Пётр Кропоткин - Хлеб и воля
Некоторых из этих подарков нельзя было бы купить ни за какие деньги в мире, — например, то животное, которое какой-нибудь путешественник поймал с опасностью жизни, или к которому он привязался, как к ребёнку, и которое он отдаёт обществу в уверенности, что ему там будет хорошо. И для содержания всего этого огромного зверинца хватает тех сумм, которые платят за вход бесчисленные посетители.
Единственное, чего не хватает, как лондонскому зоологическому саду, так и другим подобным обществам, это — чтобы участие в общем деле выражалось в добровольном труде; чтобы все сторожа и бесчисленные служащие этого огромного учреждения считались членами общества, и чтобы не было таких членов, которые вступают в общество исключительно для того, чтобы иметь возможность поставить на своих визитных карточках таинственные буквы F. Z. S. (Fellow Zoological Society — Член Зоологического Общества). Одним словом, в нём недостаёт духа братства и солидарности.
То, что мы говорим об учёных, можно сказать вообще и об изобретателях. Кто не знает, ценою скольких страданий явилось на свет большинство изобретений! Бессонные ночи, недоедающая семья, недостаток инструментов и материалов для опытов — такова история жизни почти всех тех, кто доставил промышленности всё, что составляет гордость нашей цивилизации — единственную справедливую её гордость.
Что же предстоит сделать для того, чтобы выйти из этого положения, недостатки которого сознаются всеми? Введена была ради этого система патентов — и известно, какие она дала результаты. Голодный изобретатель продаёт свой патент за несколько рублей, а тот, кто не дал ничего, кроме капитала, получает все барыши с изобретения — часто очень большие. Кроме того, патент заставляет изобретателя работать в одиночку и скрывать свой труд, который часто кончается вследствие этого неудачею, тогда как самого простого совета о стороны какого-нибудь другого человека, менее поглощённого одною основною мыслью, было бы иногда достаточно для того, чтобы сделать его изобретение плодотворным и применимым. Как и всякое другое проявление власти, патент только мешает развитию промышленности.
В теории он представляет собою возмутительную несправедливость, так как на мысль нельзя взять привилегии; на практике же он оказывается одним из крупных препятствий быстрому развитию изобретений.
Для того, чтобы развить дух изобретательности, нужно, во-первых, чтобы пробудилась мысль; нужна смелость ума, которую всё наше воспитание, наоборот, ослабляет; затем нужно широкое распространение знаний, которое увеличило бы во сто раз число изобретателей; нужно, наконец, сознание, что, благодаря данному изобретению, человечество сделает шаг вперёд, потому что именно энтузиазм, или иногда даже иллюзия будущего блага вдохновляли всех великих благодетелей человечества.
Только социальная революция может дать этот толчок мысли, эту мысль ума, это знание, это убеждение в том, что работа послужит на общую пользу.
Тогда возникнут огромные мастерские, снабжённые всевозможными инструментами и двигателями, огромные промышленные лаборатории открытые для всех изобретателей. Исполнив свои обязанности по отношению к обществу, люди будут приходить сюда работать для осуществления в машинах своих идей; здесь они будут проводить свои свободные пять или шесть часов в день, здесь будут производить свои опыты, здесь будут встречаться с другими товарищами, специалистами в других отраслях промышленности, также приходящими сюда для разрешения своих вопросов; они смогут помогать друг другу, сообщать друг другу сведения, смогут получить, наконец, из столкновения различных мнений и соображений, желаемый результата. И это опять-таки не мечта! Соляной Городок в Петербурге уже пробовал однажды осуществить это, — по крайней мере по отношению к технике. Здесь была, одно время, хорошо обставленная мастерская, открытая для всех, где можно было располагать даром и инструментами, и двигательной силой, и только за дерево и металл приходилось платить то, во что они обходятся. Но рабочие приходили туда только по вечерам, уже истомлённые целым днём работы в своих мастерских. Кроме того, каждый изобретатель скрывал свои изобретения от посторонних взглядов, из боязни патента и капитализма — этого проклятия современного общества, этого подводного камня, лежащего на пути ко всякому умственному и нравственному прогрессу.
