Сергей Волков - Почему РФ - не Россия
Наличие хотя бы мизерного числа старых интеллектуалов позволяло, по крайней
мере, зримо представлять разницу между ними и интеллигентами советской формации.
Их отсутствие сделало тип советского интеллигента абсолютной нормой.
Несмотря на общую тенденцию, в составе советского интеллектуального слоя
сохранились или даже сформировались отдельные слои и группы, отличающиеся в
лучшую сторону качеством некоторой части своих членов. Речь идет в первую
очередь об академической среде и сфере военно-технических разработок. Оказавшись
по разным причинам (одни из-за приоритетного к ним внимания и бережного
отношения, другие, — напротив, из-за максимальной «удаленности» от магистральной
линии коммунистического строительства) вне сферы жесткого идеологического
контроля, эта среда сумела отчасти сохранить черты, свойственные нормальной
интеллектуальной элите. Характерно, что она отличалась и достаточно высоким
уровнем самовоспроизводства (если в целом слой специалистов пополнялся из
образованной среды меньше, чем наполовину, особенно ИТР предприятий, то
сотрудников конструкторских подразделений — почти на 60%, сотрудников отраслевых
НИИ — до 70%, академических институтов — более, чем на 80%). Эта среда отчасти
сохранила даже некоторых традиции дореволюционного интеллектуального слоя. Но,
составляя численно относительно небольшую величину (по абсолютной численности не
превышающую дореволюционную), она не могла оказать существенного влияния на
общий облик «советской интеллигенции», которая в целом не имела ничего общего с
культурным слоем Российской империи.
Советская интеллигентская масса была лишена понятий о личном и корпоративном
достоинстве по условиям своего формирования и отсутствия связи с прежним
истэблишментом (где такие понятия естественным образом проистекали от былой
принадлежности к высшему сословию). Новых же понятий такого рода она приобрести
не могла, поскольку в советском обществе интеллектуальный слой не только не имел
привилегированного статуса, но, напротив, трактовался как неполноценная в
социальном плане, временная и ненадежная «прослойка» — объект идейного
воспитания со стороны рабочих и крестьян.
Идейным воспитанием своей интеллигенции коммунистический режим, надо сказать,
озаботился в полной мере, в результате чего образованные по-советски люди
оказались даже в большем отдалении от традиционных ценностей и понятий, чем
простой народ, ибо заглотили значительно большую порцию отравы. Поэтому
невозможно было ожидать от советской интеллигенции адекватного представления об
исторической России. Как затаптывалась и выкорчевывалась в 20–30-е годы (а позже
— извращалась) память о ней, хорошо известно. Ненависть к старой культуре,
стремление «сбросить её с корабля современности» принимало самые гротескные
формы и было подкреплено авторитетом самых популярных поэтов. Тот же Маяковский
людей, которые пытались сохранить хоть какую-то память о дореволюционной жизни —
«то царев горшок берегут, то обломанный шкаф с инкрустациями», — именовал
«слизью» и утешал «братишек», удрученных существованием такой «слизи»: «Вы —
владыки их душ и тела, с вашей воли встречают восход. Это — очень плевое дело...
эту мелочь списать в расход». Собственно, «в расход» и списывали: в 1929 г.
мишенью очередной кампании против «вредителей» стали именно академические
историки, часть которых была расстреляна, а часть сослана.
Понятие отечества (которого при капитализме пролетариат, как известно, не имеет)
было перенесено на социализм — «социалистическое отечество», то есть отечество,
родина социализма, оно же — подлинное отечество «для трудящихся всех стран»,
имеющее развернуться в «Земшарную республику Советов». Когда обнаруживается, что
стихи «Но мы ещё дойдем до Ганга, но мы ещё умрем в боях, чтоб от Японии до
Англии сияла родина моя!», — писал вовсе не какой-нибудь русский Киплинг, а
человек, чьему перу принадлежат известные строки: «Я предлагаю Минина
расплавить, Пожарского... Зачем им пьедестал?... Подумаешь, они спасли Россию. А
может, лучше было не спасать?», становится совершенно ясно, что за «родина»
имеется в виду. В такой системе ценностей национально-государственному
патриотизму не оставалось места, и ещё на протяжении многих лет после окончания
Гражданской войны он оставался бранным словом (до тех пор, пока не стало
очевидным, что мировую революцию придется отложить). Когда же сам термин
«патриотизм» пришлось срочно реабилитировать, ему был пришит постоянный эпитет
«советский», предотвращавший ассоциации с патриотизмом «неправильным».
