Дмитрий Михеев - Идеалист
Он рывком повернулся к ней и стиснул в объятьях.
— Правда? Несмотря ни на что?
— Несмотря на все твои комплексы.
— О, Боже, как я счастлив, как я люблю тебя!!
* * *
Дорогой читатель, мы подошли к черте, которую я не в силах переступить. Бесчисленные мои попытки — все до единой — заканчивались неизменным фиаско. Сама сцена притягивает меня необыкновенно, ибо все в ней сошлось — все муки влечения, полупризнаний, страх перед собственным чувством, которое растет до ужасающих размеров, захватывает и порабощает… Судорожные конвульсии разума, пытающегося освободиться от гнета всеподавляющей страсти… Здесь за мгновения происходят события, которые в жизни растянуты на дни, месяцы и годы, здесь — вся жизнь, стянутая в точку, здесь вершина, апогей всех лучших устремлений, борьба и победа; здесь смыкаются умопомрачительное наслаждение с невыносимой болью, тончайшая нежность с насилием, жажда самопожертвования с жаждой убийства, здесь распускает павлиний хвост и торжествует мужское самолюбие, здесь высшая радость самоотдачи, здесь скрыты смысл и природа бытия… Какая безумная тяга к продлению, какая бешеная воля к созиданию! Зачем все это?! Я пытаюсь проецировать этот сгусток событий и переживаний на экран слов и понятий, но, Боже, что за грубая, пошлая картина выходит: что-то скользит и шевелится… Нет, разум бессилен тут, трещит и рассыпается словесный аппарат… Прочь, прочь все его зажимы и скальпели, все его трубки и насосы… пусть кричат ощущения и страсти, пусть торжествует иррациональное!
* * *
Когда блаженство сладким ядом разлилось по телам и парализовало их, Анжелика шепнула:
— Теперь ты не боишься? Тебе хорошо, милый?
— О, да, хорошо, хорошо… даже… слишком…
— Почему слишком? — слабо улыбнулась она, скользя указательным пальцем по лбу, спинке носа и губам его.
— Я боюсь, что… — он поймал губами ее палец, легонько куснул и отпустил, — а, черт! Я ничего не боюсь, но после такого счастья по принципу дополнительности, так сказать, должна быть расплата… что-то очень скверное.
— А я думала во время… в этот момент, что теперь можно умереть.
— Умереть? Возможно, самое разумное… — задумчиво произнес Илья, — люди делают это в наихудшие свои минуты и ошибаются, ведь после минимума должно быть улучшение, в то время как сейчас… Хочешь, подадим людям пример? — Илья взял со стола нож и сжал его так, что он слился с окаменевшей рукой, — ну, хочешь?
— Давай, — тихонько сказала она и закрыла глаза, но вскоре открыла, — а как же ты?
— Я сделаю так, — он приставил к своей груди нож и размахнулся…
Она судорожно вцепилась ему в руку, затем прижала к своей груди.
— Погоди… разве не хочешь пережить хотя бы еще раз?..
Илья рассмеялся.
— Вот тебе и разгадка. Люди надеются, что такое может повториться, но тогда оно не было бы высшим, это счастье. Во всяком случае, я думаю, что надо пережить спад, депрессию соизмеримой глубины, чтобы ощущение счастья было столь же острым…
— Jezus Maria! Как ты меняешься — такой серьезный, почти страшный сейчас, а час назад был настоящий мальчишка — большой, лохматый и сильный мальчишка, дурашливый и милый.
— Какой-то бес в меня вселился, — смутился Илья.
— Не хочу, чтобы так говорил, — нахмурилась Анжелика, — ты был резвым и даже… сказать?., и даже немного глупым.
— О, Боже! Зарезала, убила! Для меня нет ничего ужаснее, чем выглядеть глупым. Теперь буду следить за собой, контролировать каждое движение, каждое слово…
— Ах, нет, не надо! Ты был прекрасен!
— Глупость не может быть прекрасной. Но кто меня сделал таким? Ага! — чувство! Чувства оболванивают человека, к черту их! Долой, долой эту постыдную расслабленность… Встаю, одеваюсь и принимаюсь за Канта…
— Зачем? Ведь ты и в постели умудрился пофилософствовать о счастье и расплате, — улыбнулась Анжелика.
— Ах, да… расплата. Ты знаешь, я предчувствую длительную, изнурительную борьбу…
— Почему? Разве мы так много хотим? Разве мы мешаем кому-нибудь в этом мире? Разве пьедесталом нашему счастью служит чье-то несчастье?
— Не знаю, не знаю… Нет, конечно. Но я предчувствую.
— Веришь, я тоже думала… Ты не такой человек, чтобы спокойно жить… Но теперь мы уже сделали выбор? — спросила она, заглядывая ему в глаза.
