Роберт Каплан - Политика воина
Разделение военного и гражданского руководства возникло только в XIX в. вместе с профессионализацией армий европейских стран. Отчасти потому, что холодная война оказалась столь продолжительной, сформировался военный истеблишмент – слишком обширный и хорошо информированный, чтобы по ее окончании отступить на задворки большой политики. Председатель Объединенного комитета начальников штабов теперь постоянный член президентского кабинета. Региональные командующие войсками на Ближнем Востоке, в Европе, на Тихом океане и в Америке – современный эквивалент римских проконсулов – с бюджетами, вдвое превышающими бюджеты эпохи холодной войны, притом что бюджеты Государственного департамента и других гражданских внешнеполитических ведомств сократились [2].
Усиливать эту тенденцию будет слияние военных и гражданских высокотехнологичных систем, что в значительной степени поставит военных в зависимость от гражданских специалистов, и наоборот. Краткосрочные ограниченные войны и спасательные операции, в которых нам придется участвовать, будут происходить без санкций конгресса и одобрения общества. Так же будут применяться превентивные удары против компьютерных сетей противника и другие меры оборонительного характера, которые во многих случаях будут засекречены. Сотрудничество между Пентагоном и американскими корпорациями необходимо и будет расти. Вступление в войну станет все менее и менее демократическим решением.
В эпоху, когда для мобилизации и переброски дивизий через океан требовались недели, американский президент имел возможность посоветоваться с народом и конгрессом о предстоящих действиях. В будущем, когда боевые бригады могут оказаться в любой точке земного шара за 96 часов, а целые дивизии – за 120 часов, притом что большинство военных действий будет представлять собой молниеносные авиационные и компьютерные удары, решение применить силу будет приниматься самостоятельно небольшой группой генералов и гражданских лиц, различие между которыми со временем станет призрачным [3]. Уже сейчас разница в информированности в оборонной политике генералов, которые действуют почти как политики, и гражданскими специалистами зачастую незначительна.
В то время как международное право набирает силу благодаря деятельности торговых организаций и судов по правам человека, оно будет играть меньшую роль в ведении войны, потому что войны, преимущественно нетрадиционные и необъявленные, будут проходить скорее внутри государств, нежели между ними. Идея «международного права», выдвинутая голландцем Гуго Гроцием в XVII в., согласно которой все суверенные страны считаются равноправными и война может быть оправдана только защитой суверенитета, глубоко утопична. Граница между войной и миром зачастую зыбкая, международные соглашения выполняются, только если есть сила и личная заинтересованность в их сохранении [4]. В будущем не стоит ждать, что справедливость военного времени станет определяться международным правом; как во времена Античности, эта справедливость будет зависеть от моральных качеств самих военачальников, чья роль окажется неотличима от роли гражданских лидеров.
Античность будущих войн имеет три измерения: характер противника, методы, используемые для сдерживания и уничтожения его, и личности тех, кто бьет в барабаны войны.
Аналитик в области национальной безопасности подполковник Ральф Петерс пишет, что американские солдаты «блестяще подготовлены, чтобы побеждать других солдат. К сожалению, противником, с которым нам, скорее всего, придется иметь дело… будут не «солдаты» с дисциплиной и профессионализмом, которые мир ассоциирует с Западом, но «воины» – непредсказуемые примитивы, не знающие понятия верности, привычные к насилию, ни во что не ставящие гражданский порядок» [5].
