Даниил Краминов - Сумерки в полдень
— Видишь их? — Пятов глазами показал на хорошо одетых уже немолодых мужчин, идущих вдоль поезда в сопровождении секретарей или камердинеров, в руках которых были небольшие чемоданы. — Послы и посланники. Спешат на нацистское сборище, чтобы засвидетельствовать свое почтение.
— А может быть, они как и мы? — предположил Антон. — Дело какое-нибудь. Или просто хотят посмотреть.
— Возможно, — взглянув на Антона, проговорил Володя Пятов. — Нам известно, что французский посол Франсуа Понсе, дуайен дипкорпуса, лично уговаривал своих коллег отправиться в Нюрнберг, чтобы «отозваться на приглашение правительства», и они, как видишь, отозвались охотнее, чем я ожидал.
— А зачем французу потребовалось уговаривать их?
— Хотел, наверно, угодить Гитлеру, — зло ответил Пятов. — Ведь он такой же ярый его поклонник, как любой нацист. Совсем недавно записал своего сынка в «гитлерюгенд» и, вероятно, сам вступил бы в нацистскую партию, если бы это было совместимо с положением посла и если бы нацисты приняли этого «негроевреезированного», как выражаются они, дипломата в свои ряды…
Друзья догнали англичан, которые, двигаясь в общем потоке, держались все же как-то очень обособленно. Они группировались вокруг узкоплечего человека в черном пальто и черной шляпе. Лицо его запомнилось Антону: худое, землисто-серое, с глубоко запавшими, странно блестевшими глазами, холеные, пышные усы бутафорски обрамляли вялые, посиневшие губы.
— Гендерсон, — шепотом произнес Володя и поклонился послу.
Тот лишь прикоснулся к шляпе рукой в черной перчатке.
— Он болен? — спросил Антон, когда англичане остались позади.
— Да, серьезно болен, — ответил Пятов, снова поднимая шляпу и кланяясь коротконогому человечку с круглым желтоватым лицом. — И нуждается в длительном клиническом лечении. Но ни за что не хочет оставить свой пост. Самовлюбленный и тщеславный аристократ, он давно мечтал прославиться, сыграв важную роль в каком-нибудь крупном международном конфликте. «Генералы, — как сказал «известный философ» Тихон Зубов, — бесславно умирают без войн, дипломаты — без конфликтов». И Гендерсон сейчас скорей предпочел бы умереть на посту, чем покинуть Берлин в это смутное и тревожное время. Он верит, что настал его «звездный час», и радуется возможности показать себя.
Антон оглянулся на англичан несколько раз, но так и не встретился взглядом с Хэмпсоном, который следовал за послом. Нагнув голову, молодой англичанин нес чемодан и запечатанную дипломатическую сумку.
У вагона, в котором предстояло ехать Володе, друзья задержались. Пятов пожал руку стоявшему у входа лысоватому человеку с бледными, впалыми щеками. Потом, предъявив кондуктору билет, внес в вагон свой чемодан. Он быстро вернулся, и они с Антоном пошли к вагону иностранных корреспондентов. Тихон Зубов позвонил еще перед вечером и сказал, чтобы друзья не ждали его в полпредстве: он приедет прямо к поезду. И действительно, пройдя шагов тридцать, они увидели его кудрявую голову, возвышавшуюся над толпой журналистов, стоявших у вагона. Тихон не признавал головных уборов, и только морозы заставляли его иногда надевать на свои густые, непокорные кудри шляпу или кепку.
В маленькой женщине, державшей Тихона под руку, Антон узнал Галю; вторую женщину, стоявшую к ним спиной, он разглядел, лишь подойдя ближе: это была Елена. Володя, увидев Елену, поморщился и замедлил шаг: он не ожидал встретить ее здесь. Перед отъездом на вокзал он позвонил жене и простился, сказав, что не выносит, когда его провожают: долгие проводы — лишние слезы. И теперь появление Елены, казалось, ставило его в ложное положение.
Тихон Зубов, которого Антон не видел со вчерашнего дня, крепко сжал его руку, Галя улыбнулась, а Елена посмотрела на него веселыми и ласковыми глазами.
— Галя пригласила меня поехать с ней, — сказала она. — И я решила еще раз пожелать вам счастливого пути.
Днем, собираясь в полпредство, чтобы получить последние советы и наставления Двинского, Антон зашел к Елене проститься. Он сказал, что ему было приятно ехать с ней, что без нее ему будет скучно, и, если бы не дела, которые задерживают его в Берлине, он был бы рад сопровождать ее до Лондона. Призналась и она, что ей тоже было приятно иметь такого хорошего спутника, и ей очень жаль, что ее лишают интересной и приятной компании. Она жалела также, что не встретила Антона раньше в Москве. Елена вспомнила, что Юлия Викторовна, ее тетка, не раз говорила о каком-то молодом человеке, который ухаживает за Катей и которого Георгий Матвеевич считает способным начинающим историком. Антон и Елена расстались, пообещав друг другу непременно встречаться в Лондоне — ведь они стали не только попутчиками, но и друзьями.
