Максим Кантор - Империя наизнанку. Когда закончится путинская Россия
Теперь говорят о том, что в реальной истории человечества имеет место борьба двух цивилизаций. Теперь говорят не о правах человека и не о теории прибавочной стоимости; говорят о геополитике, о сущностном разделении мира.
Тоталитаризм, демократия — это отныне гражданину кажется декоративным орнаментом, нанесенном на глобальный конфликт.
Опыт двойного умственного усилия казалось бы, должен был его уберечь от веры в дихотомии, однако, как ни странно, этот опыт заставляет гражданина в третий раз поверить в оппозицию сил добра и зла. Два умственных усилия были слишком невероятным опытом, отныне гражданин считает себя умудренным, и в третий раз он выбирает правильную дихотомию.
Сперва гражданин поверил в противостояние «социализма» и «капитализма»; жизнь научила его, что это фальшивое противостояние. Затем гражданин поверил в оппозицию «тоталитаризма» и «демократии»; жизнь показала, что это ложная оппозиция. Но уж в третий-то раз гражданин не ошибется! Теперь он свято верит в противостояние цивилизаций! Капитал — ерунда, выдумка Карла Маркса; тоталитаризм — выдумка Ханны Арендт, подлинная история намного сложнее. Реальность — это противостояние Евразии и Атлантиды. Вот именно эта оппозиция и объясняет мир, теперь уж точно понятно, кто подлинный враг, а прежде гражданин заблуждался.
Дважды гражданина провели: напрасно он верил в светлое будущее коммунизма, напрасно он верил в будущее демократии, зато теперь он верит в светлое завтра своей исконной цивилизации. Вот эта вера не подведет!
Вообще говоря, единственный вывод, который можно было сделать на основании двойного обмана, заключается в том, что зло многолико. Насилие находит новые оправдания; диктатуры возникают из либерализма, и фашизм имеет много вариантов.
История ушедшего века показала как раз то, что разные государства, не схожие друг с другом, имели основания называть себя демократическими, воля народа присутствовала, и во всех случаях ею манипулировали. История показала, что не бывает однородного фашизма, фашизм всегда другой — сходен знаменатель, в числителе может значиться что угодно. Однако этого вывода гражданин не сделал.
Гражданин отныне верит в свою цивилизацию с той же безоглядностью, с какой прежде верил в социальное происхождение, а после — в конституционные права.
Данная вера культивируется, это новый инструмент манипулирования сознанием, и новый инструмент тем эффективней, что риторики для такой веры требуется немного: вера базируется не на социальных обязательствах (как коммунизм) и не на морали (как демократия). Новая вера основана на родовом начале и пробуждает в человеке силы природного характера. Из такой веры диктатура получается легко.
Оруэлл прозорливо обозначил конфликты абсолютных диктатур как борьбу Истазии, Евразии и Океании, огромных пространств, которые осознают себя не как страны, но как «цивилизации».
Забыты религиозные, классовые, династические войны. Не существенны социальные разногласия. Субъект осознает себя как гражданина Евразии, а пролетарий он или капиталист, дело десятое.
В сознании включают общий, базовый механизм — родовую принадлежность. Все прочее будет играть служебную функцию. Социальные, классовые, религиозные мотивы будут использоваться попутно, но именно использоваться. Так, квазисоциалистическое восстание Донецка против украинских олигархов выдают за классовое, пролетарское. По риторике восстание таково и есть, только это колониальный социализм, игрушечный. Этот социализм стремится стать частью российского капитализма, в котором у рабочих прав будет не больше, чем тогда, когда они трудились на заводах украинских богачей. Фактически борются рабочие не за социализм и не за конституцию. Они борются за то, чтобы их территория стала частью русской цивилизации.
Можно ли сказать, что рабочих обманули, запутали? Нет, проблема в ином: у общества нет адекватной моменту терминологии, оно умеет изъясняться в рамках старого, классового словаря. А нового, эпохи войны цивилизаций, еще нет.
Что можно противопоставить войне цивилизаций? Религиозной распре можно противопоставить научное знание; классовой борьбе можно противопоставить демократические принципы. А как возразить аргументу цивилизационному?