Всегда были такие воины, которые, по словам Гомера, «чувствуют дикую радость сражения» [6]. Но крушение империй времен холодной войны и беспорядок, который за этим последовал, наряду с продвижением технологий и примитивной урбанизацией, провоцировали распад семей, возрождение культов и кровных уз, а также более воинственные ислам и индуизм. В результате родился класс воинов, не менее жестоких, чем прежде, но лучше вооруженных. В него входят армии жестоких тинейджеров Западной Африки, русские и албанские мафиози, латиноамериканские наркобароны, террористы-смертники Западного берега Иордана и сторонники Усамы бен Ладена, которые общаются между собой с помощью электронной почты. Как у Ахиллеса и древних греков, осаждавших Трою, упоение насилием заменяет радости домашней жизни и прочие удовольствия. Ахиллес восклицает:
Нет! У меня в помышленьях не пища,
А лишь убийство да кровь и врагов умирающих стоны! [7][7]
Современные воины – это зачастую представители многомиллионной безработной молодежи развивающихся стран, обозленные неравенством доходов, сопутствующим глобализации. Глобализация – это дарвинизм. Она означает экономическое выживание наиболее приспособленных. Дисциплинированные, динамичные, изобретательные группы и личности будут подниматься на поверхность, а культуры, неспособные к технологической конкуренции, будут производить невиданное количество воинов. Я видел своими глазами, как воспитываются будущие воины в исламских школах пакистанских трущоб: у детей, растущих в лачугах, нет иных нравственных или патриотических ориентиров, кроме тех, что им внушают их религиозные наставники. Эпоха химического и бактериологического оружия прекрасно подходит для религиозного мученичества.
Воины – это также бывшие заключенные, этнические и национальные «патриоты», теневые торговцы оружием и наркотиками, бывшие военнослужащие, уволенные из армий коммунистических режимов и стран третьего мира. Войны 1990-х гг. на Балканах и на Кавказе представили все эти типы военных преступников. Будь то в России, Ираке или Сербии, национализм нашего времени, как отмечает подполковник Петерс, просто светская форма фундаментализма. И тот и другой возникают на почве коллективной обиды и исторической неудачи – реальной или воображаемой – и проповеди утраченного золотого века. И тот и другой дегуманизируют противника и приравнивают жалость к слабости. Таким образом, при всей огромной разнице между, скажем, Радованом Караджичем и Усамой бен Ладеном ни тот ни другой не играют по нашим правилам. Они оба – воины.
Гитлер был воином, прототипом скинхеда с усиками, который захватил власть в развитом индустриальном государстве. Каждому, кто считает, что будущее мировой политики определяют рациональные экономические стимулы, следует прочитать Mein Kampf. Ни один из воинов, появившихся после падения Берлинской стены, не представлял соизмеримой стратегической опасности. Но ситуация может измениться: дальнейшее развитие и распространение малых, примитивных ядерных устройств и химического и биологического оружия превратит неизвестных «борцов за свободу» в стратегическую угрозу. Для производства оружия массового уничтожения больше не требуется развитая экономика. Соединенные Штаты не в состоянии сохранить свою монополию на новые военные технологии, многие из которых недороги и могут приобретаться нашими противниками на свободном рынке. Во время Гражданской войны в Америке на квадратную милю боевых действий приходилось 26 000 человек. Сейчас эта цифра сократилась до 240 и будет сокращаться и дальше, по мере того как войны будут становиться совершенно нетрадиционными и значительно менее зависимыми от живой силы.
Наша реакция на преступления этих воинов невообразима без элемента неожиданности, что переводит демократическое обсуждение этих действий в режим постфактум.
Война подлежит демократическому контролю только в том случае, если ее условия четко отличаются от мира. В конфронтациях периода холодной войны, происходивших в Корее и Вьетнаме, общественное мнение играло важную роль, но в состоянии протяженных квазиконфликтов, отмеченных рейдами коммандос и электронными атаками на компьютерные системы противника, в которых залогом успеха является быстрота наших действий, общественное мнение не будет учитываться до такой же степени [8]. В такого рода конфликтах с одной стороны – воины, мотивированные обидой и грабежами, с другой – аристократия политиков, военных и технократов, мотивированных, можно надеяться, античной добродетелью.
Разумеется, у нас могут возникнуть военные конфликты не только с группами воинов, но и с великими державами, такими как Китай. Но, вместо того чтобы выставить против нас своих солдат, тем самым соглашаясь играть по нашим правилам, противник может предпочесть использовать против нас компьютерные вирусы или натравить своих союзников-воинов с Ближнего Востока, снабдив их военными технологиями и при этом отрицая всякую связь с такими международными террористами. Россия тоже может в стратегических целях использовать международных террористов и преступников для ведения необъявленной войны. Именно потому, что США имеют военное превосходство над любой группировкой или государством, нам следует ожидать ударов по нашим наиболее уязвимым местам вне границ международного права.
