Дмитрий Михеев - Идеалист
Она не пришла вечером, впрочем, как он мог думать о таком! — следовательно, придет утром… Часиков в девять… чтобы вместе позавтракать. Нет, девять слишком рано, в девять она только встанет, а будет в десять. Впрочем, почему он думает, что у нее нет никаких дел? Двенадцать — идеальное время… Но почему она вообще должна приходить сегодня? Нет, нет, конечно, сегодня, днем или вечером перед ба… каким балом? Что за чушь?
В два часа, когда он окончательно извелся, позвонила Анжелика и сказала, что придет завтра утром. Сегодня на Мосфильме вечер для участников съемок… как, разве он не знал, что она стала кинозвездой? Пока что документального… но к тому времени, как он станет лауреатом Нобелевской премии, она постарается…
Итак, завтра. Признаться, Илья почувствовал известное облегчение и, собрав остатки изрядно потрепанных мыслей, он отправился в магазин Москва, чтобы истратить двадцать шесть рублей — всю свою наличность — на вино, цветы, конфеты, пирожные, кофе и апельсины. Создав таким образом материальную базу для начинающейся утром сладкой жизни и тщательно прибрав в комнате, Илья неожиданно вспомнил про дневник, к которому не притрагивался уже с полгода. «Странно, — подумал он, — ни одной записи, касающейся Анжелики…» Десять лет он вел дневник, все мало-мальски интересные события, встречи, разговоры и размышления оставили свой след, и вдруг… ни одного упоминания! Сейчас, немедленно он все опишет — от сентябрьского вечера до фантастического «yesterday»; нельзя упустить ни одной детали, ни одной перипетии их отношений…
«Это случилось в первых числах сентября. Я возвращался из «Ленинки», обдумывая нетривиальную идею насчет возникновения качественно новых понятий, — начал он бодро, — зашел на танцы в гостиной восьмого этажа и вдруг увидел двух обалденных девушек…»
Следовало описать их, но мешали юбки, брюки, кофточки… — за ними было не рассмотреть самое существенное: чем отличались сестры друг от друга и от наших девушек. Свободные, раскованные, без всякого кокетства, со вкусом одетые, — попробовал он обойти кофточки и юбки, — они были просты и изящны в каждом своем движении; и танцевали не как все, — в стиле рок-н-ролл…» Но почему он подошел? Ему хотелось написать, как внутри у него что-то оборвалось и сердце остановилось… «Клиническая смерть?» — подсказало Я, и, поморщившись, он написал: «Я с удовольствием понаблюдал за ними, а затем пригласил одну из них на медленный танец». Перечитал, пришел в ужас и вырвал страницу — впервые за десять лет существования дневника. Переписал вырванную часть предыдущей записи — это был октябрьский спор у Андрея — и, положив ручку, задумался.
В самом деле — как будто две разных руки: одна создавала минеральный мир — расточительно, грубо, однообразно, почти не пользуясь правильными линиями, другая — органический: филигранно, изысканно, с бесконечной фантазией, роскошно, не жалея сил и времени на эксперименты, на импровизации… А третья — человека, творческое существо? Отец, сын и внук? «Святая троица» — великое прозрение?.. А вдруг минутная слабость? или еще хуже — прихоть?! Конечно, элементарная женская ревность! Сегодня она остынет… киношники… они вскружат ей голову, и завтра — телефонный звонок:
«Прости меня за минутную слабость, я не должна была так легкомысленно обещать», он солжет: «Я так и думал»… Почему-то ведь не пришла в тот же вечер; значит, хотела еще раз все обдумать, а тут еще этот прием — вино, музыка, актеры…
Однако, надо записать эту мысль насчет триединого Бога. Похоже, что Господь сам эволюционировал: сперва создал невероятные мертвые миры, а затем избрал ничтожнейшую пылинку и начал скрупулезно ее возделывать, экспериментировать с самоорганизующейся материей и в конце концов отдал ей часть собственного творческого потенциала. Нет, рука слишком отличается; скорее всего — отец, сын и внук… Впрочем, может быть, и не прихоть: время отсеяло всю чепуху, все наносное… А если так… О, Боже, сплошная пелена немыслимого счастья! Музыка! Она будет играть для него, они будут петь… Он будет предугадывать ее желания, намеки на желания, он предусмотрит и устранит все возможные поводы для огорчений… Он подарит ей свои бесчисленные успехи, а она вдохновит его на новые. Уже сейчас он чувствует невероятный подъем. В сущности, он еще не знает предела своих способностей, никогда по-настоящему не ощущал его… Может быть, он даже научится играть?..
