Сергей Кургинян - Русский вопрос и институт будущего
Что мы увидим? Все приметы застоя. Они налицо. И они есть выражение того тупика, в который вообще нас загоняет принцип копирования. Мы уже получили безыдеальное общество в результате двух катастроф: одной шумной, с разгромом коммунизма, осуществленным правящим классом (интереснейший пример превращенной формы, для анализа которого здесь у меня просто нет места, и я адресую читателя к своим работам "Уроки Октября" и "Россия и ее Зазеркалье"). И второй – бесшумной, с крахом демократического либерального идеала в ходе превращения власти в собственность. В последней фазе, когда собственность начнет превращаться в новую власть, она в поисках каких-то идеальных легитимации вновь начнет в той же стратегии догоняющей модернизации устремляться в некий новый тупик, устремляя в него и общество. Этим тупиком будет заимствованный у Запада национализм, который на русской почве, да при содействии новых постмодернистов обратится, боюсь, все в ту же труху с непредсказуемыми и для России, и для мира последствиями. И снова – национализм ничем не плох сам по себе. Как ничем не плохи для меня и коммунизм, и демократия. Плоха же эта страсть тупого рабского слепого подражанья, страсть копирования с примесью паскудного самолюбования. Здесь гибель России, здесь, а не в национальном, коммунальном, народовластном началах ее исторического самобытия. Чтобы осознать, до какой степени опасна эта новая фаза все той же катастрофы копирования, я должен буду проанализировать разницу между тремя постоянно путаемыми понятиями: национализм, фашизм, русская идея. В результате такого анализа я надеюсь завершить описание катастрофы копирования в ее динамике и на примере оппозиционного движения и начать поиск позитивных оснований для выхода. Но вначале – ряд понятий и базовых разграничений.
5. Национализм, фашизм и русская идея
Давно ли все молились на либерализм, космополитизм, а автора этих строк, заявившего, что он – русский националист, обвиняли в фашизме? Теперь националистов у нас, что называется, "пруд пруди". Куда ни плюнь – националист. Перекраска идет полным ходом. И вчерашние ненавистники национализма, демократы из демократов (они же позавчерашние ревнители чистоты марксизма-ленинизма) перекрашиваются со скрипом, но быстро и с автоматизмом профессиональных перекрашивателей – в националов. Что будет завтра? Не появятся ли те же ребята в строю (хороших, конечно же) русских фашистов? Думаю, не без этого. Но бог с ними, с перекрашивателями. Предоставим их – их печальной участи. И поговорим по существу о непростых, но очень нужных вещах. О понятиях и разграничениях. Ибо для того, чтобы стать кем-то (ну, хоть фашистом), нужно, как минимум, знать – кем становишься. В этом плане мое заявление о приверженности национализму есть лишь первое приближение. Я от него не отказываюсь. Но пользуюсь возможностью кое-что уточнить в новых условиях, при повальной и бездумной, увы, националистической моде. Время первых приближений и грубых разграничений кончилось. Новые идеологические и политические баталии будут разворачиваться в более тонких и многомерных смысловых и понятийных пространствах. И речь идет не об элитаризации политики. А о том, что сложные разграничения придется производить не профессионалам и не элите только, а всей политически активной части нашего общества, коль скоро она всерьез озабочена непростым и небезоблачным будущим Отечества нашего.
Сама сумятица вокруг национальной идеи говорит о том, как трудно дается нашим согражданам новая система координат, которую можно назвать "нациоцентрической". Слово "нация" используется вообще как синоним слова "народ". Русский народ и русская нация. Национальное и народное. Понятия близкие, но не тождественные. Сегодня, когда говорят о русском народе, слегка акцентируют социальный аспект понятия (народ – это простые люди, большинство, неэлита). Говоря же о нации, о национальном интересе, национальных целях, напротив, стирают этот социальный аспект и выводят на первый план общность неких несоциальных параметров (язык, культура, религия, "кровь и почва"). На этом зыбкость употребляемых самоопределяющих дефиниций не исчерпывается, поскольку есть еще "этнос", "суперэтнос", "гиперэтнос". А определение оных размыто трудами выдающегося исследователя Л.Гумилева, биологизировавшего эти коллективные сущности и, следом за Шпенглером, Тойнби, в меньшей мере Данилевским, заложившим ложную, на мой взгляд, идею рокового предопределения, неумолимых стадий этногенеза, ведущих от рождения к смерти. Вот такая палитра понятий и нюансировок. Специалисту трудно разобраться. А нормальному гражданину, желающему понять, частью какого целого он является?! Гражданину, которому с пеленок твердили про интернационализм, а теперь предлагают с большой настойчивостью отказаться от каких-либо "мы", превышающих по количеству и уровню сложности его семейную, как говорят, "нуклеарную" микроячейку. Но и интернационализм не спасает от необходимости как-то соотноситься с понятием "нация". Ибо в противном случае неизбежно возникает вопрос: интер… что? И если все, стоящее после "интер", не определено, то и сам этот "интернационализм" превращается в бессодержательное понятие.
