Вадим Роговин - Была ли альтернатива? («Троцкизм»: взгляд через годы)
В период подготовки Союзного договора Султан-Галиев резко критиковал сталинский проект «автономизации». На заседании коммунистической фракции X Всероссийского съезда Советов в 1922 году он выразил несогласие с предложениями Сталина о принципах формирования союзных ЦИКа и Совнаркома, выступая за участие в высших органах СССР представителей не только союзных, но и автономных республик. В ответ на это Сталин в заключительном слове на заседании фракции объявил эту идею повышения статуса автономных республик «мертворожденной, реакционной».
Однако Султан-Галиев и на XII съезде в выступлении на заседании секции по национальному вопросу вновь высказался за расширение прав автономных республик и повышение их статуса до уровня равноправных с союзными республиками субъектов СССР. Он также подчеркнул, что представленные съезду предложения Сталина «не разрешают национального вопроса», и явно имея в виду Сталина, хотя и не называя его по имени, заявил, что в партии под местным национализмом зачастую понимается борьба с проявлением великодержавного шовинизма.
Спустя несколько дней после завершения съезда партколлегия ЦКК приняла постановление об исключении Султан-Галиева из партии, снятии его с партийных и советских постов и передаче его дела в ГПУ. Сразу же после оглашения этого постановления Султан-Галиев был взят под стражу по обвинению в создании националистической организации, выступающей против руководства партии и Советского государства. Это обвинение основывалось на перехваченных ГПУ конспиративных письмах Султан-Галиева ряду руководящих работников Башкирии, Татарии и Крыма, разделявших его взгляды по национальному вопросу, с призывом выступать на партийных и советских форумах с защитой своих позиций.
Через четыре дня после ареста Султан-Галиева группа руководящих работников Татарской АССР обратилась с письмом к членам Политбюро и секретарям ЦК РКП(б). Они писали, что этот арест является «недоразумением», и просили «об отмене всякой репрессии» по отношению к Султан-Галиеву. Однако он был освобождён лишь 14 июня, после того, как начальник Секретного оперативного управления ГПУ Менжинский дезавуировал агентурные сообщения о том, что Султан-Галиев пытался поддерживать басмачество в борьбе с Советской властью. Однако и после этого по инициативе Сталина была отклонена просьба Султан-Галиева о восстановлении в партии.
«Дело Султан-Галиева» Сталин использовал для доказательства собственной правоты в оценке опасности «национал-уклонизма». На совещании в ЦК по национальному вопросу, проходившем 9—12 июня, был заслушан доклад председателя ЦКК Куйбышева «Об антипартийной и антигосударственной деятельности Султан-Галиева». Однако некоторые участники совещания, вынужденные принимать на веру сведения, полученные от ЦКК и ГПУ, тем не менее отмечали, что раздувание «дела Султан-Галиева» служит ослаблению борьбы с великодержавным шовинизмом. Так, Скрыпник прямо критиковал попытки использовать это «дело» для изменения национальной политики партии, намеченной XII съездом. Троцкий поддержал это высказывание Скрыпника репликой: «Совершенно верно!».
С другими своими оппонентами Сталин не имел ещё возможности расправиться так же сурово, как с Султан-Галиевым. Для устранения их с руководящей партийной и советской работы он использовал метод направления в «дипломатическую ссылку». Так поступили с Мдивани и с Раковским, близким другом Троцкого, занимавшим пост председателя Совнаркома Украины. Раковский в прениях по докладу Сталина на XII съезде недвусмысленно упоминал об основных идеях статьи «К вопросу о национальностях или об „автономизации“». Он высказал сожаление об отсутствии на съезде Ленина, который доказал бы партии, что «она в национальном вопросе совершает фатальные ошибки», что национальный вопрос — это один из тех вопросов, который «сулит гражданскую войну, если мы по отношению к нему не проявим необходимой чуткости и необходимого понимания» [202].
