Борис Кагарлицкий - Сборник статей и интервью 2004-05гг. (v1.1)
К.Л. Майданик. После переворота осени 1993-го эволюция политического сознания в России несколько лет укладывалась в рамки европейской рациональности («бьющую руку - кусай»): населению становилось все хуже, росла оппозиционность в обществе, парламенте и даже в правительстве. Все изменилось - причем предельно резко - осенью 1999-го: эволюция сменилась стремительной инволюцией, средний класс, как и большинство населения, впал в полную резигнацию и начальстволюбие с сознательным отказом от участия в политике, особенно оппозиционной. Сравните настроения весны 1999-го, времени Примакова, с тем, чем тот год закончился. Как быстро люди отказались от самостоятельной, критической политической активности и встали в привычную позу перед хозяином.
Это был самый глубокий психологический переворот десятилетия, не меньший (скорее даже больший), чем тот сдвиг массового создания, который произошел 10-12 годами раньше. Чем он был спровоцирован, какими событиями и процессами - вопрос другой.
Ни в первый, ни во второй, ни в третий год после политического кризиса и политического переворота августа-октября 1999-го никаких изменений в аполитично-консьюмеристских настроениях молодежи не ощущалось. Но за последние полтора года что-то действительно сдвинулось. Впервые я ощутил это, когда представители двух телевизионных каналов обратились ко мне за интервью о Че Геваре. Я с некоторым изумлением спросил: «Вам-то он зачем?» Мне объяснили: «В последнее время на стенах студенческих общежитий снова появились его портреты». Это заставило меня задуматься: почему? Никто из спрошенных толком объяснить не смог.
Проблема, однако, слегка проясняется, если вспомнить, что все это уже имело место в другом мире, на Западе. В конце 1980-х и всю первую половину 1990-х портреты Че исчезли там и с улиц, и из квартир. В Европе, в Северной и даже в Латинской Америке преобладали тишь и благодать, эйфория «конца истории» и т. д. А нечто новое - отнюдь не хочу сказать, что у нас уже происходит то же самое - началось именно с возращения (1997-1999) портретов «особого человека», погибшего тридцать лет назад.
Это как показания термометра. Сами по себе они ничего не меняют, но показывают некое состояние организма. В данном случае определенный уровень критической неудовлетворенности организма Запада.
У нас все началось в 2002-2003 годах скорее всего как имитация западного (не латиноамериканского - восстание бедноты) процесса в молодежной среде. Немолодежная среда (имею в виду интеллигенцию) в массе своей настолько политически невежественна, что реально происходящее на Западе ей, во-первых, неизвестно, а во-вторых, безразлично. «Что нам Запад-то?» - скажет и высоколобый либерал, и отечественный почвенник. Но вот с молодежью дело обстоит не так. Отчасти потому, что молодежь более чувствительна к новейшим веяниям, отчасти потому, что на сцене появилась новая молодежь, которая чувствует себя иначе, нежели предшествующее поколение.
Говорят, что молодежь всегда левее большинства. Но Россия 1990-х продемонстрировала миру исключительный феномен: наша молодежь оказалась надолго и намного правее старшего поколения. Через несколько лет после «бархатных» революций в Центральной Европе 1990-х молодежь снова стала оппозиционной, поскольку, с ее точки зрения, все опять досталось «старикам» - вчерашним коммунистам, ставшим либеральной властью, крупными собственниками и т. д. А в России в образовавшийся вакуум рванулось не столько старшее поколение, а именно не связанная ни инерцией, ни ностальгией, ни моралью (какой?) молодежь. Посмотрите на возраст нынешних министров, директоров, олигархов. И то поколение молодежи не могло не быть правым, поскольку получило свое: от проституток, ресторанов и заграничных поездок до заводов и позиций во власти. И все это - при полном отсутствии контроля, не считая «крыш» своего же, тоже молодежного, криминального сектора.
Так образовалось некое подобие потерянного - для левых, для солидарности и социальной ответственности - поколения. Но те, кто приходит во взрослую жизнь сейчас, приходят уже в другую Россию. Все уже захвачено, по первому, по второму и по третьему разу поделено. Правда, дольше других жила еще одна иллюзия: что сам режим - ненадолго, что он переходный, и скоро воцарится настоящий порядок - меритократический, демократический, моральный, о котором мечталось в 1980-х.
Эта надежда в последние годы тоже ушла. Все уже захвачено, фундамент нового здания укреплен, крыша над головой - непробиваемая. Поиски выхода из такой ситуации идут в разных направлениях. Правый, национал-ксенофобский вариант: мы не получили своего потому, что «захватившее все» поколение было еврейским, кавказским и т. д., а вот мы-то имеем кровное право на все это! И вариант левый и при том интернационалистический, потому что эти ребята действительно присматриваются к тому, что происходит на наиновейшем Западе, теряя привычный комплекс «России как центра мира» в обоих его обличиях - и архаично-православном, и мессианско-либеральном. Раньше многие ощущали Россию началом всех начал - не по религии, не по силе, не как «волну будущего», а потому, что нас больше всех унижали, и мы первые выстрадали истинное представление о том, что такое хорошо и что такое плохо, до которого Западу, отравленному деньгами (красными? общечеловеками? развратом?), еще много лет ползти. Как минимум у части молодежи эта невежественная самоуверенность начинает исчезать.
