Михаил Домогацких - Последний штурм
Юджин Смит, зная, как осторожно обсуждали всегда китайский фактор во вьетнамской войне крупные военные и политические деятели, пришел к мысли, что правительство учитывало его на деле больше, чем об этом говорилось на словах. «Кстати, — подумал он, — мой друг Мэрфи должен уже вернуться из Варшавы, куда его послали на переговоры послов Вашингтона и Пекина. Надо бы позвонить ему и узнать, что там за игра затевается снова».
Он углубился в чтение документов, и вдруг мысль, пришедшая в голову, обожгла его. Он вспомнил своего старого приятеля Ричарда Стрейтона, с которым встретился недавно. «Как он говорил тогда на демонстрации? Мы слишком долго молчали? Верно. А почему молчали? Да потому что слишком мало знали. Надо сегодня же позвонить Ричарду и встретиться с ним», — решил Смит…
Выйдя из лесопарка, Смит направился к своему подъезду. К лифту, как обычно, очередь. Тут всегда шутили: «На тридцать тысяч человек, работающих в Пентагоне, — тринадцать — несчастливая цифра! — лифтов. Разве это не происки врага?»
Наконец Смит добрался до своего сверхсекретного отсека, вызвал сигналом дежурного, показал пропуск, тот сверился со своими записями и впустил его.
Целый день ушел у него на штудирование бумаг, выписки из документов, раздумья над прочитанным. Он уже видел, что задачу на него, именно на него, взвалили непосильную: дать предложение о новых аспектах военной политики во Вьетнаме. Потому и допустили к государственной тайне. Начальство, видимо, рассчитало, что неглупый, знающий Азию, и Вьетнам в частности, человек способен свежим взглядом проникнуть в суть событий и подсказать что-то новое для дела. Если бы он не был причастен к этой стране, если бы не знал всего, что там происходит, не видел мрачных и возмутительных сторон войны, если бы, наконец, не познакомился вплотную с закулисной, невидимой стороной политики, он, наверное, что-то бы придумал, что могло даже встретить поддержку. Но теперь он чувствовал: у него нет сил, произошел психологический надлом. Он не мог думать, как думал раньше, и это внутреннее противоречие между служебным долгом и гражданской совестью мучительно сказывалось на его душевном состоянии. «Это похоже на бунт разума», — подумал Смит.
С трудом он дождался конца рабочего дня. Вернувшись домой, он принял душ, выпил немного виски с содовой и решил позвонить Джиму Мэрфи. Тот будто только и ждал этого звонка — так быстро взял трубку.
— Я сам несколько раз собирался тебе позвонить, Юджин, но в суете больших и малых, приятных и нудных дел, сам знаешь, как трудно найти спокойную минуту. Как ты живешь? Я не спрашиваю, что ты делаешь, чем занят, — это не для любопытства.
— Работы, Джим, всегда найдется, если от нее не увиливать. А я никогда ни от чего не увиливал.
— Да уж, знаю. А что это у тебя голос отдает печальными нотами? Что-нибудь случилось на личном фронте?
— Нет, Джим, личный фронт по-прежнему открыт со всех флангов. Очень уж много дел. И все-таки надо бы встретиться, поговорить, я крайне нуждаюсь в твоей поддержке.
— Что же все-таки случилось с тобой, Юджин? Может, встретимся… — Мэрфи, видимо, смотрел на календарь, выискивая свободный вечер, — ну, хотя бы в субботу. Считай, что моя семья выслала тебе официальное приглашение.
— С удовольствием приеду, только надо будет хотя бы накануне созвониться, вдруг что-то изменится.
— Что может измениться, дружище? Что-то мне не нравится твое настроение. У тебя действительно все в порядке?
— Конечно, Джим. Но помнишь, как мы говорили раньше: иссякает запас прочности.
— Значит, надо хорошенько отдохнуть. Ладно, при встрече все обсудим. Договорились?
— Договорились.
Едва Юджин положил телефонную трубку на рычаг, как раздался звонок.
— Это Юджин? — услышал он далекий голос.
— Да.
— А я — Ричард Стрейтон. Не забыл еще такого?
— Ну что ты, Дик, — искренне обрадовался Юджин. — Ты, может быть, не поверишь, но если бы ты сейчас не позвонил, то через минуту это сделал бы я. Уже номер твоего телефона отыскал. Как ты поживаешь?
— Ничего, пока ничего. А звоню я тебе потому, что мы наконец освободились от своих малых чад, отправив их отдыхать кого в туристский лагерь, а кого к знакомым, и решили пригласить тебя официально в гости. И не откладывая это на дальние дни. Ну, например, завтра. Как ты на это посмотришь?
— Принимаю приглашение, только прошу не затевать никаких приемов. Просто посидим, поговорим, посмотрим друг на друга.
