Джордж Фридман - «Горячие» точки. Геополитика, кризис и будущее мира
К 1945 году вся Европа стала оккупированной территорией с очень условным суверенитетом (если не сказать приостановленным и подвешенным в неопределенном статусе), разоренной войной, коллаборационизмом и Сопротивлением. Европейцы, казалось, остолбенели, осознав, в каких монстров они превратились, осмыслив глубину своей трусости и слабости. И еще они поняли, что величие годов и десятилетий, предшествовавших Первой мировой войне, было не что иное, как внешний лоск, скрывавший такие темные стороны Европы, какие нельзя было и вообразить. С этим осознанием улетучилось и европейское доминирование в мировых делах, причем при полном согласии европейцев. Они охотно «сдали вахту», признав, что империи, которые строились на протяжении более чем четырех веков, за которые боролись ценой громадных усилий и множества человеческих жизней, стали просто никому ненужными, бессмысленными геополитическими игрушками. После всех битв за господство над миром Европа потеряла способность проявлять какой-либо интерес к этому.
Как и во всех великих трагедиях, те же причины, которые привели к возвеличиванию Европы, вызвали и ее падение. Принципы государственности и право наций на самоопределение, прославляемые Просвещением, эволюционировали в шовинизм и ксенофобию, ненависть к чужакам. Невероятные достижения в науке имели в основе крайний скептицизм, который, будучи автоматически распространенным и на духовное познание, привел к низвержению моральных принципов. Технологии, позволившие изменить внешний материальный мир, создали и невообразимые орудия убийства. Властвование над миром привело к перманентному конфликту с ним, равно как и к внутреннему противостоянию за право на такое господство. Каждый шаг, утверждавший величие, нес в себе и зародыши будущей катастрофы.
Катастрофа надвигалась, но почти никто не смог разглядеть ее неясные очертания. Знаменитый писатель, публицист, пацифист Норман Энджелл (Norman Angell), в тридцатые годы получивший Нобелевскую премию мира, в 1909 году опубликовал замечательную книгу под названием «Великая иллюзия» (The Great Illusion). В ней он доказывал, что война в Европе стала невозможной из-за высочайшей степени взаимозависимости европейских стран и в торговле, и в инвестициях. Война ведет к полному параличу экономик воюющих стран из-за нарушения связей между ними, а следовательно, к опустошению и разорению и проигравших, и победителей. Поэтому, заключал Энджелл, войны быть не может.
Такие аргументы звучали весьма убедительно и весомо, особенно для финансовых элит, к которым они, собственно, и были обращены. В основе этого лежал хоть и небесспорный, но очевидным образом выдвигавшийся на передний план факт того, что именно финансовые элиты (а не чисто политические или чисто военные) перехватили контроль над мировым развитием. Их интересы, за которыми стояло практически все накопленное богатство, должны были защитить мир от «основных» милитаристских инстинктов, ведь их выход из-под контроля угрожал этому богатству. Финансисты опутывали весь мир паутиной экономических связей, обрыв которых, по идее, не был выгоден никому, а поэтому защищали мир от самого себя. Тогда, как и сейчас, возможность делать деньги ставилась во главу угла всех человеческих взаимоотношений, что приводило к выводу: если вам удается делать деньги, то вы не заинтересованы в войне; если всем позволено делать деньги, то никто в войне не заинтересован, поэтому война невозможна. Энджелл был очень умен, но он оказался неправ.
Он проигнорировал очень важный момент. Когда у двух наций есть общие экономические интересы, всегда появляется опасение, что другая сторона извлечет (конечно, несправедливо) из них бóльшую выгоду для себя, используя свои специфические преимущества. Или, может быть, захочет иметь аналогичные совместные интересы с какой-то третьей нацией — в ущерб существующему партнеру. Или просто нарушит по каким-то причинам заключенные договоренности. Чем сильнее степень взаимозависимости стран, тем больше они стремятся получить доказательств, что другая сторона останется верной этим отношениям. И что если, не дай бог, станет развиваться худший сценарий, другая сторона не будет использовать эту взаимозависимость для шантажа. Страхи и недоверие множились, нации стремились получить все более надежные средства обеспечения своей безопасности — экономической и финансовой. Это стремление не исключало войну как крайнее средство. Поэтому взаимозависимость МОЖЕТ дать безопасность, но может и не дать. Взаимозависимость при некоторых обстоятельствах может, наоборот, подорвать национальную безопасность и привести к войне.