— Да, — глухо сказал он, — окончательный. И я буду тверд, как сталь!
— Я тоже, дорогой мой! Потому что я так люблю тебя!
— О, Боже! Вот мы и поклялись.
Глава XXX
Они объявили о своей помолвке, устроили для друзей вечеринку и поехали на другой конец города в ЗАГС, который, единственный во всей столице, регистрировал браки с иностранцами. Там они были вежливо выслушаны и снабжены длиннейшим списком справок, копий, выписок, которые надлежало представить для подачи заявления о регистрации брака. Илья горячо взялся за дело, рассчитывая одним энергичным напором проскочить все барьеры. За одну неделю он получил справку из учебной части и сделал кучу полезных открытий. Он узнал о существовании всевозможных контор, бюро, консультаций, бухгалтерий в разных районах столицы, работавших то с десяти до двенадцати во вторник, то с трех до пяти в четверг. Посещение названных заведений преисполнило его сознанием большой государственной важности предпринимавшегося им шага. С другой стороны, посещение польского посольства и «дружеская беседа» с шефом не оставили сомнения в том, что своим легкомысленным шагом они доставляют массу хлопот обоим государствам. Инспектриса по делам студентов в посольстве, сразу же взяв резкий тон, заявила, что разрешение на брак с иностранцами она выдает только в крайних случаях и посмотрела при этом на талию Анжелики. Затем она попросила Илью подождать на улице, и он имел достаточно времени, чтобы основательно изучить мохнатого польского орла. Анжелика вышла распаленной и сообщила, что разрешение обещано через две недели.
«Дружескую беседу» Галин начал осторожно, долго «ходил кругами» из самых «добрых побуждений», спросил из какой она семьи, есть ли у Ильи квартира, напомнил, что времени осталось совсем немного и, если он не успеет защититься, то его могут послать куда угодно, спросил тут же, готов ли он везти жену в какую-нибудь Читу и что она там будет делать, сказал, что у него есть неплохие связи и он всерьез подумывал о том, как пристроить его в Москве, и вдруг такая неожиданная ситуация… Теперь он ничего не может обещать и даже не знает, что посоветовать… Неужели дело зашло столь далеко? На что Илья ответил твердым «да», по-своему истолковав вопрос.
По мнению Ильи, на этом разговор должен был закончиться, но Галин заговорил о знакомом и очень квалифицированном враче. Тут только аспирант понял ход мысли шефа и, вспыхнув, сказал, подымаясь: «This question is out of discussion». Арсений Александрович сделал вид, что не понял и перешел в лобовую атаку: у Ильи и так сложное положение, он немало себе подпортил своими идеалистическими вывихами, а теперь еще брак с иностранкой, мать которой англичанка…
В том же духе было и письмо матери, только резче звучала тема испорченной карьеры, трагичнее — тема бытовых проблем. Елена Павловна советовала подождать годик, чтобы хорошенько проверить чувства и убедить ее родителей, которые, должно быть, тоже не в восторге. О разрешении не было ни слова, передавался привет «очаровательной Машеньке» вместе с просьбой бережно обращаться с ее хрупкой психикой.
Илья тут же сел за ответ.
Дорогая мама!
Я уже столкнулся с трудностями, которые не мог себе вообразить. Два человека хотят соединиться и жить вместе — ничего больше. Казалось бы: их личное дело, ан нет — целая куча организаций и учреждений сочли своим долгом вмешаться. На меня давят со всех сторон: директор Дома студентов, у которого я беру справку, мой шеф, комсомольский секретарь, ее инспектриса в посольстве… Я никогда не подозревал о значении собственной персоны, не думал, что моя женитьба вызовет подобный «общественный резонанс». Единодушие этих «советчиков и доброжелателей» поразительно, и, касайся это другого вопроса, я бы задумался, а тут я просто не перестаю удивляться: ни один из них не знает предмета, в глаза ее не видел (разве что инспектриса). Как же я могу относиться к их «советам»? Поверь мне на слово (надеюсь, еще в мае ты убедишься в этом сама), что она совершенна, прекрасна по самым трезвым, объективным оценкам…
Илья оторвался от письма, закрыл глаза и занялся медитацией: вызвав образ Анжелики, он подверг его самому тщательному, беспощадному анализу… вернее, попытался, ибо образ терялся в вуалевой дымке, и стоило огромных усилий проявить его и удержать на несколько мгновений: то бледные тонкие черты, то линию — грудь, талия, бедро, то улыбку счастливо-томную… Все смешивалось и распадалось вблизи «точки кипения», где ощущался обморочный жар объятий… Илья открыл глаза и написал:
