисовали не только знакомую вам творческую российскую среду, но и весь сопутстсвующий антураж, то есть была поставлена глобальная задача: по-замятински структурировать социум и в художественной форме дать его анализ. Что дали и что отняли эти годы у России? И почему сегодняшее российское руководство, кровь и плоть того времени, так рьяно от него открещивается?
— «Учебник рисования» большая книга, так получилось оттого, что требовалось многое сказать, время оставило много вещей без ответа и даже спрятало вопросы. Какое общество мы строим взамен утраченного? Какие законы внешнего мира мы хотим перенять и почему? Что делать с нашим прошлым — стыдиться, гордиться, забыть? Какой будет эстетика нового мира?
Когда я начинал писать роман, я понимал, что придется сказать о многом — ограничиться коротким рассказом невозможно. Не сказали об этом и сейчас. В почете малая форма — люди словно специально фрагментируют свое сознание, чтобы ими было легче управлять. Прошлого нет. Я (как и многие) люблю писать короткие рассказы, это занятие приятное. Но речь шла о том, чтобы поднять пласт времени. Я избрал в качестве художественного метода анализ эстетики авангарда — как языка победившей формации. Впрочем, повествование относится не только к среде искусства, но к истории общества в принципе. Кстати, сказать, практически все, что происходит сегодня в политической жизни России, было обозначено в «Учебнике рисования» — в том числе и образ президента, он поименован в книге «рыбоволком» — и националистический имперский поворот предсказан. Любопытно, что в то время либеральная интеллигенция относилась к Путину толерантно, он считался продолжателем дела Ельцина, коего любили — и до сих пор любят. Сегодня даже в прогрессивных компаниях Ельцина ругать не принято, а тогда в прогрессивных издательствах критика Ельцина и Путина не принималась, страницы критики предлагали снять.
Что касается меня, я не делю произошедшее с Россией на полярные, оппозиционные периоды: из вялого воровского неолибералима всегда рождается национализм и даже фашизм; это реактивная реакция организма. Происходящее сегодня закономерно: либеральная безответственность не осталась без ответа. Право же, у русских «реформаторов» было довольно времени, чтобы приготовиться к этому сценарию; если бы не патологическая жадность — народ России и не вспомнил бы о своем имперском статусе. Россия не в силах проститься с имперской сущностью; во всякой стране переход от империи к республике давался непросто. И в республике увидели только нищету.
Вопрос, однако, серьезнее; не только Россия потеряла имперский статус — всему западному миру в целом приходится прощаться с доминирующей ролью.
Нельзя сказать, что сегодняшняя проблема именно в России; правильнее сказать так: Россия аккумулировала многие проблемы западного мира. Мне представляется, что роль личности президента страны минимальна, он статист. Его значение преувеличено. Идея вернуться к империи — идеей по сути дела не является, это, скорее, фантомные боли страны, невозможность смириться с ходом истории, отсутствие политической воли, отсутствие планов и стратегий. Нет перспектив экономических, алчность правителей безмерна, население в нужде — и тогда вспомнили об Империи.
Но это, повторюсь, общая беда всего христианского мира сегодня. Слава и величие западного христианского мира под вопросом. Взгляните на современное искусство — оно вялое и растерянное; нет более верного барометра. Россия выражает общий процесс увядания более страстно и уродливо, нежели прочие страны — но это уж такая особенность нашей страстной страны.
— Ваш взгляд, как философа и художника, на президента России Владимира Путина, его 87 % поддержку россиянами и стремительно растущий культ? К его 62-годовщине (именно так и говорилось: не к 62-му дню рождения, а «к годовщине», как к годовщине Великой Победы или Октябрьской революции) в Москве открылась выставка картин президента-Геракла «12 подвигов Путина», стартовала продажа маек с его портретами и было представлено патриотическое граффити с «Тополь-М» на торце московской многоэтажки. «Удивительным образом события древних преданий о мифическом герое Геракле можно переложить и на наши дни, когда Трехголовый пес Цербер напоминает США, истребление Стимфалийских птиц — остановку авиабомбежки в Сирии, а очистка Авгиевых конюшен — это борьба с коррупцией», — отмечают организаторы выставки «12 подвигов Путина» на странице в Facebook. Чем, по вашему, грозят России подобные параллели и уход в мифологию? Кстати, Геракл совершил свои подвиги, когда он находился на службе у микенского царя Еврисфея, то есть сравнение Путина с Гераклом явно не в пользу первого: чью волю исполнял Путин, совершая свои подвиги? Да, и подвиги какие-то несостоявшиеся: и бомбежку в Сирии не остановил, и с коррупцией так никто в России по существу не борется, и проект Новороссия прогорел, да и порождение Тифона и Ехидны, трёхголовый пёс Цербер — США — живет себе припеваючи, все также успешно охраняя выход из Аида, то есть вход в американский Федеральный Резерв.
