Татьяна Чеснокова - Путин после майдана. Психология осажденной крепости
По мнению Быкова, отличную модель российской государственности дали братья Стругацкие в «Улитке на склоне». Но Дмитрий Быков не остановился на описаниях ужасов этой вечной разделенности, а не побоялся заняться поисками выходов из тупиковой ситуации. Эта позиция выгодно отличала его от практически всех выступавших в течение двух дней.
Дмитрий Быков считает, что Россия была близка к выходу из порочного круга бинарности в начале семидесятых, когда выросла роль «посредника» между «городом» и «болотом» – интеллигенции (не в нынешнем, а в советском понимании этого слова). Интеллигенция, вышедшая из народа, не утратившая с ним живых связей, но при этом знающая современные реалии, устройство власти, умеющая формулировать и выражать требования народа, – спасение России. И, как полагает Быков, Россия в период семидесятых была близка к смене структуры общественной жизни, к общественной гармонизации.
Отражение этого – и в литературе того времени, и в движении бардовской песни, и в общей мягкости и одухотворенности атмосферы жизни тех лет. Дмитрию Быкову кажется, что мы не использовали тот полувековой давности шанс, и нам неизбежно придется вернуться в то время, чтобы попробовать разыграть его снова. Иначе – нарастающее противостояние богатых и бедных, власть имущих и бесправных, образованных и невежественных, хозяев и крепостных, чиновников и ненавидящей их паствы.
Кроме того, Быков предложил два варианта общенародных проектов, которые, на его взгляд, могли бы сплотить страну.
Первый – новый рывок в Космос, с задачей, например, освоения Марса.
Второй – создание лучшей в мире системы образования. Второе, как кажется, могло бы быть технологическим выходом из мировоззренческого тупика сегодняшней России. Если поставить задачу создать систему образования, основанную на всем лучшем, что есть в мире, и охватить ею всех российских детей, мы неизбежно получим народ другого формата, – который самим своим качеством реформирует российское бытие в лучшую сторону.
Правда, встает вопрос, для какого общества должна готовить детей такая школа? Может ли она работать, не понимая, какое общество – конечный потребитель ее продукта? Но вопрос не так безнадежен, как может показаться, – российских детей можно и нужно готовить для успешной и эффективной жизни в рамках современной цивилизации в целом, заказчик может быть расширен – со страны до Земли.
* * *Следующая часть дискуссии была обозначена не менее провокационно: «Модернизация через культуру и неизбежность национализма».
Эта тема оказалась для аудитории весьма мучительной. Пугало страшное слово «национализм». Хотя, конечно, недавний отказ западных идеологов от мультикультурализма и попавшая в связи с этим под сомнение толерантность придали разговору невиданную мягкость. Один из докладывавших по вопросу – Максим Соколов (обозреватель журнала «Эксперт») – даже предложил задуматься, что нам важнее: внешняя коммуникация (с другими странами) или внутренняя. Если для нас внешняя политика важнее, чем внутренняя, если мы больше озабочены тем, как воспринимаемся в мире, тогда национализм играет отрицательную роль. Если же мы ориентированы на внутреннее сплочение и единство, тогда национализм может быть даже полезен. Еще пару лет назад за такую постановку вопроса в подобной аудитории закидали бы помидорами…
Интересно выступил заместитель председателя Внешэкономбанка, бывший сенатор Сергей Васильев, рассказавший о нашем партнере по БРИК – Бразилии. Там, по мнению Васильева, процветает позитивный мобилизующий национализм – убежденность и народа, и элит в том, что их страна – лучшая в мире Если же пока еще что-то и не так, то надо навалиться всем миром и решить эту проблему, а не искать, куда бы отъехать. Бразилия, по мнению Васильева, – один из наиболее сильных конкурентов России в группе быстро развивающихся стран.
Ярким событием этого дня стало неформальное выступление министра иностранных дел, члена СВОП, Сергея Лаврова. Ярким не в том смысле, что выступление было зажигательным, просто сама фигура представителя власти оттягивала на себя интерес и эмоции собравшихся. К тому же Лаврову задали много вопросов, пытаясь понять генеральный вектор движения страны – куда, собственно, нас пытаются вести?
И тут беспрерывно всплывало слово «Запад». Если не на Запад, то куда?
