Ноам Хомский - Системы власти
Кэрол проводила свои исследования здесь, в США, в Массачусетском технологическом институте, и, работая с людьми, лишенными сенсорных функций, обнаружила: их языковые способности незаурядны. Для того чтобы выяснить, чего эти люди не знали и не понимали, необходимо было проводить очень тонкие эксперименты. Этим людям удавалось выживать самим, без посторонней помощи. Главным объектом исследований Кэрол, самым толковым из всех, с кем она работала, был человек, который, если я правильно помню, работал слесарем-инструментальщиком на каком-то заводе, где-то на Среднем Западе. Он был женат, жена также была слепоглухой, но супруги нашли способ общаться друг с другом в своем доме посредством звонков и устройств, которые вибрируют, если вы их касаетесь. Слесарь сумел самостоятельно добраться до Бостона, чтобы дать нам возможность провести эксперименты. У него была с собой маленькая карточка с надписью: «Я слепоглухой. Разрешите, пожалуйста, положить вам на лицо мою руку». Когда он терялся, то обращался к людям с такой просьбой, и некоторые соглашались. Возникала возможность разговаривать и таким образом выяснять дорогу. В общем, человек жил вполне обычной жизнью.
Поразительная особенность: все слепоглухие, научившиеся говорить, потеряли зрение и слух в возрасте приблизительно восемнадцати месяцев или несколько позднее — чаще всего после перенесенного спинного менингита. Те, кто теряли зрение и слух в более раннем возрасте, так никогда и не овладели речью. Но чтобы прийти к какому-либо определенному выводу, не имелось достаточного количества таких случаев, потому результаты исследований не были опубликованы; и все же изложенное наблюдение верно для всех исследованных случаев. Хелен Келлер подпадает под это правило: девочке было восемнадцать месяцев, когда она потеряла зрение и слух. Все проведенные исследования свидетельствуют: к этому возрасту — восемнадцати-двадцати месяцам — человек уже обладает огромными познаниями в языке. Ребенок еще не способен эти познания проявить, но познания уже залегают где-то глубоко, и, возможно, позднее каким-то образом можно извлечь их на поверхность.
Известно, что способность приобретать языковые навыки довольно резко уменьшается в позднем подростковом возрасте.
В общем, совершенно верно, хотя я бы не сказал, что из этого правила нет ни единого исключения. Они бывают. А есть и люди, способные выучить иностранный язык не хуже родного и в гораздо более позднем возрасте. Один такой человек работал у нас на кафедре. И Кеннет Хэйл, один из величайших лингвистов современности, мог учить иностранные языки не хуже малыша. Мы дразнили Кеннета: вечный ребенок!
Это был исключительный случай?
Да, его случай был исключительным. Какова на самом деле основа процессов, происходящих в человеческом мозге, науке пока неизвестно, и все же хотелось бы поделиться некоторыми соображениями. Мы знаем наверняка: с первых же месяцев человеческой жизни развитие головного мозга влечет за собой утрату многих способностей. Мозг человека изначально устроен таким образом, что в состоянии усвоить буквально все. В случае с языками, к примеру, малыш в состоянии освоить японский, банту, мохоки, английский — любой язык. Со временем эти способности уменьшаются. В некоторых случаях это может произойти по прошествии всего нескольких месяцев. Процессы, которые затрагивают все когнитивные способности мозга, а не только языковые, претерпевают серьезные изменения, а именно: нарушаются синаптические, то есть внутримозговые, связи. Мозг упрощается, делается как будто бы «очищенным». Определенные функции становятся более эффективными, другие исчезают. Очевидно, что большое количество синаптических связей теряется в период наступления половой зрелости — или незадолго до того.
Несколько лет назад я посещал один из ваших семинаров здесь, в Массачусетском технологическом институте, и кое-что меня поразило. Первое — я оказался чуть ли не единственным европейцем в вашем классе, где преобладали выходцы либо из Южной, либо из Восточной Азии. Второе, что меня поразило не меньше, — это обилие математики в ваших лекциях. Вы постоянно писали математические формулы на доске.
Поясняю. Это была математика элементарная. Совсем не то, что доказательство запутанных теорем в алгебраической топологии, например. Но должен сказать: хорошее владение математикой по меньшей мере очень полезно, а в некоторых случаях абсолютно необходимо для серьезных исследований. Основной причиной этого является то, что язык подобен вычислительной системе. Речевые способности, которыми наделены мы все, основываются на вычислительной процедуре, создающей бесконечное множество иерархически структурированных выражений.
