Владимир Соловьев - Разрыв шаблона
Сразу возникает вопрос: а на чем базируется эта исключительность? Я сейчас не говорю ни об экономической мощи, ни о военном потенциале. Просто удивительно, что самая миролюбивая, как заявляют американцы, страна на планете обладает столь могучей военной машиной и столь гигантским военным бюджетом, что на этом фоне все остальные страны выглядят совершенными детьми. Это надо хорошо понимать, приступая к анализу методов реализации американской политики. Ведь не случайно именно о политике говорит Барак Обама, выступая перед выпускниками Военной академии в Вест-Пойнте в мае 2014 года. Во многом Америка воспринимает армию как основное орудие своей политики, считая, что может направить войска куда угодно для решения в первую очередь политических задач. Впрочем, если Америка уже даже для лечения лихорадки Эбола отправляет солдат, что тут говорить о других проблемах.
Но отправить-то солдат можно – как бы смешно и трагично ни выглядело, например, возвращение воинского контингента в Ирак после всех громких заявлений, что Америка уходит оттуда насовсем. (В этом плане Обаме вообще не повезло – все обещания, которые он дает, не живут долго. Войска обещал больше не вводить в Ирак – не очень получилось. С медицинским страхованием в стране совсем не получилось. Гуантанамо обещал закрыть – так и не смог.) Однако все-таки хотелось бы услышать какие-то более-менее внятные обоснования таких шагов. А в качестве обоснования заводится разговор о неких демократических ценностях.
Конфликт цивилизаций
В последнее время я перестал понимать, что американцы имеют в виду, говоря о демократических ценностях. Ну хотя бы потому, что главной демократической ценностью для человека является право на жизнь. А если посмотреть, какое количество граждан других стран погибло в результате внедрения американцами своих представлений о демократии, возникает вопрос: о каких еще правах человека может идти речь, если нарушено его основное право? Ирак, Афганистан, Ливия, Сирия, Югославия, Украина… Сколько людей погибло? При этом и союзники Америки тоже не отличаются особым благородством. Когда всячески поддерживаемый американским истеблишментом украинский президент Порошенко уведомляет мировую общественность, что не будет соблюдать права человека в зоне ведения боевых действий в Новороссии, что это означает? Что Порошенко не воспринимает жителей Новороссии как людей?
Но американцев это ни в коей мере не смущает. Подход не изменился со времен диктатора Сомосы: «Да, он сукин сын, но это наш сукин сын». Крайне неприятная логика. А главное, особенно болезненная для нас. Мы уже привыкли считать, что демократические ценности – это свобода прессы, отсутствие цензуры, возможность перемещаться, свободный и независимый суд. Разве сейчас мы можем это наблюдать?
Свобода перемещения? Ну, наличие санкционных списков уже доказывает ее отсутствие. При этом зачастую в эти списки включаются люди только по причине иных воззрений, то есть какие-либо их преступные деяния ни в коем случае не доказаны, решений суда по их поводу не было.
Свобода прессы? Во многих странах мира канал «Раша Тудей» подвергается откровенным гонениям, а на Украине и вовсе запрещены российские каналы. А о том, насколько «свободна» в своих оценках американская пресса, мы уже говорили в начале этой книги.
Так что же такое демократические ценности по-американски? На чем они базируются и в чем они входят в противоречие с представлениями Европы и, в частности, России о том, что такое хорошо и что такое плохо?
Это большой философский вопрос. Где проходит та грань, за которой мы можем сказать: «Все, стоп, хватит! Здесь уже речь не о ценностях»? Вообще, когда мы говорим о ценностях, все в той или иной мере сводится к выяснению, куда мы идем. Что определяет наш выбор. Все понятно с христианами – они говорят: «Определяет Библия». Все понятно с мусульманами – они ссылаются на Коран. Понятно с буддистами, понятно с иудеями… А с демократами?
Демократ – это кто? Где его священная книга? Билль о правах? Непохоже, если внимательно его прочитать. Вдруг выясняется, что на самом деле демократы – это уже и не демократы. Это либертарианцы в чистом виде. Но либертарианство противоречит базовым идеям христианства. Поэтому сейчас на наших глазах формируется новый ценностный конфликт. Под видом конфликта американских демократических ценностей с иными (которые Байден даже не хочет воспринимать ни как культурные, ни как религиозные особенности) вырастает новый фронт. И ты видишь, куда на самом деле все это будет направлено.