Сергей Викторович ответил на это, что вступать в Запад, как в колхоз, мы ни в коем случае не будем. И Запад, который постоянно говорит, что более близкие отношения с Россией возможны только на условиях принятия нами западных ценностей, такого одностороннего шага от нас не дождется. Возможно только взаимное движение навстречу. Западная ветвь христианской цивилизации должна воссоединиться с восточной в равноправном союзе. Постановка вопроса, безусловно, подкупает. Но вот вопрос: в каком отношении Запад, по мнению российского руководства, должен продвинуться в нашу сторону? Если у нас мировоззренческий, моральный и психологический кризисы.
Я вовсе не хочу сказать, что у нас все плохо, а на Западе чудесно. Это не так. Но мы упорно не можем разобраться со своим идеологическим и прочим имуществом, скопившимся от предыдущих общественных формаций, поэтому наши позиции (в отличие от западных) слабо прописаны. Если бы Запад даже и хотел пойти нам навстречу, не очень понятно, по какой дороге. Мы сами не можем понять и сформулировать свои сильные стороны. Удивительным показалось видение Лавровым ситуации с частной жизнью, человеческим капиталом в нашей стране. Сославшись на Машу Липман (!), Лавров сказал, что, по ее оценке, никогда еще в частной жизни российские граждане не имели столько свободы. И он полагает, что людям надо дать время насладиться этой свободой частной жизни – напутешествоваться, насмотреться, наесться, напокупаться всего. А потом уже эти люди заинтересуются политикой и вернутся в общественную жизнь.
Маша Липман, как объяснил один из коллег, – работница московского представительства американского фонда Карнеги. Почему для выражения своего отношения к общественной ситуации в России министр апеллирует к Маше Липман? Объяснение может быть только одно – в своих собственных оценках он не уверен, а ориентируется на тот самый Запад, в который вступать, как в колхоз, мы не будем…
Оценивая первый день дискуссии в целом, невозможно не отметить гнетущее впечатление, которое производила неспособность ораторов перейти от эмоционального описательства к осмыслению и вскрытию причин происходящего – с тем чтобы сделать какие-то выводы и наметить пути преодоления нехороших тенденций. Вообще сама по себе культурная матрица в том контексте, в котором она обсуждалась на СВОПе, – это все же предмет психологов, а не литераторов. Смена языка с публицистического на научный могла бы способствовать пониманию скрытых пружин тех явлений и особенностей психологии россиян, по поводу которых сокрушались выступающие. Более того, это могло помочь понять, как эти особенности психологии превратить в сильные, а не слабые стороны общества.
* * *Второй день ассамблеи, когда речь пошла о русском языке, показал, что профессиональный разговор по теме дает больше пользы, чем разведение идеологических костров на том месте, где должны быть письмена науки.
Разговор о русском языке начался с объемного и всестороннего доклада исполнительного директора фонда «Русский мир» Вячеслава Никонова, рассказавшего, что происходите количественными показателями распространенности русского языка. Пиком распространения, по данным Никонова, были 1950-е годы, когда в зоне русского языка находилось 350 миллионов человек, за последние десятилетия количество русскоговорящих сократилось на 50 миллионов человек. Никонов ожидает в ближайшее десятилетие уменьшения еще на 20–30 миллионов. Однако с ним согласны отнюдь не все эксперты.
Некоторые из них, работающие с другими странами, говорят о возрождении интереса к русскому языку и в бывших республиках СССР, и в странах бывшего социалистического лагеря, и в европейских странах, где многие представители обеспеченных классов рассматривают Россию как страну, в которой можно заработать. Новой тенденцией является появление больших русскоязычных сообществ во многих европейских государствах, США, Канаде, Австралии.
Правда, насколько можно доверять никоновским цифрам, осталось большим вопросом.
Когда Вячеслав Никонов заявляет, что в Австралии 160 тысяч русских, а ядро этого сообщества – потомки белоэмигрантов из Харбина, то, зная ситуацию в Австралии не понаслышке, можно лишь усмехнуться. Говорящих по-русски и относящих себя к русской культуре в современной Австралии никак не меньше полумиллиона, и с потомками харбинской эмиграции этих людей абсолютно ничего не связывает.
А вот с Россией они поддерживать связи были бы рады, но этому препятствует безобразная работа местного подразделения МИД.