Раковский подчёркивал, что наряду с ростом национального самосознания растёт «чувство равенства, о котором говорил т. Ильич в своём письме,— чувство равенства, которое у национальностей, бывших сотни лет угнетёнными царским режимом, проникло гораздо глубже и сильнее, чем мы думаем» [203]. Он заявлял, что союзное строительство пошло по неправильному пути, что в национальном вопросе преобладают проявления не партийной, а ведомственной, аппаратной, бюрократической психологии. «…Наши центральные органы,— говорил он,— начинают смотреть на управление всей страной с точки зрения их канцелярских удобств. Конечно, неудобно управлять двадцатью республиками, а вот если бы это всё было одно, если бы, нажав на одну кнопку, можно было управлять всей страной,— это было бы удобно. С точки зрения ведомственной, конечно, это было бы легче, удобнее, приятнее» [204]. Поэтому многие центральные органы восприняли образование СССР «в том смысле, что они могут обрушиться всей своей тяжестью на отдельные республики». Раковский предлагал «отнять от союзных комиссариатов девять десятых их прав и передать их национальным республикам» [205].
Дальнейшее сопротивление Раковского линии Сталина на фактическое возрождение автономистского курса произошло на IV совещании ЦК РКП(б) с ответственными работниками национальных республик и областей в июне 1923 года, где генсек обвинил Раковского и его единомышленников на Украине в конфедерализме, национал-уклонизме и сепаратизме.
Спустя месяц после завершения этого совещания Раковский был снят с поста председателя Совнаркома Украины и направлен послом в Англию. Смысл этого перемещения Раковский осветил в письме от 18 июля, направленном Сталину и в копии — всем членам ЦК и ЦКК РКП(б), членам Политбюро ЦК КП Украины: «Моё назначение в Лондон является для меня, и не только для меня одного, лишь предлогом для моего снятия с работы на Украине…» [206]
Кадровая политика триумвирата, проводимая через секретариат ЦК, была направлена против всех инакомыслящих и прежде всего против коммунистов близких к Троцкому; она всё более подрывала принципы выборности и самостоятельности партийных организаций.
Тем не менее, как свидетельствуют обнародованные недавно документы, летом 1923 года положение Сталина в Политбюро было ещё довольно шатким. Всё чаще его предложения наталкивались на отпор не одного только Троцкого.
Это проявилось, например, в связи с попыткой отменить запрет на торговлю водкой и другими высокоградусными напитками, введённый ещё царским правительством после начала первой мировой войны и сохранённый после Октябрьской революции [207]. В 1923 году вопрос о введении государственной водочной монополии был внесён на июньский пленум ЦК РКП(б). Узнав об этом, Троцкий направил членам ЦК и ЦКК письмо и проект резолюции по этому вопросу, в котором указывалось, что легализация продажи водки в целях пополнения бюджета может оказать «лишь пагубное действие на революцию и партию».
Троцкий писал, что «попытка перенести бюджет на алкогольную основу есть попытка обмануть историю» [208]. Во-первых, такая мера ослабит зависимость государственного бюджета от успехов в области хозяйственного строительства. Во-вторых, попытка изъятия народных средств при помощи продажи алкоголя окажет деморализующее воздействие на рабочий класс и снизит реальную заработную плату рабочих.
Июньский пленум не принял намечавшегося решения об уменьшении бюджетного дефицита за счёт государственной продажи водки, но отклонил и предложенный Троцким проект резолюции, резко отвергавший саму возможность легализации водочной торговли. Поэтому Троцкий вступил в переговоры с членами ЦК, убеждая их в недопустимости этой меры. Как сообщал Зиновьев Сталину из Кисловодска в июле 1923 года, «беда в том, что и наши — Серго, Ворошил[ов], Бух[арин] — сильно колеблются… Даже Молот[ов], кажется, имеет большие сомнения» [209]. Колебания ближайших союзников «тройки» могла усилить опубликованная 12 июля в «Правде» статья Троцкого «Водка, церковь, кинематограф», в которой подчёркивалась губительность возвращения к водочным доходам. В тот же день Политбюро приняло решение, предлагавшее воздержаться от помещения в «Правде» дискуссионных статей по вопросу о продаже водки.
15 июля член редколлегии «Правды» Преображенский направил записку в Политбюро, в которой просил об отмене этого решения, поскольку «никакое новое решение в направлении возврата к продаже водки не может быть проведено без всестороннего и публичного обсуждения вопроса и без твёрдого большинства в партии за эту меру» [210]. Спустя две недели Политбюро приняло решение, подтверждавшее нежелательность какой бы то ни было дискуссии по данному вопросу и признавшее письмо Преображенского «недопустимым по тону и непозволительным по содержанию». Этим постановлением Преображенский был снят с поста члена редколлегии «Правды». Одновременно в отсутствии Бухарина, главного редактора газеты, была назначена новая редакционная коллегия «Правды».