К началу XX века при всей экономической взаимозависимости в Европе сложилась фундаментальная реальность: на европейскую и мировую арену вышла Германия как ведущая экономическая сила, сравниться с которой могла только островная Британия. И Германия, и Британия далеко опережали остальную Европу по экспортным возможностям — только Британия при этом имела империю, а Германия — нет.
Немецкая экономическая мощь, растущая с устрашающей скоростью, оказалась настолько просто «конвертируемой» в мощь военную, что все европейские страны были напуганы наличием такого соседа. По иронии судьбы Германия также очень опасалась соседних государств. Зажатая между Россией на востоке и Францией на западе, отделенная от других стран небольшими и немногочисленными естественными барьерами, имевшая лишь сорокалетнюю историю развития как единое государство, Германия страшилась одновременного нападения с двух сторон, которое могло произойти, несмотря на все кросс-граничные торговые и финансовые связи.
Объединение германских земель в единое государство и последовавший экономический подъем страны дестабилизировали сложившуюся в Европе систему. На западных и восточных границах новой империи возникли точки возгорания, породившие страхи в отношении стратегических вопросов, которые не удалось снять дипломатическими методами. Опасения были вполне реальными, а не фантомными, и они подпитывались уязвимостью позиций всех вовлеченных сторон, которая, в свою очередь, была рождена глубокой взаимозависимостью. Энджелл оказался банально неправ, доказывая невозможность войны.
Экономический рост западноевропейских стран в 1820–1913 годах
Трения появлялись и усугублялись, что все больше обосновывало необходимость войны. Либо Германию нужно было существенно ослабить, либо вся европейская военно-политическая система должна была измениться так, чтобы обеспечить Германии бóльшую безопасность во всех отношениях. В общем-то, ничего нового: Европа сталкивалась с такого рода конфликтами на протяжении веков. Однако никто не мог предвидеть, что это будет за война.
Массовое убийство как нормаГерманские лидеры прекрасно понимали, что война на два фронта станет катастрофичной для страны, если она начнется тогда, когда решат враги, и в том месте, где решат враги. Несмотря на то что у руководства империи не было никаких надежных данных об открыто агрессивных планах франко-русского альянса, немцы отчетливо представляли себе, что намерения могут измениться очень быстро. Они также прекрасно осознавали тот факт, что бурный экономический подъем Германии вызывал все большее беспокойство ее геополитических соперников, которые на какой-то стадии могут выбрать войну как метод решения проблем. Риск казался слишком большим. Поэтому была принята стратегия подготовки к войне, которую следовало начать самим в наиболее подходящий для страны момент. Ставка в военно-стратегическом планировании была сделана на быстрый разгром одного из вражеских государств и последующую более или менее «нормально текущую» конфронтацию с другим. Германия сама начала войну из опасений, что если она этого не сделает, то это осуществит противник на условиях, для нее невыгодных. Если кто-то воспринимает такой вывод как парадоксальный, то достаточно ознакомиться со стратегическим военным планом, разработанным фельдмаршалом фон Шлиффеном. План, получивший имя своего автора, был полон как парадоксов, так и банальностей, понятных любому более или менее разумному человеку.
План Шлиффена предполагал быструю массированную атаку Франции, которая должна была привести к капитуляции последней в течение примерно 40–45 дней. Нападение планировалось через территорию нейтральной Бельгии со сосредоточением основных сил на правом фланге фронта, быстрым продвижением на юг вдоль берега Ла-Манша и финальным обходом Парижа. В результате французская армия должна была быть окружена, а столица Третьей республики взята. Все это нужно было совершить в очень сжатые сроки, чтобы Британия просто физически не успела как-то отреагировать своими наземными силами. Немцы предусмотрели вариант ответного российского удара на востоке и были готовы к тактическому отступлению и даже временному оставлению Восточной Пруссии. После военного разгрома Франции предполагалось, используя высокоразвитую железнодорожную инфраструктуру Германии, в кратчайшие сроки перебросить более 90 % немецкой армии на восток, оставив на западе около 10 %.