Все мои коллеги, преподающие в вузах, подтверждают, что молодежь тянется к новой правде, к «новой старой правде», просят рассказать о марксизме, о том, что происходит с левыми движениями и поисками в других странах. Это после того, как 10 лет подряд молодежь абсолютно не интересовались происходящим в мире. Что ей мир? Но сейчас эта новая, изолировавшая нас от Запада стена поддается, границы идеологий становятся более зыбкими. И я не уверен, что это брожение охватывает лишь статистически незначительное меньшинство.
Тем более что существуют, выжили некоторые традиционные левые группы. Но если новое движение выльется в традиционные же формы левых кружков с бесконечными дискуссиями между четырьмя группами троцкистов (троцкистов можно заменить на ленинистов, сталинистов и т. д.) о том, кто и когда был более прав и прочее - то есть до тех пор, пока лица ищущих будут по-прежнему устойчиво повернуты назад, в XIX - XX века (не только к Сталину), - никакое политическое и историческое будущее ему не светит.
В этой связи особо важно сказать о мифе государства. От XX века нам остались в наследство этатистские критерии: «государство - это хорошо», «больше государства - больше социализма», «больше государства - больше прогресса» и т. д. Лишь релятивизировав эти догмы, левые смогут ориентироваться не только и не столько на интересы (классовые и прочие), а на ценности, как делают сейчас альтернативные движения (антиглобалистские). Главное, самое широкое, внесистемное, антисистемное, антидогматическое движение XXI века ориентируется лишь на один интерес - сохранение человечества (остальное у разных секторов движения - разное). Зато его объединяет множество общих ценностей. При этом выясняется, что претворение в жизнь этого интереса и этих ценностей, доведенное до логического конца, абсолютно ничем не отличается от исходных представлений о коммунизме. Но именно доведенное до последних выводов и очищенное от любого рода догм. Если не станут определяющим традиционно левое сектантство, традиционное левое словоблудие и та «радость гетто», о которой здесь верно говорилось.
И если наше новое молодежное движение позаимствует стиль, этику, пафос того, что действительно развивается на Западе, я не уверен, что оно останется в гетто; мне кажется, что оно сможет стать относительно широким. Если и не более многочисленным и сильным, чем правые течения (я не настолько оптимист), то, во всяком случае, способным соперничать с правыми и вести борьбу с ними (не говорю сейчас о ее формах), подобную той, которую вели «arditi del popolo» с фашистскими бандами в начале 1920-х, союз красных фронтовиков - с нацистскими штурмовиками в конце 1920-х и начале 1930-х. Пускай меньшая, но сравнимая, соперничающая сила; соперничающий призыв, послание, нечто такое, что можно будет противопоставить и испарениям нынешнего статус-кво, и возможным результатам (отбросам?) инволюции и заживания нынешней системы.
Но, повторю, если левые молодежные движения будут опираться лишь на лозунги, стиль, догмы XX века, если их связь с глобальным альтернативным движением не станет органической, нынешнее оживление может быстро выдохнуться. Но я надеюсь, что удастся перенять ценности, этику, пафос того, что сейчас действительно развивается на Западе и Юге и будет развиваться в борьбе с продуктами (сугубо разнородными) разложения или эволюции тамошних порядков.
Б.В. Межуев. Мне очень трудно причислить себя к традиционно понимаемым левым. Во всяком случае, в том смысле, в каком употребляет этот термин большинство выступающих. Мне трудно на самом деле сказать, идет ли наша страна вперед или назад, развивается ли она вверх или вниз, поскольку XX век слишком сильно поколебал традиционные представления о векторах прогресса. В этом отношении я отчасти готов присоединиться к многократно попираемому в статьях Александра Тарасова постмодернизму. Возьмем простой пример. Возвращение к религиозному сознанию как характерный феномен всего конца XX столетия. Вся российская радикализация выглядит просто балаганом на фоне религиозного фундаментализма в США. Раньше нам казалось, будто это пережиток «холодной войны», но сейчас ясно, что он имеет вполне конкретную политическую проекцию. Конечно, использовать аргументы и онтологию XVIII века для описания сложных событий XX и XXI столетий невозможно. Стоит внимательнее прислушаться к тому же постмодернизму, хотя бы для того, чтобы понять, в чем причина отхода от прогрессистской картины мира, столь характерной для советского типа мышления 1950-1960-х.
