Ноам Хомский - Системы власти
Испокон веку — чуть ли не с допотопных времен — во всяком обществе, о котором я когда-либо слышал, инакомыслящим приходилось несладко. Насколько именно, зависело от общества. Любопытнейшая подробность, вполне типичная для нашей политической культуры: мы всегда предельно возмущены жестоким отношением к инакомыслящим во враждебных нам странах. Преследование таких людей, как Вацлав Гавел или Александр Солженицын, считалось отвратительным, негодовали мы неистово и справедливо. New York Times непрерывно голосила: как ужасно обращаются с диссидентами в социалистических странах! Но поглядите пристальнее: в странах, угодных Соединенным Штатам, с инакомыслящими обращались намного хуже! Если потрудитесь прочесть классический труд «Кембриджская история холодной войны» (Cambridge History of the Cold War), узнаете: начиная с 1960 года неописуемые и неисчислимые зверства, творившиеся в странах, послушных США, намного превосходили и количеством и «качеством» злодеяния, вершившиеся в Советском Союзе и других социалистических странах. Чистая правда. Верно, Вацлава Гавела бросили в тюрьму. Из рук вон плохо. Но шестерым инакомыслящим сальвадорским иезуитам вдребезги разнесли головы из дробовиков. Это уже похуже, не правда ли? Даже имен их не приводят: не сумели опознать убитых. Зато имена восточноевропейских диссидентов общеизвестны. Спросите, как зовут инакомыслящих в Сальвадоре, или, допустим, в Колумбии, или еще где-нибудь, где правят покорные США режимы…
Так называемые «новые медиа», Facebook и Twitter, такие устройства, как iPad и т. п., все больше и больше разобщают людей. Недавно, сидя в ресторане, я обратил внимание: чуть ли не все, кто там был, глядели в свои iPhone, либо писали сообщения, либо проверяли электронную почту. Как это может повлиять на общество?
Я не принадлежу к этой «культуре», а всего лишь наблюдаю за нею со стороны — правда, гляжу рассеянно и не очень хорошо понимаю происходящее. Но подозреваю: люди, вовлеченные в подобный «умственный обмен», — а это преимущественно молодые люди, — глушат таким образом чувство одиночества. Похоже на случай из моего детства. Был у меня закадычный друг, и была у друга записная книжечка, в которую он вносил имена своих друзей и приятелей. Друг мой любил хвастаться: у него двести знакомых! Да на деле это значило: у него знакомых и друзей вообще не было (не считая меня) — ибо не бывает у человека двести штук друзей! Интернет, электронная почта, Twitter, разные «блоги» напоминают мне этот случай из детства. Если у вас уйма друзей на Facebook или где там еще — почти наверняка ваши с ними отношения выеденного яйца не стоят. Коль скоро вашим «окошком в мир» сделался Интернет, бейте тревогу и хватайтесь за голову: незавидную ведете жизнь.
Пожалуй, в движении «оккупантов» самое важное то, что с его помощью все это можно преодолеть: создавать настоящие, а не виртуальные сообщества, беседовать, гулять вместе, помогать приятелям, поддерживать друг друга, свободно и спокойно разговаривать — то есть делать все, чего так недостает нам нынче. Сохранились еще кое-где кое-какие осколки живого общения, немного тут, немного там. Но все же думаю, что в Америке уже долгое время сознательно разрушают общественное единство, людей разделяют — и рвется то, что социологи называют вторичными связями. Это сообщества, способные взаимодействовать и создавать жизненное пространство, где люди могли бы высказываться, поверять свои мысли, понимать ближних и сотрудничать с ними. Одним из ярчайших примеров таких сообществ были профессиональные союзы, положительно влиявшие на социальный климат в стране. Оттого и ненавидели их власть имущие.
Само понятие общественной сплоченности рассматривается власть имущими как серьезная угроза их интересам. Так оно везде и всюду; но в США — особенно. Хотя новые СМИ, вне сомнения, создают и помогают сохранить кое-какие социальные связи, думается, они гораздо больше содействуют людскому разобщению. Но, конечно, я сужу как человек посторонний и малосведущий.
А как насчет образования в капиталистическом обществе? Долгие годы вы преподавали в институте. На вашу деятельность заметно повлияли мысли просветителя Джона Дьюи[32], которого вы назвали «одним из осколков классической либеральной традиции эпохи Просвещения».