Читая работу Ленина «Материализм и эмпириокритицизм» – уже в зрелом возрасте, когда нет никакой необходимости сдавать по ней экзамен, – вдруг понимаешь, что на самом деле никакой особой критики там нет. А есть просто спокойное и ясное объяснение – с кем вы, на каких вы позициях. Потому что когда все в конечном итоге приходит к основе основ, то дальше спор бессмысленен. Ну, бессмысленно спорить материалисту и идеалисту. Они не смогут понять друга. Тут уже все упирается в вопрос веры.
Конечно, каждый верующий человек говорит, что его вера базируется на некоем сакральном знании. Атеисты могут возражать, однако это уже предмет глубокой философской дискуссии. На самом деле политика традиционно строилась на ценностном ряде. И в конечном итоге любые договоренности опирались на этот ценностный ряд. Потому что если нет фундаментального общего понимания, о чем мы говорим, то любые договоренности теряют всяческий смысл. Я говорю о демократии, и вы говорите о демократии. Но если каждый из нас понимает под этим словом что-то свое, вряд ли мы договоримся. Как было в советские времена, когда мы были уверены, что у нас самое демократичное государство. При этом считали, что только у нас самые свободные СМИ. И было гениальное определение – потому что в Советском Союзе СМИ свободны от частного капитала. Правда? Правда. Становятся ли от этого СМИ свободными? Большой вопрос.
Точно так же нам всегда казалось, что есть некие незыблемые ценности, основополагающие для каждого человека. И даже в сложное советское время – сложное, потому что необходимо было каким-то образом сочетать традиционную для русского человека идеологию и коммунистическую доктрину – и то удавалось выстроить такую прихотливую конструкцию, в которой христианские ценности в конечном итоге трансформировались в ценности строителя коммунизма. Они же у нас проистекали не то чтобы из Писания, но в общем из гуманистических традиций русской классической литературы.
Назвать-то можно как угодно. Иногда мне это напоминает классический еврейский анекдот: еврей приходит в ресторан и видит за соседним столиком человека, который ест потрясающе вкусно, причмокивая, наслаждаясь, жареную свинину. Еврей говорит официанту: «Принесите мне, пожалуйста, эту рыбу». Официант говорит: «Прошу прощения, но это не рыба, это свинина!» «Боже мой, – восклицает еврей, – я же вас не спрашивал, как ее зовут!» Вот так и здесь – нам была дана определенная доктрина, и важно было не спрашивать, как ее зовут. Суть ее, по большому счету, была более чем христианской, хотя так и не называлась.
Поэтому принципиальный слом в русском сознании не наступал. От традиционных для нас православных идей и некоего православного мира мы перешли к теме социалистической общности. По-прежнему личные интересы были для нас менее значимы, чем общественные, по-прежнему на миру и смерть была красна, по-прежнему мы понимали, что надо любить семью и родину. В какие-то моменты времени приоритеты, конечно, сдвигались, но суть оставалась той же. Мы гордились своей страной. И в том или ином виде заповеди всегда присутствовали – в первую очередь «не убий» и «не укради». Хотя, конечно, с «не укради» – отдельная тема. Да и с «не убий» существовали некоторые сложности, но по крайней мере было ясно, что эта функция четко перекладывалась на государство – оно имело право убивать. Мы не почитали день субботний, но точно почитали день воскресный, особенно когда он появился.
Однако в XXI веке многое изменилось – и не в лучшую сторону.
Вот что интересно: нам казалось, что, раз человеческая цивилизация движется вперед и вверх по пути технического прогресса, это значит, что и морально-этически она изменяется только в позитивном направлении. Что человек должен становиться все лучше и лучше, чище и чище – ну не то чтобы ростом выше и шире в плечах, но взгляд у него должен быть пронзительный и осознанный. При этом понять, с чего вдруг мы так решили, абсолютно невозможно. Конечно, это дикое заблуждение. Я бы сказал, глупейшее по своей природе.
Потому что те же самые завывания о новом веке и развитии цивилизации звучали и в начале XX века. То же ощущение: мол, сейчас, когда человек подчинил себе машины, когда он использует силу пара и электричества, проникает в глубь материи и освобожден от средневековых предрассудков, когда мы создаем новое, начиная от прорывов в медицине и заканчивая искусством, уж теперь-то!..