Многие отождествляют лингвистику со способностью говорить на нескольких языках. Так, в вашем случае все думают: «О, Хомский! Он, наверное, знает десять или двенадцать языков». Но в действительности ведь лингвистика — это совсем другая вселенная. Объясните, почему изучение языка столь важно? Вы ведь крайне увлечены этим занятием, посвятили большую часть жизни изучению языка вообще, как такового.
Должен заметить, что существует различие между лингвистом и человеком, просто владеющим несколькими языками. Лингвист — это человек, изучающий природу языка.
Почему природа языка столь интересна? Вспомните картину, которую я нарисовал чуть ранее. Кажется, она довольно убедительна. В недалеком с эволюционной точки зрения прошлом человеческое родословие претерпело некую невероятную перемену. У первобытных людей стали развиваться способности, свойственные современному человеку: очень широкие творческие возможности, неведомые дотоле, не существующие у каких-либо иных биологических видов. Ничего подобного в природе больше нет. Это и стало основой когнитивной, нравственной, эстетической сути человека, — а неотъемлемо важным стержнем этого процесса было появление членораздельного языка.
Вполне вероятно, что именно язык и стал тем рычагом, с помощью которого удалось развить в человеке все другие способности. Возможно, так сложилось, что все остальные способности человека — лишь производные от внятного, членораздельного языка. Не исключено, что и математические способности, и, весьма вероятно, наши нравственные свойства получили свое развитие за счет аналитических и вычислительных механизмов, предоставленных богатым, ярким и гибким языком. Если только мы понимаем эти другие механизмы, — а, к сожалению, знаем мы о них очень немного, — то их вычислительные процессы очень похожи.
Очевидно, что культура влияет на язык и во многом «лепит», даже если не полностью определяет его.
Это высказывание можно слышать очень часто; на беду, оно почти бессмысленно. Что значит культура? Культура — общее название для всего, что происходит в обществе. Тогда верно: все, что происходит в обществе, влияет на язык.
Мы обитаем в среде, полной насилия, — и разве это не влияет на наш словарь? Мы уже говорим и будем говорить «эпицентр», «попасть в яблочко», «терроризм», продолжим использовать иные выражения, относящиеся к насилию?
Конечно, среда влияет на лексический выбор. Но все это второстепенно, периферийно для языка. К любому существующему в мире языку можно добавить жаргонных словечек — дело житейское и привычное. Нет никаких данных о влиянии культуры на сам язык. С моей точки зрения, очень маловероятно, чтобы культурная среда как-то серьезно изменяла природу языка. Возьмем, к примеру, английский и окинем его взглядом от самых ранних времен и доныне. Английский звучал совсем иначе во времена Чосера или короля Артура, но сама основа языка с того времени коренных изменений не претерпела, поменялся только словарный запас. Совсем недавно Япония была феодальной страной, а сегодня это современное, высокотехнологичное общество. Японский язык, конечно, за это время изменился, но не настолько, чтобы отобразить изменения в обществе. А если бы Япония каким-то образом вернулась в феодализм, то язык, опять же, не изменился бы неузнаваемо.
Меняется словарь. В разные времена вы говорите о разных вещах. Например, племя из Папуа — Новой Гвинеи, о котором я писал ранее, не знало бы слова «компьютер». Но повторю: все это второстепенно, периферийно для языка. Слово «компьютер» можно в язык добавить. Очень поучительна работа Кена Хэйла, написанная им в семидесятых годах прошлого века. Он был специалистом по языкам австралийских аборигенов, и доказал: там отсутствуют некоторые элементы, наличествующие во всех современных индоевропейских языках. Например, у австралийских туземцев нет слов, обозначающих числа или цвета, не существует придаточных предложений. Хэйл изучил эту тему очень глубоко, и доказал: все эти пробелы чисто поверхностны. Племена, с которыми он работал, не имели в своем языке имен числительных, но легко занимались подсчетами. А как только очутились в обществе, основанном на рыночных отношениях, и столкнулись с ежедневной нуждой в исчислениях, просто начали пользоваться другими приемами. Вместо слов, обозначающих числа, употребляли, например, пальцы руки: пять. Две руки значили десять. И так далее. У туземцев не было слов, обозначающих цвета. Может быть, имелись два слова для черного и белого, существующие в любом языке. Зато австралийцы использовали различные метафорические выражения — к примеру, упоминали кровь, описывая нечто красное.