— «Просто посидим», — из этого ничего не выйдет, Юджин. У моей Джоан просто так не посидишь. Но ты не волнуйся, все будет о’кэй!
Вечером следующего дня Юджин Смит без труда добрался до Стрейтонов, успев по пути купить бутылку хорошего шампанского и букет цветов.
— Ну, ты и в этом не меняешься! — встретил его Ричард. — Я помню, как ты маме приносил цветочки. А вот и Джоан, познакомься, это — Юджин, друг моего далекого детства.
— Много, очень много хорошего слышала о вас от Дика, — сказала Джоан, протянув руку.
Юджин увидел молодую женщину с большими голубыми глазами и распущенными по плечам длинными волосами. У нее была мягкая улыбка, располагающая к дружелюбию, и Смит сразу почувствовал себя так, будто уже не первый раз приходит в этот дом.
Ужин был скромным, но приготовленный со вкусом, разговоры за столом шли в основном по принципу: а помнишь? Джоан, слушая мужчин, радовалась, что у ее Дика появился еще один хороший друг, да не просто друг, а друг из детства. Часа через два, когда и покушали, и навспоминались, Дик пригласил Юджина в свой кабинет. Там за низким кофейным столиком, в недорогих, но удобных креслах они много говорили, а главного и не сказали. И как к этому главному подступиться, не знали. Наконец, налив в стаканы виски и подняв тост за здоровье, Дик сказал:
— Ты знаешь, Юджин, я много думал о нашей предыдущей встрече. Я понимаю, что твое высокое положение обязывает тебя отстаивать официальную позицию правительства, но мне показалось, что ты вроде бы стоишь у развилки двух дорог. Не все тебя устраивает в политике. Скажи, я очень далек от истины?
— Ну, во-первых, я не занимаюсь политикой.
— Сейчас, Юджин, разреши тебя поправить, таких людей в Америке нет. Можно говорить о разных отношениях к политическим событиям.
— Согласен, — улыбнулся Юджин. — Я никогда не думал, что мне придется стоять у развилки дорог, как ты метко определил, и думать, куда идти.
Дик внимательно посмотрел на приятеля.
— У тебя что-то произошло в жизни, Юджин? В любом случае ты можешь рассчитывать на мою дружескую руку. Пусть она в прямом смысле у меня одна, но она крепкая.
— Спасибо, Дик. Понимаешь, я чувствую, будто зашел в тупик, из которого не могу выбраться.
— Я не настаиваю на уточнении, Юджин, но боюсь, что я не очень хорошо понимаю, о чем идет речь.
— Видишь ли, Дик, я узнал так много нового о войне во Вьетнаме, что мне порой становится не по себе.
— А разве есть в этом что-либо неизвестное? Тонкинская провокация, бомбардировки Северного Вьетнама, потом посылка нашей армии в Южный Вьетнам. И вот уже прошло почти шесть лет позорной войны, ради которой погибло столько молодых парней! А сколько их сложит голову в будущем?
— В том-то и дело, Дик, что война была запланирована заранее. Есть документы, убийственные документы об этом. Они чрезвычайно секретные, и разглашение их может привести к самым опасным последствиям.
— Да, секретные документы — это всегда игра с огнем, вдруг нечаянно уронишь искру на горючий материал.
— Боюсь, Дик, что я не выдержу адского напряжения и сломаюсь. Это будет конец всему, чему мечтал посвятить жизнь. Одним словом, — крушение.
— Ну, почему ты так мрачно настроен, Юджин? Ведь жила же Америка, не подозревая о существовании этих документов, проживет и дальше. Стоит ли терзать себя из-за этого? То, что говорит Америка в глаза своему правительству, куда важнее всех неизвестных фактов.
— Может быть, ты и прав, но мне-то как жить? То, что я знаю, будет меня терзать постоянно.
— А если как-то освободиться от этого груза опасных знаний?
— Рассказать о тайных планах?
— Может быть.
— Но это же — предательство. Разве я похож на предателя, Дик? — с обидой в голосе спросил Юджин.
— Прости, друг мой, я не хотел тебя обидеть. Мы ведь сейчас, как я понял, пытаемся найти какой-то выход из трудного положения, не так ли?
— Я не обижаюсь, Дик. Я просто слишком обостренно подхожу к оценке каждого своего шага. Ведь о моих сомнениях не знает ни одна живая душа, кроме тебя.
— Спасибо за доверие, Юджин. Я не знаю, что тебе посоветовать, все это настолько неожиданно для меня. Но мне кажется, что ты, проанализировав все тщательным образом, найдешь правильное решение. Только об одном прошу тебя: старайся не делиться своими сомнениями с людьми, которых плохо знаешь. Лучше вообще ничего не говорить. Пусть решит время.