Словно подчеркивая, что она приехала на вокзал только ради Антона, Елена взяла его под руку и, стараясь не смотреть на Пятова, обращалась лишь к Антону или Гале и Тихону. Володя Пятов, сказав Елене сухо, что рад видеть ее, тут же отвернулся и заговорил с полным мужчиной в легком кургузом пальто и маленькой тирольской шляпе, которая едва держалась на его макушке. Через минуту Пятов позвал Антона я представил толстяку.
— А это Аллен Чэдуик, — сказал Володя Антону, — всевидящий и всезнающий корреспондент американской газеты «Уорлд тудэй», пожалуй, самый осведомленный и смелый.
Явно польщенный этой рекомендацией, Чэдуик засмеялся и обнял Пятова, положив большую руку на его плечо. Американцу не повезло с ростом: даже его тирольская шляпа едва достигала плеча Володи. Зато плечи, руки, ступни ног — все было крупно, массивно. Когда Чэдуик смеялся, казалось, что смеялся только его большой, с крупными зубами рот, глаза же под густыми и широкими бровями оставались серьезными и внимательными, будто Чэдуик присматривался к своему собеседнику в то время, когда тот ошеломленно слушал его громоподобные «ха-ха-ха!», настолько четко и раздельно произнесенные, словно после каждого своего «ха» американец переводил дыхание. Володя Пятов извинился и поспешил к одиноко стоявшему в стороне мужчине, коричневый пиджак и зеленоватые брюки которого заметно выделялись среди однообразно строгих темных или серых костюмов.
— Эрик! Эрик Фокс! — услышал Антон обрадованное восклицание Пятова. — Как ты оказался здесь? Почему не зашел, не позвонил?
— Едва добился визы, — ответил также по-немецки Эрик Фокс. — Здешние власти не жалуют меня. Пришлось прибегнуть к помощи друзей, которых не решились обидеть даже в Берлине. Прилетел на Темпельгоф перед вечером. Успел заехать только к Баумеру, чтобы получить приглашение в Нюрнберг. Можешь представить, с каким трудом я добыл это приглашение!
Володя Пятов подвел к Антону и американцу Фокса и представил его. У Фокса было продолговатое лицо с длинным и прямым носом, на котором сидели очки в толстой роговой оправе. Перед тем как подать Антону свою тонкую, холодную и влажную руку, он поправил очки, словно удостоверился, на месте ли они.
Вероятно, Фокс не очень интересовал американского журналиста, и Чэдуик, обменявшись рукопожатием с Фоксом, повернулся к Пятову и спросил, как он оценивает создавшуюся обстановку: скоро будет война или нет? Володя засмеялся и сказал, что Чэдуик опередил его — он, Пятов, только что сам собирался спросить его об этом: ведь корреспонденты всегда осведомлены лучше дипломатов.
— Допустим, — заметил американец. — А позвольте узнать, что все-таки думает о создавшейся обстановке с о в е т с к и й дипломат?
Пятов помолчал размышляя.
— Без ссылки на меня? — спросил он.
— Разумеется, — заверил Чэдуик.
— Я думаю, что обстановка не так плоха, как некоторые пытаются ее изобразить, — сказал Пятов. — Криками, которые раздаются здесь, хотят запугать слабонервных и заставить отдать без сопротивления то, что Берлину хочется получить. Но, как известно, крик не свидетельство силы. Скорее наоборот. Крикунов можно обуздать, и они смолкнут, лишь только почувствуют объединенную силу тех, кого хотят запугать.
Володя Пятов говорил четко, резко, и Антон с восхищением смотрел на своего друга, кратко и ясно излагавшего мысли Двинского, который именно так советовал отвечать на этот самый злободневный вопрос. Чэдуик записал то, что сказал Пятов, и, поблагодарив его, устремился наперерез идущему по платформе смуглому и высокому мужчине — не то испанцу, не то итальянцу. Простившись с Фоксом, Пятов отвел Антона немного в сторону.
— Очень советую тебе установить с Фоксом отношения поближе, — сказал он. — Интереснейший человек. Происходит из известной чиновничьей семьи, окончил аристократическую школу и университет, после которого пошел работать в «Таймс». Был ее корреспондентом в Австрии и Германии, нацистов критиковал, но терпел и даже верил, что они остепенятся. После захвата ими Рейнской зоны стал писать, что нацистам мало Германии, они хотят господства в Европе, а может быть, и во всем мире. Газета, не желая портить отношений с Гитлером, отозвала Фокса в Англию, а потом послала в Испанию. И там он увидел то, что газете не хотелось видеть: он писал, что Италия и Германия ведут войну против законного правительства Испании. И его опять перестали печатать. Тогда он бросил газету и пошел добровольцем в республиканскую армию. Был, как рассказывали мне, мало полезен (он же дьявольски близорук), но очень храбр. После ранения друзья уговорили его вернуться домой, в Англию. Теперь он издает свой маленький, но злой еженедельник, который славится поразительными разоблачениями закулисной стороны английской политики.