Воспитанная партией интеллигенция, в свою очередь формирующая общественное
сознание, так с этим до «перестройки» и дошла: советский патриотизм лучше
русско-российского, а если патриотизм плох как таковой, то «реакционный» —
заведомо хуже советского.
Глава III
Невостребованное наследие.
1991. Что это было.
В сущности вся история Совдепии есть история отказа (с отливами и приливами) от
наиболее одиозных положений породившей её идеологии: от попыток введения
коммунизма по Манифесту (вплоть до поползновений к обобществлению жен) и
немедленного мирового пожара — к «социализму в одной стране» и
квазигосударственным институциям, затем, когда припекло, — к запрятыванию в
карман Коминтерна и вытаскиванию «великих предков», ещё позже к экономическому
стимулированию, наконец, правящему слою захотелось самим изобразить нормальных
людей. Естественно, что всякий раз в выигрыше оказывались властные группировки,
быстрее осознававшие необходимость приспособления к жизни.
Родовые черты советской системы — противоестественность, неэффективность и,
соответственно, неконкурентоспособность не оставляли ей шанса на сколько-нибудь
длительное (по историческим меркам) существование (благодаря некоторым
благоприятным для себя ситуативным обстоятельствам она даже несколько превысила
ожидаемый срок своего существования лет на 10–15). Это в созданной после
кровавой революционной бани обстановке тотального контроля и террора с
неограниченными возможностями безальтернативной промывки мозгов можно было
некоторое время компенсировать неэффективность соцтруда его бесплатностью. Но,
как был обречен (в силу смертности его носителя) сталинизм, так с концом
сталинизма была обречена советская система в своем привычном виде. Дилемма-то
всегда оставалась такой же, как в свое время с НЭПом: должен был кончиться либо
он, либо советская власть. Но тогда, хотя допущенные капиталистические элементы
были настоящие, власть ещё не имела возможности убедиться в маразматичности
своей идеологии и кончился, естественно, НЭП (и задуманный лишь как временное
отступление). Теперь же, когда она вполне в этом убедилась, в роли этих
элементов (за отсутствием настоящих) выступила она сама, отчего он может длиться
очень долго, впредь до полной ликвидации совкового наследия, пока не будут
отброшены и остаточные глупости.
Во всех европейских странах и даже в некоторых осколках СССР процесс возвращения
к формам нормальной жизни после ликвидации коммунистических режимов
сопровождался восстановлением прямого преемства с прерванной коммунистическим
господством прежней государственностью (даже в тех случаях, когда последняя была
весьма эфемерной, как в Прибалтике, где существовала всего 20 лет). В России не
только не произошло чего-то подобного, но и вопрос об этом даже не ставился (и
не ставится до сих пор). Среди нескольких сот лиц, представлявших к 1991 г.
политическую элиту, было достаточно таких, которые остались верны
обанкротившейся идеологии, нашлось множество тех, кто радостно бросился
отстраивать «новую Россию» как бы с чистого листа на базе современного
зарубежного опыта, но не обнаружилось никого, кто бы вздумал обратиться к
отечественному досоветскому наследию и попытаться соединить разорванную нить
преемства от собственной докоммунистической государственности.
Причины, предопределившие невостребованность российской государственной традиции
(которые будут рассмотрены ниже), можно, как представляется, свести к четырем
основным факторам: территориальный распад, сохранение у власти прежней элиты,