Одно из крупнейших достижений Соединенных Штатов заключается в том, что им, чуть ли не первым в мире, удалось создать общенародное обучение — не просто университеты для избранных и ремесленные училища для отверженных, а именно всенародное обучение, образование для всех. Возникновение государственных колледжей и школ в XIX веке стало едва ли не величайшим событием в истории Соединенных Штатов. Причины тому были гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд. Одну из них изложил Ральф Уолдо Эмерсон[33]. Его поразило то, что деловая элита страны — правда, Эмерсон звал ее совсем иначе — стремилась к повсеместному всенародному образованию. Эмерсон предположил, что правители мыслили так: «Дадим этим людям образование, или они одичают полностью и растерзают нас». Другими словами, народ завоевывает все больше прав и если не давать ему хорошего образования, то может невзначай схватить за горло власть имущих.
Но… палка здесь о двух концах. Если говорить о свободном образовании, будящем в человеке творческие способности и воспитывающем свободолюбие — то есть достоинства, о которых мы говорили недавно, то люди, получившие такое образование, действительно вопьются власть имущим в глотку — не пожелают, чтобы ими правили несправедливо. И порешили создавать особое народное образование, внушающее школьникам покорность, благовоспитанность, уважение к власти и общественной нравственности. Образование, приучающее не задавать лишних вопросов. А вот система образования, основанная Джоном Дьюи, была совсем иной и полностью противоречила существовавшей тогда официальной системе. Это система образования зиждилась на принципах либерализма.
Споры о том, каким должно быть образование, начались на заре эпохи Просвещения. Существует два поразительных по силе образных сравнения, две точки зрения, которые, как мне кажется, выражают всю суть столь давнего препирательства. Первое воззрение заключается в том, что давать образование — значит наполнять водой кувшин. Увы, мы знаем из собственного опыта: мозг — это кувшин дырявый. Можно готовиться к экзамену по предмету, вам неинтересному, выучить все назубок, сдать экзамен — и через неделю все позабыть напрочь. Вода вытекла из кувшина. Однако это учит вас быть послушным и подчиняться наставнику безоговорочно, даже если наставления бессмысленны. Другой подход к образованию описан одним из основоположников современного высшего образования, Вильгельмом фон Гумбольдтом[34], ведущим деятелем классического либерализма. Он сказал, что образование должно быть подобно Ариадниной нити: вручите ее учащемуся — и пускай тот, ведомый нитью, выбирается из лабиринта самостоятельно. Иными словами, создайте общую структуру образования, чтобы учащийся — взрослый ли, ребенок ли — мог исследовать мир по-своему, сообразно своим творческим и личным склонностям. Тогда человек начнет развиваться, а не только шпиговать свою голову сведениями. Человек научится учиться.
Так и ведут преподавание в хороших университетах. Если вы учитесь в Массачусетском технологическом институте, курс физики здесь не сводится к наполнению кувшина водой. Лучше всех это выразил один из величайших физиков современности Виктор Вайскопф, скончавшийся несколько лет назад. Когда студенты спросили, какой курс он будет читать им в следующем семестре, Вайскопф ответил: «Не важно, о чем я буду говорить. Важно только то, что сумеете узнать сами». Иначе говоря, если вы знаете, как правильно приобретать знания, то совершенно не важно, какой предмет изучать. В этом вся суть образования по системе Гумбольдта.
Должен сказать, я узнал о системе Гумбольдта не из книг, а из собственного опыта. Я учился в экспериментальной школе, работавшей согласно принципам Джона Дьюи. Тогда все это казалось абсолютно естественным. И лишь гораздо позже я прочел об этом.
Битва за образование идет уже довольно долго. Шестидесятые годы прошлого столетия были периодом крупнейших общественных потрясений, изрядно цивилизовавших общество: обсуждались и гражданские права, и женские права, и множество других вопросов. Но для правящей верхушки времена были опасными — именно из-за того влияния, которое эти процессы оказывали на общество. Народ начал подвергать сомнению саму существовавшую власть, он желал получить ответы на самые насущные вопросы, не принимая больше ответов, ниспосылавшихся с олимпийских правительственных вершин. Возник «излишек демократии».