Глава XXIX
Он почти спал, положив голову на скрещенные руки, когда дверь тихонько пискнула и из окна потянуло свежестью. Вздрогнув, он резко обернулся: в дверях стояла она. Он вскочил, перехватил ее за талию и гибкую, кружевную целовал в смеющиеся, ускользающие губы, шепча и задыхаясь:
— Ты! О, Боже, ты! Ты пришла!!
— Я убежала. Просто вышла и — в такси. Мне не терпелось увидеть тебя и тоже хотела застать врасплох с твоими силлогизмами…
— Какие силлогизмы! Впрочем… знаешь, о чем я думал? Я изводил себя сомненьями. А все чушь! Ты пришла, ты здесь!
— Нет, скажи, скажи, о чем ты думал.
Она откинулась, отстранив лукавые губы.
— Скажи, я очень любопытная.
— Я — болван, я думал, что тогда, у постели… у тебя была минутная слабость, или прихоть, которая пройдет, и ты снова станешь недоступной и чужой…
— Ты такой умный и такой глупый! Совсем не понимаешь нас — женщин. Правда, мы переменчивые, но иногда бываем решительнее и тверже вас, и преданнее и терпеливее… Ты не понял, что я решилась совсем, окончательно?
— Ах, Анжелика, я не смел мечтать… нет, конечно, я мечтал, но не смел надеяться…
— Ну, хватит разговоров. Давай устроим наш бал! Я хочу пить, петь, танцевать… Там не могла ничего — так скучно было… У тебя есть что-нибудь?
— О, конечно! Мы устроим фантастический пир! Сейчас я все организую…
Анжелика забралась на диван и взирала оттуда на мечущегося Илью с ласковой насмешливостью: за суетливой тщательностью его приготовлений проглядывала застенчивая и угловатая боязнь чего-то. Она спрыгнула с дивана и, обвив ему шею, зашептала: «Представляешь, как удивится Барбара, когда я не приду ночевать?» Он тихонько застонал, обнял ее и стиснул до судорожной боли в мышцах: «Ты останешься?»
— Ну, конечно! Господи, какой глупый… с-а-т-у-ш-и-шь, сумасшедший!
Он поднял ее, одним движением положил на диван, опустился на колени и спрятал лицо в шелковистой пене.
— Это много, это слишком много… Мне надо привыкнуть к такому изобилию. Несколько дней назад от тебя оставался только маленький кусочек в самом интимном уголке моего подсознания, а теперь ты здесь… вся, отдаешь всю себя мне! Я даже в мечтах не позволял себе…
— Да? А там, у Андрея?.. — усмехнулась Анжелика, посыпая Илью шелком волос. Их волосы смешивались — его были тоньше, ее — светлее.
— О, злопамятная, не забыла?!
— Конечно, ведь я чуть не упала в обморок.
— Как я терзал себя! У меня помутился разум… как со скалы прыгнул.
— А я! Только одно прикосновение, и не понимаю, как не умерла…
Рука ее скользнула за воротник, и мурашки рассыпались у него по спине. Только что пальцы ее излучали флюиды блаженства и неги, и вот уже тревога поползла из-под них мелкой нервной дрожью. «Ну же! Она ждет…» — сказал какой-то мерзавец, пошляк внутри. «Как! Немедленно?!» — смутилось желание. «Хм, настоящий мужчина…» — снисходительно начал мерзавец. «Заткнись!» — истерично взвизгнул кто-то, и голоса смолкли, но с дрожью нельзя было справиться… Сладкая материнская жалость проснулась в Анжелике. Она гладила его вздрагивающие плечи, прижимала к груди голову и шептала с блаженной улыбкой:
— Что с тобой! Что с тобой, успокойся!.. Не думай глупости…
Дрожь становилась тише, мельче, и Анжелика, потянув его за мочку, весело сказала:
— Э-эй, проснись! Ты проспишь наш бал. Думаешь, наконец, угощать меня?
Он живо встал, потер виски, лоб, налил в рюмки коньяк, зажег свечи и поставил пластинку.
— На брудершафт? — спросил он, подавая ей рюмку.
— О, конечно, пора перейти наконец на «ты», — рассмеялась она.
Они скрестили руки, выпили и захлебнулись в одном из тех поцелуев, которых выпадает, если повезет, два-три на целую жизнь, от которых подгибаются коленки и останавливается сердце…
Рюмка тускло звякнула, но не разбилась. Илья поднял тяжелые веки и обморочно сказал: «Немыслимо, немыслимо, какое блаженство!.. Как я хочу и как боюсь… тебя». «Такой странный, такой глупый… — бормотала она, целуя его в нос, подбородок, глаза, — давай танцевать».
— Нет, погоди, мне надо признаться и просить тебя…
— Matka Boska, какой торжественный! Настоящий президент. Тебе очень хочется произносить речь? Но я и так знаю, что хочешь говорить и просить. И разве нужно говорить, что я согласная?