Еще хуже обстоит дело с космополитизмом. То его проклинали, то проклинали тех, кто боролся с ним, а его восхваляли, то снова проклинать начинают… А о чем речь? Содержание остается за кадром. И, возможно, главное в том и состоит, чтобы не дать возникнуть системе четких определений, преодолевающей хаос недоопределенных понятий, тот хаос в сознании, который не дает оформиться и нашему все более хаотизирующемуся бытию.
Нация – понятие исторически и географически закрепленное. Географически – поскольку речь идет о феномене, порожденном европейской историей и базирующемся на ее фундаментальных принципах. Исторически – поскольку речь идет о понятии, рожденном в огне буржуазных революций и носящем на себе все родовые и видовые отпечатки Нового времени. Нация есть упрощение и стандартизация неких человеческих донациональных обществ и общностей (народов). Нация есть промежуточная форма стандартизации и существует всецело как фаза стандартизирующего процесса, имеющего своей конечной целью полную унификацию человечества.
Националист в строгом смысле этого слова является "предкосмополитом". Стирая в национальном все своеобразие сложных форм и нюансов, в которых кроется специфика различных способов организации человеческой общности, националист готовит космополита. Обидно, но факт. Национальное государство есть унифицированный элемент в структуре космополитической мировой бюрократии. Нации – формы общности, вылепленные всемирным буржуазным классом для себя и по своему образу и подобию.
Признав национальное во всей полноте этого непростого понятия, мы тем самым уже признаем, что для нас нет проблемы, каковы будут формы всемирного общежития в XXI столетии. Доделав свое дело, нации создадут единое унифицированное человечество. Поделив рынки (для чего и нужен национализм), буржуазия сынтегрируется в мировой спрут. Место пролетарской интернации займет транснациональное сообщество, сумевшее преодолеть противоречия между центрами власти. Националист – это тот, кто признает безальтернативность версии мирового развития, но стремится обеспечить для своей национальной общности некое место в рамках этой версии, обеспечивающее определенный приоритет. В этом смысле националист – союзник для всех, кто отстаивает какие-то интересы своего народа. Как отстаиватель, он входит в единство сил, стремящихся предотвратить народное бедствие и конец истории своего народа.
Но разве есть одна версия?
Величайшие народы мира, народы-создатели цивилизованных миров, в своем историческом творчестве по-разному видели всечеловеческое единство. Можно выделить следующие основные модели.
1. Унификационный муравейник. Творение европейского буржуазного гения.
2. Единство в вере. Модель народов-создателей мировых религий.
3. Единство через прямое доминирование одной макрообщности (расы, народа) над другой. Модель, адресующая не к духовной, а к чисто силовой экспансии (легитимированной через ту или иную формулу расовой исключительности).
4. Единство как многообразие форм и способов исторического движения.
Вторая и третья модели предполагают "всего лишь" разные субъекты чистого доминирования. И там, и там идет навязывание некой формы, либо духовной, либо обнаженно силовой. Разница огромна, но велико и общее стремление к моноформизму. При этом моноформа может быть достаточно тонкой и сложной. Первая модель не подавляет, а конвейеризирует. В сущности, речь идет о более тонких формах подавления. Их, по видимости, бессиловой характер компенсируется примитивизмом моноформ. Выбирайте – в чем жить: в штампующей формы цивилизации статуса или, например, в духовно тонкой, но все подминающей под себя мировой цивилизации, построенной на фундаменте любой из победивших мировых религий. Или же – в режиме, где какая-то из биосоциальных коллективных особей, обосновав свою исключительность тем или иным мифом XXI столетия, подавила все оставшееся человечество.