Написано давно, но цитаты сегодня кстати: «Если же олигархическая власть или демократия, обладая душой, стремящейся к удовлетворению вожделений, требуют этого удовлетворения и в то же время не могут сберечь ничего и одержимы ненасытным, неостановимым недугом, и при этом они, поправ прежние законы, станут управлять государством <…>, — тогда нет средства к спасению». Это из «Законов» Платона.
10
Отчего-то мы думаем, что уничтожение страны выглядит непременно как ее развал; это не так, все происходит прямо наоборот: уничтожение Германии тридцатых годов произошло благодаря ее формальному укреплению.
В этом месте принято спрашивать: если демократия ведет к разврату и тирании, то сам Платон что предлагает? Критиковать легко, пусть предложит свое.
Исходя из того, что идеальное государство недостижимо, а можно рассматривать лишь модификации такового, Платон рассуждал о государственном устройстве, которое нашло бы середину между монархией и демократией: «государственное устройство вообще всегда должно придерживаться середины». Из утопий Нового времени к платоновскому плану ближе, как ни странно, отнюдь не социалистические режимы, но христианская монархия, описанная Данте, и Телемская обитель Рабле. Суть в том, что распределение обязанностей достигалось соблюдением общего нравственного закона, а не приказом и тем более не выгодой. Платон считал, что общественного равновесия можно добиться. В его представлении общество не должно делать того, что сегодня нам кажется достижением, — общество не должно «развиваться» и «меняться». Кстати сказать, в собственных семьях мы предпочитаем константные отношения, но, говоря о коллективной истории, настаиваем на необходимости перемен; поскольку Платон не различал личной и общественной морали, то и суждения в отношении перемен у него были постоянными.
Гармония — не в погоне за молодостью, не в угождении моде и не в приобретении богатств. В «Государстве» в уста Сократу он вкладывает насмешливые слова: «в при таком порядке вещей учитель боится школьников и заискивает перед ними <…>, а старшие, приспосабливаясь к молодым и подражая им, то и дело острят и балагурят, чтобы не казаться неприятными и властными». Заискивание перед модой — естественная черта демократии, стремящейся представать передовой и юной. Циничная ирония, принятая как образец поведения, уничтожает суждение — «стыдливость они называют глупостью».
Платон фиксирует все то, что закон должен защитить, — ему приходится вводить ограничения; новое время не простило ему регламента. Копируя законы Спарты, Платон вводит запрет на приобретение украшений и драгоценных металлов. Обжорство и прихоти вызывают у него презрение.
Так возникает (помимо Государства) конкретный план устройства общества.
Платон думал о Сиракузах; померещилось, что тиран Дионисий прислушается к предложенной сложной системе выборов (всякое сословие выбирает из сословия высшего по отношению к себе, и так по стадиям), согласится с необходимостью административной ротации, подчиненной верховной власти; каковая, в свою очередь, контролируется советом; была предложена сложная система тройного контроля. Примечателен пункт, посвященный равенству: «каждый человек должен мыслить обо всех без исключения людях», «не может управлять тот, кто не знает подчинения», «богатый смотритель рынка должен в течение двух лет ежедневно отведывать тяжкую и бедственную жизнь» и т. д. Это продуманная жесткая система, исключающая личный произвол. Принято упрекать Платона в том, что он, ориентируясь на кастовое общество Египта и на спартанское рабовладельческое устройство, создавал классовую систему, иерархию гнета. На деле он постоянно взрывал классовые барьеры требованием равенства — да, эти законы написаны для рабовладельческого государства, но идеалом гражданина выступает Сократ, который равнодушен к богатству, который бедностью может поспорить с рабом.
Платон полагал, что гармония в управляющем классе — залог стабильного государства; но гармонии в лице Дионисия-младшего он не нашел.
Можно сказать, что это усилие (наряду с «Законами», «Государством», с «Монархией» Данте и Телемом Рабле) — очередная утопия; так часто говорят. Наше время бахвалится тем, что создает практические вещи, но завершилось наше время созданием диктатур. Заводные либералы и государственники (при том что нет ни либерализма, ни реального государства — есть идеология наживы и торжества над себе подобными) в абсолютном согласии друг с другом создали почву для мировой войны — это и оказалось единственной практически употребимой вещью, сошедшей с конвейера новых идей.