V.А искусство? Со всех сторон слышатся жалобы на падение искусства, и мы действительно далеки от великих художников эпохи Возрождения. Техника всех искусств сделала за последнее время громадные успехи; тысячи людей, обладающих известным талантом, разрабатывают различные его отрасли, — но искусство как будто бежит из цивилизованного мира! — Техника совершенствуется, но вдохновение меньше чем когда бы то ни было, посещает мастерские художников.
И в самом деле, откуда ему взяться? Только великая идея может вдохновлять искусство. Искусство есть творчество, оно должно смотреть в будущее; а между тем, за немногими очень редкими исключениями, профессиональный артист слишком невежествен, слишком буржуазен для того, чтобы видеть какие-нибудь новые горизонты.
Вдохновение не может быть почерпнуто из книг: оно должно исходить из жизни, а современная жизнь дать его не может.
Рафаэль и Мурильо писали в то время, когда искание нового идеала ещё могло уживаться с старыми религиозными преданиями. Они работали для украшения больших церквей — церквей, которые представляли собою дело рук нескольких поколений верующих. И эти таинственные, величавые здания, жившие жизнью окружающего их города, могли вдохновлять художника. Он работал для общенародного памятника; он обращался к толпе и из неё же черпал своё вдохновение. Он говорил с ней в том же духе, в каком говорило верующему всё церковное здание — его величавые пилястры, расцвеченные окна, покрытые скульптурою двери. Теперь же самая большая честь, к какой только стремится художник, это — чтобы его картина была вставлена в золочёную рамку и повешена в каком-нибудь музее. Но что представляет современный музей? — Нечто в роде лавки старьёвщика, где, как, например, в Мадридском музее Прадо, «Вознесение» Мурильо висит напротив «Нищего» Веласкеса и наискосок от его же собак Филиппа II-го. Бедные Веласкес и Мурильо! Бедные греческие статуи, которые жили в акрополях своих городов, а теперь задыхаются среди красных суконных обоев Лувра!
Когда греческий скульптор резал свой кусок мрамора, он старался вложить в него ум и сердце своей общины, своего города, республики. В его произведении воскресали все страсти, все славные предания прошлого. В настоящее время город, как целое, перестал существовать. Между его жителями нет никакого духовного общения. Город — не более, как случайное сборище людей, не знающих друг друга, не имеющих между собою ничего общего, кроме желания обогатиться на счёт других; общей родины, общей отчизны, которую представлял город древней Греции или средневековый, не существует… Какую, в самом деле, могут иметь общую родину банкир, занимающийся международными спекуляциями, и фабричный рабочий?
Только тогда, когда данный город, данная местность, данный народ или группа народов снова будут иметь единую общественную жизнь, только тогда искусство сможет черпать своё вдохновение из общей идеи, одухотворяющей данный город или данную федерацию. Тогда архитектор сможет создать общественное здание — не церковь, не тюрьму и не крепость; тогда художник, скульптор, резчик, орнаменталист будут знать, куда поместить свои картины, статуи или украшения, будут черпать силу из одного общего жизненного источника и будут идти рука об руку к славному будущему.
А до тех пор искусство может только прозябать.
Из всех произведений современных художников, самые лучшие всё-таки те, которые изображают природу — деревню и её мирные поля и долины, море с его опасностями, горы с их величавыми видами. Но как может художник выразить поэзию деревни и полевых работ, если он только смотрел на эту поэзию, только создавал её в своём воображении и никогда не испытывал её сам; если он знает её только так, как перелётная птица знает страну, над которой пролетает; если в цвете своей молодости он не ходил на заре за плугом, не знал наслаждения косца, скашивающего траву широкими взмахами косы, рядом другими сильными товарищами — косцами, состязающимися в работе, не шёл с косьбы с девушками, наполняющими воздух своим смехом и пением? Любовь к земле и к тому, что на ней произрастает, не приобретается, глядя на землю и нивы с кистью в руках; её можно приобрести только служа ей, — а как изображать природу не любя её? Вот почему всё, сделанное в этой области даже нашими лучшими художниками, так несовершенно и часто так неверно: в их произведениях почти всегда преобладает сентиментализм, но нигде в них не видно настоящей силы.
